Рассказы и притчи
Единственное, что было точно интересно, - стоять с ней в подъезде, когда она меня провожала, и целоваться. И еще сжимать в руках ее длинные, какие-то бескостные пальцы так, что она постанывала от боли, но рук не отнимала.
Но и провожания ее мне скоро надоели. И все, что она мне рассказывала, я уже слышал. Спорить с ней было не о чем. Она во всем со мной сразу соглашалась, и это начало меня злить.
Начал я избегать Динку. Даже не пришел однажды к монастырю, где она ждала меня чуть ли не до ночи. Спросила, почему не пришел; я сказал, что был занят. И она не обиделась.
Динка просто не понимала, что происходит и почему она мне мешает.
Севка поймал меня однажды в коридоре и стал вертеть пуговицу на моей куртке. Потом спросил:
- Ты с Колютиной-то хоть целуешься?
- Само собой.
Я отобрал оторванную пуговицу и в деталях набросал несколько сцен, большую часть позаимствовав из Мопассана. А в конце сказал:
- Надоела она мне...
- Детский сад все это. С научной точки зрения, - объяснил мой друг.
На другое утро, когда мы с ним снова стояли в коридоре и я втолковывал ему про Гегеля и философию духа, ко мне подошла Жилова.
- Почему ты избегаешь некоторых девочек? Можно ведь честно объяснить, и все...
Ну где ей понять, что я разочаровался в лучших чувствах? Оказывается, на деле получается совсем не так, как об этом твердят в книжках и показывают в кино! Только время тратишь, а его и без того мало. И решил я разом отвязаться и от Жиловой, и от Динки.
- Чего Колютина ко мне пристает? - возмутился я. - Целоваться ей надо, вот что!
Севка заржал молодым жеребцом на весь коридор.
Жилова вспыхнула, прикусила губу и испуганно отскочила от меня. А я повернулся к Севке, довольный, что наконец-то свободен.
- Ну, ты герой! - похвалил меня Севка. - Вечером пройдемся по-мужски и все выясним насчет свободы духа.
На большой перемене, когда дежурные выгнали всех из класса, чтобы проветрить, в коридоре меня отыскала Жилова.
- Зайди в класс, - строго сказала Жилова. - Там тебя ждут. Очень срочно!
- Кто?
Неудовольствие изобразилось на моем лице. Не ответив, она исчезла. Пожав плечами и сунув руки в карманы, медленной походкой я независимо вошел в класс.
За дверью стояла Колютина. Бледная, ни кровинки в лице. Сейчас будет уговаривать, чтобы я не обижался, не сердился и попросит вечером встретиться.
- Здравствуй! - сказала она и загадочно улыбнулась.
- Мы что, не виделись?
- Виделись! Но я еще раз, для вежливости.
Почему она улыбается? И дышит так, словно три раза пробежалась до актового зала на пятом этаже и обратно.
Динка подошла ко мне вплотную, и я испугался, что сейчас она поцелует меня и кто-нибудь откроет дверь и увидит. Но она только пристально посмотрела мне в глаза. И не успел я вынуть руки из карманов, размахнулась и врезала по щеке так, что я едва устоял.
Пока я соображал, что к чему, Колютина плавно, по-дирижерски взмахнула руками и выскользнула из класса, аккуратно притворив за собой дверь.
Я огляделся. Никого. Даже дежурных нету. Хорошо еще, что без свидетелей.
Щеку жгло. Я держался за нее обеими руками, точно болел зуб. Неплохо бы дать ей сдачи. Да, конечно, дать сдачи! Сразу бы надо сообразить. Ну, да ничего, успею. Как? А вот так!
На следующей перемене я попросил Севку позвать Колютину в класс.
- Скажи, англичанка зовет...
- Англичанка? Пожалуйста.
Когда все выходили, я спрятался за дверью. Сложил руку лопаточкой и жду. А Динка не идет.
И вот дверь открывается.
- Здравствуй! - говорю я.
- Мы что, не виделись? - спрашивает Динка и краснеет.
- Виделись! - гробовым голосом говорю я. - Но еще раз, для вежливости.
Размахиваюсь посильней, так, чтобы она не подумала, что я какой-нибудь слабак, и...
Придумал я это великолепно, но не очень был уверен, что такое на следующей перемене произошло бы. Все-таки я понимал разницу: она дала мне пощечину, а я ее ударю. И вообще, как любил повторять отец, это остроумие на лестнице. Так говорят французы, когда кто-нибудь с опозданием чего-либо сообразит.
Тут зазвенел звонок, и перемена кончилась. Ребята повалили в класс, я сел за парту вместе со своей пощечиной, так и не придумав, что с ней делать.
С того дня при встречах с Колютиной я отворачивался первым, чтобы как следует показать свою мужскую гордость. Но Колютина делала вид, будто вовсе не замечает меня.
Само собой, Динка расскажет о пощечине всему классу, и я буду опозорен. Придется в другую школу переходить. Но Динка никому не сказала. Я на чем свет стоит ругал толстуху Жилову, которая помогла подстроить эту ловушку, хотя Динка даже Жиловой не сказала, зачем звала меня в класс. Уж Севка бы мгновенно сообщил.
И все равно я злился на нее. Почему мне так обидно? Почему? Чего в ней страшного - в пощечине? Раньше на дуэлях убивали, и то ничего.
В библиотеке я взял толковый словарь и на букву "П" отыскал: "Пощечина - удар по щеке ладонью". Только и всего - удар по щеке. Не поддых, не по шее даже. Не ножом, не кастетом, не кулаком - просто ладонью. А так обидно. Нет, врет толковый словарь: пощечина - удар не по щеке, а по чему-то еще.
Мать что-то почувствовала и с тревогой смотрела на меня по вечерам, но спрашивать не хотела. Да и спросила бы, ничего не сказал бы, поэтому-то она и не спрашивала.
Я поймал себя на том, что слишком часто думаю о Колютиной. Учусь с ней года четыре, встречался целых два месяца, а, оказывается, совершенно ее не знаю. Не такая уж она бесхарактерная. А если вдуматься, так даже смелая.
Оглядываться на нее я боялся. Она всегда теперь смотрела насквозь, будто не только меня, но даже моей парты в принципе не существует. А когда меня вызывали к доске, я спиной чувствовал ее ироническую улыбку: "Ну, чего этот трепач может сказать заслуживающего внимания?" Я краснел, путался, нес чушь и даже по любимой истории стал получать натянутые трояки.
В такой ситуации невольно станешь мрачным. А Динка веселилась, даже танцевала на переменах, напевая нечто ритмически-четкое. Может, это было показное, а может, ей стало легко жить после того, как она от меня отвязалась?
Мне казалось, что заболеваю. Разве плохо мне было бегать с ней по Воробьевым горам вдоль Москвы-реки и ловить ее лыжи, когда она летела в молоденький сугроб? И не мне ли завидовали ребята, когда после баскетбола Динка дожидалась меня возле мужской раздевалки, легко и просто брала под руку, а они, толкаясь, топали вокруг нас? А в читалке, разве не Динка выписывала мне цитаты из Гегеля, которые я потом, подглядывая в ее шпаргалки, декламировал Севке?
Мне не хватало ее серьезного интереса к моим ерундовым делам. Лучше бы она съездила еще раз по другой щеке, но смотрела на меня и видела, что я существую.
Нет, так больше продолжаться не может, надо что-то делать, как-то действовать. Мужчина я, в конце концов, или нет?
И я решил подойти к ней. Решить-то решил, но не знал, как.
Сперва я снова отправился к мастеру Кузе и, просидев в приемной часа полтора, измяв только что выглаженные брюки, получил свою порцию "Шипра". Я вспомнил, что говорил отец матери о запахе чеснока, но решил, что "Шипр" надежнее.
После этого отправился к Динке во двор и стал ждать.
Сидел я на скамейке и повторял фразу, с которой начну: "Прости меня. Давай поговорим".
Часа через два у нее в окне погас свет - видно, она собиралась пройтись. Я подошел к подъезду, шепча: "Прости меня. Давай поговорим". По лестнице кто-то спускался. "Прости меня. Давай поговорим..."
Хлопнула дверь. Колютина в голубой шапочке вприпрыжку выскочила из подъезда. "Прости меня. Давай поговорим". Ну же!.. Но язык мой словно приклеился к небу.
Поглядел ей вслед и, когда она скрылась, сказал громко самому себе:
- Прости меня. Давай поговорим!
Что было сил, я ударил себя сперва по одной щеке, потом по другой и уныло побрел к дому.