Живой (ЛП)

И я до сих пор могу чувствовать панику. До сих пор осознаю, что мы облажались. Нет, осознаю, что кто-то, кому мы должны были доверять, предал нас. Чувствую беспомощность от того, что не могу остановить это. Я должен был увидеть знаки. Я должен был быть более осторожным.
Я все еще могу видеть, и чувствовать, и слышать... все это.
И все еще не могу это прекратить.
Глава 1
Грэйс
Кто-то может не согласиться, но для меня нет ничего более унизительного, чем, будучи в двадцатидевятилетнем возрасте, вынужденно снова переехать в дом к своим родителям, и только потому, что оказалась такой дурой. Меня не смущали неудавшиеся отношения или неудавшаяся попытка стать матерью. Нет, эти вещи были опустошающие, а не сбивающие с толку. Меня смущает то, что единственный выбор, который у меня есть, — это вернуться в комнату, в которой я провела большую часть жизни, где я провела много ночей, желая большего, и все потому, что я не могла собраться с мыслями.
Я сбита с толку тем, что сейчас мне нужны мама и папа больше, чем когда-либо.
Знаю, так нельзя. Знаю, что всякое бывает, и мне следует быть благодарной моим родителям за то, что они рядом со мной, что бы ни случилось. Я благодарна. На самом деле, я чувствую облегчение. Все потому, что все мои мечты разбились в считанные секунды, затем и весь остальной мир присоединился к ним.
Прошел год с тех пор, как я потеряла все, с тех пор, как человек, который, как я считала, меня любил, навсегда ушел из моей жизни из-за того, что было не в моей власти. Год с тех пор, как я потеряла сердце и душу в родовой палате, окруженная чужими людьми. Докторами и медсестрами, которые смотрели на меня с жалостью в глазах.
Я целый год не могла даже прийти в себя. Мной овладела депрессия, и если бы не моя мама, Элейна, вероятно, я была бы сейчас где-нибудь в канаве без каких-либо признаков жизни.
Я неделю не отвечала на телефонные звонки. В ту же неделю год назад я потеряла ребенка. За мной пришла мама и не отпускала меня, пока я не согласилась пойти с ней.
— Знаю, это тяжело, Грэйс, но это необходимо. Ты останешься с нами, пока снова не встанешь на ноги, и если это займет немного больше времени, чем ты надеешься, это не имеет значения. Ты будешь работать, жить своей жизнью и с нетерпением ждать перемен.
Мама всегда была позитивно настроена и всегда выдвигала новый жизненный девиз. Она была любящей и сильной, но не знала, каково это — быть мной. Хотя, я не могла на нее за это злиться, и я любила ее слишком сильно, чтобы делать из этого проблему. Она старалась.
— Конечно, мама. Я в порядке, просто тяжело об этом помнить.
— Я знаю, милая. Я знаю.
Элейна Сэмюэлсон в свои пятьдесят лет выглядела не старше двадцати пяти. Ее короткие каштановые волосы были тщательно покрашены, чтобы скрыть седину, и она была единственным человеком — вместе с моим отцом — который никогда не отказывался от меня. Она была милым, с открытыми консервативными взглядами библиотекарем, и она любила свою работу. Если она, так или иначе, не была занята заботами обо мне или о папе, она читала книгу.
Мой отец, Джефф, был офтальмологом. Это, в некотором, роде забавно, если подумать. Мама любит читать, а папа всегда сможет позаботиться о том, чтобы она могла это делать. Она умная, смешная и такая красивая. Но красивой ее делает не то, что она выше меня на дюйм, и не такая же пышная фигура, какая всегда была у меня. Она всегда была потрясающей. Ее лицо было классически безупречным, а зубы — ровными и идеальными. Всю ее жизнь.
Я видела ее детские фотографии. Какая хорошенькая она была. Поэтому мне всегда было так сложно поверить, что я действительно была ее дочерью.
Сложно сосчитать, сколько раз я спрашивала, была ли я удочерена. Доходило до того, что мама угрожала вышвырнуть меня из дома, если я спрошу об этом еще хотя бы раз.
Единственным сходством между нами были наши носы и цвет глаз. Маленькие и карие. Мои каштановые волосы никогда не выглядели такими живыми, как ее, и я была похожа на подростка, когда они были коротко подстрижены, поэтому я всегда убираю их за плечи. У меня веснушки, тогда как у мамы совершенный цвет лица. Мои губы полнее, но у ее губ был самый насыщенный оттенок розового цвета. Я была похожа на нее, это очевидно. В конце концов, она дала мне эти гены. Просто я не была невероятно хорошенькой.
По крайней мере, от природы.
Понадобились годы, чтобы брэкеты исправили мои кривые зубы, из-за которых я страдала в детстве, плюс, дорогой салон, чтобы привести в порядок мои брови, больше похожие на кусты, и научиться наносить макияж. Я все равно не была потрясающей, но мое лицо постепенно улучшилось. Мое тело никогда не было стройным и красивым. Изгибы были всегда, они будто насмехались надо мной, когда джинсы садились немного в сушилке, и стеснялись, когда платье было предназначено для фигуры формы песочных часов, фигуры, которая была мечтой всех женщин.
Думаю, я не совсем уж разочарована в своем теле, но, конечно, это не ослабило мое чувство неуверенности в себе.
Джейсон считал, что я была достаточно симпатичной, чтобы быть со мной, но не жениться на мне. Мы встречались три месяца, прежде чем я забеременела. В глубине души я знала, что это было единственной причиной, по которой он оставался со мной, но мне было все равно. У меня была бы своя семья, и я стала бы самой чертовски лучшей матерью, которой только смогла бы быть. Затем мы потеряли ребенка, и Джейсон после этого сразу же ушел. Бумаги о моей выписке даже не были подписаны, когда он ушел.
Я была опустошена, но, слава Богу, я не проведу оставшуюся часть жизни, чувствуя себя несостоявшейся, зная, что единственная причина, по которой он был со мной, это дети.
Можно было бы подумать, что, как единственный ребенок, я была вконец избалована. Это было не так. Моя мама проследила, чтобы я научилась дисциплине и ответственности. Я могла быть самостоятельной при необходимости. Вот так меня воспитывали.
Хотя самостоятельность — нечто более важное, чем расставание и хорошая квартира. И как только случается проигрыш, никто не хочет быть одиноким.
— Я разговаривала с Эммой Тэтчер. Она сказала, что у них есть вакансия на домашний уход и терапию, — сказала мама, прерывая мои унылые мысли. — Все, что тебе нужно сделать, — это подать заявление, и работа тебе практически гарантирована.
— Она работает в найме?
— Нет. Сейчас она работает акушеркой, — нерешительно ответила мама.
Я скрыла свою реакцию и прогнала воспоминания.
— Тогда как?
— Она дружит с одним из администраторов и директором стационара на дому. Им нужна еще одна медсестра в штат и быстро. Плюс, они ей доверяют, ведь она работает там долгое время.
У меня не было проблем с домашним уходом и мне нравилось помогать пациентам, находящимся на терапии, но я хотела быть уверенной, что буду занята. Мне нужны были деньги, чтобы я могла собрать кусочки своей жизни, которые все еще были разбросаны по земле.
— Звучит как хороший план, — ответила я, вздыхая, когда мы въехали на дорогу, ведущую к дому моих родителей.
Ничего не изменилось. Те же цвета, те же окна, те же шторы. Это было, как будто вернуться назад во времени. Глаза метнулись к соседнему дому, который лишь немного отличался от того, что помнила я.
— Тэтчеры до сих пор живут по соседству? Я бы не возражала сама поговорить с Эммой о работе.
Мама покачала головой и заглушила двигатель.
— Они переехали на другой конец города около двух лет назад, но этот дом все еще их. Держали его для детей, если он им когда-нибудь будет нужен. Там какое-то время жил Мика, но как только он закончил аспирантуру, он купил дом в Огдене. Хотя там остановилась Эмма, пока Меррик восстанавливается.
— Меррик? Что случилось?
Услышать это имя спустя только лет было подобно страйку (прим. слово «страйк» в переводе с английского (strike) означает «удар»). Меррик Тэтчер был тем парнем, к которому всех тянуло. Девчонки любили его, парни хотели быть им, а я всегда была безнадежно влюблена в него. Втюрилась по уши. Да так, что это стало причиной моих неудач в течение нескольких лет в младшей школе. Тогда это казалось таким важным, но теперь я понимаю, каким ребенком я в действительности была. Но ничто не изменит тот факт, что этот мужчина всегда был великолепен.