Любимая

Разве что…
Чертыхнувшись, граф повернул лошадь и поехал вдоль речки. Дом и прилегающий к нему парк не представляли собой никакой ценности. Богатство заключалось в лесах и полях поместья, а также в тех угодьях, что были в руках фермеров-арендаторов. Без доступа к этим источникам дохода дом сам по себе становился всего лишь резиденцией джентльмена… и к тому же требующей уйму денег на придание ему подобающего вида. Разумеется, Сильвестр не сможет содержать дом на те средства, которые он унаследовал от отца.
Но интересно, черт возьми, что знают эти четыре девчонки и их мать о том, как управлять хозяйством в поместье и вести дела с арендаторами? Если они считают, что могут положиться на управляющего, то их просто нагло ограбят и через пару лет они потеряют землю.
Четвертый граф Стоунридж к старости явно повредился в уме, что бы ни говорил этот простофиля адвокат.
Граф со злостью хлестнул кнутом по колючему кустарнику, а его лошадь вскинула голову и тревожно заржала.
— Спокойно, старушка!
Сильвестр потрепал кобылу по холке и двинулся вдоль дубовой аллеи. Когда он снова выехал на солнечный свет, то увидел лежащую ничком на берегу речушки фигуру.
Граф спешился, привязал лошадь к молодому деревцу и стал приближаться, стараясь, чтобы его шаги не были слышны на влажной мшистой почве.
Сандалии девушки лежали в нескольких ярдах от нее, а босые ступни болтались в воздухе, полы юбки из довольно грубой материи оставляли открытыми изящные загорелые икры. Вдоль спины лежали две толстые черные косы. Рукава блузки были закатаны, а обе руки погружены в воду.
Сильвестр поначалу решил, что это какая-то цыганка ловит форель.
— Там, откуда я родом, браконьеров наказывают, — заметил он, встав у нее за спиной.
Девушка не изменила позы, и граф понял, что его приближение не испугало ее. Вероятно, она слышала шаги, как ни старался он быть осторожным.
— А у нас их даже вешают, — ответила незнакомка, произнося слова несколько нараспев, как говорят в Дорсетшире. Она все еще не оборачивалась. — А когда у нас хорошее настроение, мы отправляем их в колонии.
Сильвестра рассмешил ответ девушки. У этой цыганки характер с перцем! Граф стоял молча, удивленный той сосредоточенностью, с какой она пыталась перехитрить рыбу, притаившуюся в тени большого камня. На гладкой поверхности воды плясали солнечные блики, а руки девушки оставались совершенно неподвижными, пока добыча привыкала к ним. Затем она сделала едва уловимое движение и выхватила руки из воды, крепко зажав в них крапчатую коричневую форель.
— Опля, госпожа форель! — проговорила девушка.
Она секунду подержала рыбу в руках, а затем бросила ее обратно в реку. Форель выскочила из воды, блеснув на солнце, описала дугу и снова ушла в глубину, оставив на поверхности разбегающиеся круги пузырьков.
— Чего ради вы бросили ее обратно? Форель была достаточно большой, чтобы ее хватило на обед, — сказал Стоунридж.
— Я не голодна, — последовал бесстрастный ответ. Наконец незнакомка повернулась и села. Сощурившись, она принялась пристально его разглядывать.
— У нас стреляют в нарушителей границ частной собственности, а вы находитесь на землях Белмонтов… которые начинаются сразу же за этими деревьями.
Она показала рукой, за какими именно.
— Если я и нарушитель границ, то могу держать пари, что нахожусь в компании браконьера, — проговорил граф, в свою очередь изучая ее лицо.
Мальчишеское лицо с заостренным подбородком и маленьким прямым носиком, короткая черная челочка над широким лбом и пара больших синих глаз. Весьма привлекательная цыганочка!
Вместо ответа она пожала плечами и встала, оправляя складки мужской рубахи из грубого холста и перебрасывая тяжелые косы за плечи.
— Не ваше дело, чем я занимаюсь! Вы ведь не здешний?
Она стояла, чуть расставив ноги и уперев руки в бедра. В позе и наклоне головы чувствовался явный вызов. Любопытно, подумал Стоунридж, делает ли она это нарочно или это ее обычная манера поведения? Все это чрезвычайно забавляло его.
Он шагнул вперед, улыбнулся и взял ее за подбородок.
— Да, я не местный, но собираюсь поближе познакомиться с этими местами… или, скорее, с местными цыганками.
Он ухватил ее покрепче и, притянув к себе, поцеловал в губы.
Его сиятельство так никогда полностью и не уяснил, что произошло вслед за этим. Только что он стоял, прижавшись к ней бедрами, чувствовал ее аромат и мягкие линии тела, и вот он уже лежит в речушке на спине. Кто-то обучил эту цыганочку искусству единоборства.
— Крыса! — прокричала незнакомка, стоя на самом краю берега и пританцовывая на цыпочках. Глаза у нее почернели от гнева. — Это тебе урок, мерзкая жаба, как приставать к честной девушке! Только сунься еще ко мне, и я отрежу тебе…
Конец этой гневной тирады потерялся в возмущенном визге — это граф, придя в себя, выскочил из речушки и схватил противницу за лодыжку. Легкий рывок — и она шлепнулась спиной на каменистое дно ручья. Незнакомка визжала и хваталась за прибрежные кусты, пытаясь вырваться, когда ему наконец удалось встать на ноги. Она приподнялась, уселась в воде и принялась шипеть, словно гусыня.
Сильвестр стоял и смотрел на ее побледневшее лицо.
— Неплохая подливка для гуся, девочка моя, — заявил он.
— Тот, кто научил тебя бороться, забыл научить не каркать раньше времени, — последовал ответ.
Он отряхнул руки, показывая этим жестом, что понимает тщетность своих усилий, и зашагал прочь. Девушка наконец выбралась из ила.
— И не смей называть меня «девочка моя»! — взвизгнула она, схватила ком грязи и запустила им в удаляющуюся спину графа. Комок попал ему между лопаток, и его светлость обернулся, побелев от гнева.
Девушка стояла на берегу, готовая, казалось, задушить его на месте. Граф взглянул на промокшую, перепачканную фигурку, готовую ринуться в бой, и внезапно расхохотался, когда до него дошел весь комизм положения.
Он сам промок до нитки, сапоги были полны воды и, возможно, испорчены безвозвратно, и все из-за того, что эта замарашка корчит из себя недотрогу. Кто же мог подумать, что дитя табора будет защищать свою честь подобно весталке?
Он сложил руки в знак примирения.
— Мир, мир! Давайте признаем, что наша честь пострадала в равной степени ладно?
— Честь? — крикнула она. — Что ты знаешь о чести?
Его смех тотчас угас, тело напряглось, руки опустились, сжавшись в кулаки.
— Вы обвиняетесь в том, что обесчестили свой полк. Что вы можете на это ответить, майор Джилбрайт?
Он снова стоял в переполненном судебном зале в Хорегарде, слышал перешептывание со скамеек, где сидели его товарищи, офицеры Третьего драгунского полка его величества, снова видел глаза генерала, лорда Ферингхэма, председательствовавшего на военном суде. Что он ответил? «Я невиновен, милорд»?
Да, именно так.
— Я невиновен, милорд.
Но так ли это? Если бы только он мог вспомнить, что было до того момента, как его ударили штыком! Если бы Джерард подтвердил то, что произошло на самом деле! Джилбрайт сделал невозможное. С горсткой солдат он удерживал ничем не защищенный клочок земли против свежих сил генерала Жюно. Джерард должен был прийти на помощь, но, прежде чем это произошло, они были подавлены массой французов и, умирая, потеряли нечто более драгоценное для солдата, чем жизнь, — они отдали врагу полковое знамя.
Джерард, друг детства, сказал, правда, что спешил на помощь. Он не знал о новой атаке французов на английский аванпост… но, как бы там ни было, они подошли слишком поздно. Майор Джилбрайт был взят в плен, его люди оставлены умирать, а знамя попало в руки французов.
Майор из-за штыкового ранения двенадцать месяцев пребывал между жизнью и смертью в отвратительной французской тюрьме, пока его не обменяли и не привезли домой, чтобы он предстал перед военным судом. Были ли они вновь атакованы до того, как капитан Джерард смог прийти к нему на помощь? Или Джилбрайт преждевременно сдался, пощадив своих солдат?