Орлеан

Лидка погрозила ему кулаком, сдвинула покрепче колени и уселась в углу кузова, раздумывая, должна ли она обидеться. Ей пришло в голову, что не должна. И что если трусики – красного цвета, то это сделано именно для того, чтобы на них смотреть. Ей представился бык в далекой Испании, как раненный в бедро тореадор показывает животному красное женское белье, а бык лишь пускает слюни и скалится.
Стартер у грузовика начал заикаться, клацать зубами, трещать сухожилиями, стараясь раскрутить тяжелый на подъем мотор, исчерпавший свой ресурс множество лет назад. Выпустив в воздух облако черного угара, машина медленно тронулась вперед, перебирая лапами и боязливо оглядываясь по сторонам.
Лидку начало трясти, будто ее готовили в отряд космонавтов.
Она поглядела вверх: истертое жаркое небо тряслось, словно вытряхивали простыню.
Поглядела по сторонам улицы: чахлые тополя тряслись и раздваивались, оставляя в воздухе отпечатки пирамид.
Поглядела себе под ноги: черные мешки шевелились, хотели сойти с места, как бы внутри кто-то живой продирал их и тужился от тщетности своих попыток. Вот уже ближний зашевелил ножками и ручками, пытаясь изодрать целлофан, липкая лента, что заклеивала края, лопнула с треском, и лезет бледная плоть на свет, протискивается, кричит, хлопочет…
Лидка ударила кулаком в кабину грузовика:
– Остановите, гады!..
Машина встала посередине улицы, как оглушенный снарядом танк.
– Чего? – спросил ее рабочий, высовываясь из кабины.
– Чего-чего… Через плечо – не горячо. Сойти хочу, – она скинула свою сумку на горячий асфальт и сама брякнулась об него с кузова, но не больно, только руки слегка ободрала.
Рабочий горестно и с досадой покачал головой, потому что видел перед собой сумасшедшую. А Лидка даже не удостоила его коротким взглядом, хотя бы потому, что стояла выше по социальной лестнице и не желала оправдывать свои поступки перед всяким подсобным сбродом.
Пошла назад, надув бедра, как паруса.
Она была на улице Дружбы. До «Ворожеи» было рукой подать.
3
Игорь, увидев ее, застыл от восхищения со своею щеткой наперевес, открыв пересохший рот и сделавшись истуканом из музея восковых фигур. Он не ожидал, что Лидка появится уже сегодня.
– Всё, что ли? – равнодушно спросила ее одутловатая парикмахерша, которая, за неимением клиентов, сама сидела в кресле, раздвинув ноги и обмахиваясь от жары полотенцем.
– Аллес-моргалес, – согласилась Лидка и поставила сумку в свое кресло. – Чего обрадовался сдуру? – спросила она счастливого Игоря. – Столик готовь к работе, бестолочь! Нечего здесь слюни пускать.
И Игорек засуетился. Уронил на пол щетку, начал смахивать пыль с зеркала и со столика, за которым работала Лидка. Наступил на щетку, и та ударила его по лбу.
Лидка только пожала плечами. Всё было как всегда, будто она никуда и не исчезала, – всё тот же распад и энтропия повсюду. Только запах одеколона «Шипр», что остался здесь еще с советских времен и все не мог выветриться, настраивал на конструктивный лад.
Но перед тем, как начать рабочий день, она решила немного освежиться.
Душевую в их парикмахерской так и не оборудовали, но зато в ней висел рукомойник с небыстрой тепловатой водой, под которым можно было смочить грудь и шею и почувствовать себя современным человеком в стиле хай-тек, пусть и занесенным циклоном в Кулундинскую степь.
Лидка вошла в узкую комнатку с обнаженными канализационными трубами, которые были покрыты паутиной и слизью. Задвинула дверь на щеколду, стянула с себя блузку. Набрала в ладонь горьковатую воду и оросила не слишком упругие выбритые подмышки, глядя на которые можно было задать себе вопрос о смысле жизни.
Внезапно в закрытую дверь постучали.
– Кто там? – спросила она, не очень испугавшись, потому что подобный стук льстил любой неодетой женщине.
Из-за двери послышалось мычание молодого осла.
Лидка отодвинула щеколду и увидала Игорька, переминавшегося с ноги на ногу, будто ему хотелось в уборную.
– Чего тебе, убогий? – спросила она по-простому, как могла бы спросить добродушная помещица купленного за бесценок крестьянина.
Игорек не ответил, а только жалко улыбнулся. Она стояла перед ним почти голая, в узком полупрозрачном бюстгальтере. В его улыбке ей показалось нечто подлое.
– Даже и не думай, – отрезала Лидка. – Знаешь, когда нашу улицу переименуют из улицы Дружбы в улицу Любви?
Игорь нечленораздельно замычал и мотнул своей большой непутевой головой.
– Когда тебя здесь не будет. Уматывай, – и захлопнула перед ним дверь.
Смоченным в воде полотенцем обтерла усталое лицо. Освежила подмышки. Подула на прядь волос, выбившуюся из прически.
Но вышла из подсобки, как ветер, молодая, красивая и готовая на всё.
Увидала, что в кресле сидит диковатое существо лет шестнадцати, у которого всё позади.
– Отдай ее мне, – попросила Лидка у своей напарницы, как опытная хищница.
Та с готовностью махнула рукой, потому что работать не хотела и родилась не для этого – ей всю жизнь казалось, что она должна была стать знаменитой актрисой и подписывать автографы с ледяным равнодушием ко всем прочим неудачникам.
– Зачем пришли, девушка? – спросила Лидка клиентку, уронив на пол гребешок и наскоро обтерев его о свой халат.
– Мне бы… видал сассун, – пропищала та, как пищит котенок, которому наступили на хвост.
Лидка с сомнением окинула ее с ног до головы. Клиентка была совсем зеленой в прямом и переносном смысле, с тонкими куриными ногами плетью и в юбочке, не закрывавшей до конца мечту престарелых мужчин. Пупок был проколот интимной булавкой, прыщи на лице были расцарапаны и закрашены наскоро французской косметикой, сделанной в провинции Сычуань.
– Какой тебе сассун? – по-матерински добро спросила парикмахерша. – У тебя вся жизнь позади. Тебе известно, что полный сассун укорачивает на фиг голову?
– А мысли? – спросила клиентка.
– Так у тебя еще и мысли есть? – разъярилась Лидка, но не зло, а опять же сочувственно, дружески и тепло. – Какие же у тебя мысли?
– Меня интересует гностицизм, – ответило диковатое существо стесняясь. – И его связь с неоплатониками.
Лидка сделала вид, что не расслышала ее слов, и это было тактично, потому что не будем же мы обличать человека, испортившего воздух в приличном обществе.
– Это ведь о мальчишках, верно? – догадалась Лидка, потому что с детства была смышленой.
Клиентка кивнула.
– Твоя головка станет после сассуна, как у курицы. Никакой неоплатонизм уже не поможет. Может, сделать тебе ирокез? Он как раз увеличивает объем головы.
– Видал сассун… – настояла та еле слышно.
– Двести рублей, – выдохнула Лидка то, что приберегала напоследок.
Сердце клиентки разорвалось на части. Кровь перестала течь, глаза от напряжения вылезли из орбит. Но это произошло с внутренней эфирной девушкой.
Внешняя же, материальная, только кивнула с деланым равнодушием, услышав для Орлеана несуразную цифру. Села в кресло и закинула ногу на ногу.
Лидка включила электрическую машинку для стрижки баранов, так она про себя называла своих клиентов, дезинфицированную тем, что ею не стригли целых три дня. Надломленный провод слегка коротнул, заискрил, заиграл новогодним бенгальским огнем, но машинка тем не менее заработала и даже не убила мастера, который держал ее в руках.
Лида безжалостно стала брить шею поклонницы неоплатонизма, скрывая свое отвращение к философии, так как шея ей показалась не совсем чистой.
– Учишься где или так… прости господи? – спросила она, чтобы скрасить разговором свой рутинный труд.
– Много думаю, – уклончиво сообщила клиентка тоненьким голоском.
– Ты чего? Совсем, что ли?.. – вспылила Лидка, брея ее за ухом. – Гуляй побольше, а думать забудь. Поняла?
– Поняла. Я и так гуляю, вы не беспокойтесь.
– А я и не беспокоюсь. Я вообще спокойная, как жесть. А зачем гуляешь?
– Чтобы набраться впечатлений, – ответила девушка.