Разбитое сердце
Претерпев в молодости изрядные трудности в поддержании в должном порядке семейных владений, не имея достаточных средств, он поступил весьма разумно, остановив свой выбор на богатой наследнице. Его жена обновила все имения Флактонов, сделав их, по словам Сибил, совершенно очаровательными.
В настоящее время фамильное имение в графстве Уилтшир было предоставлено военным, лондонский дом семьи, в котором Питер никогда не жил, потому что считал его слишком просторным для холостяка, занимала штаб-квартира Красного Креста, а имение в Шотландии было отдано эвакуированным детям.
Сибил так красочно описывала эти дома, что мне захотелось побывать в них. Они представлялись мне настолько древними и величественными – как раз такими, в каких, полагала я, и должна была протекать жизнь представителей высших слоев английского общества.
– Питер не уделяет им должного внимания, – пояснила Сибил. – Он весь в политике. По-моему, он тоже является блестящей личностью. Он уже успел зарекомендовать себя до войны, однако не сочувствовал политике мистера Чемберлена по причине своей дальновидности. А как только война началась, отправился во Францию с добровольческой частью. А теперь он получил свой шанс.
– Вы хотите сказать, что ему могут предложить пост в правительстве? – спросила я.
– Он, безусловно, станет заместителем министра. Пока это секрет, но могу сказать вам, что подобный пост ему предложили сразу по возвращении из Франции, но он был настолько предан вашему дяде, что предпочел и дальше работать вместе с ним. Питер обладает одним превосходным качеством: он верен тем, кого любит.
Должна признать, что, услышав это, я стала думать о Питере лучше. Он – человек закрытый или, быть может, я просто не понимаю англичан, сдержанный, даже неразговорчивый и, как говорят о таких людях шотландцы, суровый.
Мама любила поговорить об излишней суровости, а я не понимала, что именно она имеет в виду, но теперь мне кажется, что Питер именно таков.
Удивительна и его ловкость, с которой он уклоняется от флирта с Вили. Она делает все дозволенное приличиями, чтобы привлечь к себе его внимание. Разве что на шею не вешается, хотя, мне кажется, способна и на это, если останется с ним наедине.
Она мне не нравится в той же мере, насколько симпатичен ее брат, хотя он и поставил меня в неудобное положение. Впрочем, это совсем другой разговор, а пока я намереваюсь излагать события в том порядке, в котором они происходили.
Итак, мы с Сибил явились на отпевание, и, если не считать великолепного хора, я не обращала внимания на службу, потому что изо всех сил пыталась сдержать слезы.
Терпеть не могу проявления эмоций на людях, да и сам дядя Эдвард не был бы в восторге, устрой я сцену на его похоронах. Помню, однажды он сказал, что, по его мнению, люди рассказывают о смерти много вздора.
Сам он за свою жизнь не раз представал перед лицом смерти, нимало не тревожась этим.
– Мне всегда казалось, – говорил он с улыбкой, – что смерть дает тебе хороший шанс оказаться победителем. Если другой, последующей жизни не будет, тогда что ж, нам это останется неизвестным; a если есть, все указывает на то, что там будет хотя бы на йоту лучше, чем здесь. Получается, как если бы мы подбрасывали монетку, приговаривая: «Орел – я выиграл, решка – ты проиграл».
Во время службы он все представлялся мне: как дядя посмеивался бы сейчас над Сибил Флактон, хлюпавшей носом в платочек, при этом не забывая про густо накрашенные ресницы и деликатную косметику.
Она хорошо выглядит и обладает тем утонченным изяществом доброй породы, похоже, доминирующей среди английских женщин определенного возраста. В черном платье и очаровательной накидке из черно-бурой лисы, которую дал ей Питер, она выглядит очень достойно.
Однако она настолько стремится делать правильные вещи в соответствующий момент, что в том, что она будет пытаться выдавить слезы, я нисколько не сомневалась.
Вили и Макс, к счастью, на церемонию не пошли. Во-первых, они были едва знакомы с дядей Эдвардом; во-вторых, они исповедуют другую религию. Мы с Сибил сидели вдвоем на передней скамье, a Питер с представителями правительства и членами парламента расположился по другую сторону прохода.
В церкви уже собралось много народа, и мы явились почти что последними. У меня не было возможности рассматривать всех собравшихся, но, входя внутрь, я заметила на задней скамье женщину, лицо которой показалось мне знакомым. Какое-то мгновение я не могла понять, кто это, a потом сразу вспомнила.
Это была женщина, которую я видела вчера вечером у дома дяди Эдварда. Я не могла ошибиться и не узнать это бело-розовое лицо, которое и сейчас было мокрым от слез, и снова задумалась о том, кем может быть эта особа и почему она так горюет о дяде Эдварде.
Когда служба закончилась и гроб от алтаря понесли на ожидавший снаружи катафалк, мы последовали за ним по проходу. На кладбище должны были присутствовать лишь самые близкие друзья, и я узнала от Питера, что нам предстоит проехать на машине около шести миль.
Когда я последовала за гробом, Питер пересек проход и пошел рядом со мной. Дойдя до последнего ряда, я снова посмотрела на заплаканную женщину. Она провожала глазами гроб, который проносили мимо нее, и мне еще не приходилось видеть столь скорбного выражения на чьем бы то ни было лице.
Она была в черном, но несколько вычурном трауре, в кружевной блузке, с тремя нитками крупного и явно фальшивого жемчуга на шее. Я заметила также, что ее вьющиеся волосы под изящной, украшенной перьями небольшой шляпкой, были слишком уж светлыми, чтобы оказаться естественными.
Почему-то она показалась мне совершенно неуместной в этой церкви – быть может, с моей стороны слишком скверно думать подобным образом, потому что церковь принимает всякого, вне зависимости от положения и состояния, – но я просто не могу найти более подходящих слов, чтобы выразить свое впечатление от нее, – в церкви она смотрелась не на своем месте.
Я прикоснулась к руке Питера и прошептала:
– Кто это?
Он не услышал моего вопроса и переспросил:
– Что?
И только тут я поняла, насколько он потрясен.
Со стороны об этом невозможно было догадаться – разве что по выражению глаз. К этому времени мы уже вышли в притвор, и Питер торопливо повел меня к уже ждавшей машине через образовавшуюся толпу.
Я молчала все время, пока мы поехали. Присоединившаяся к нам Сибил все еще хлюпала носом в платочек, одновременно начиная делиться своими впечатлениями о тех людях, которых видела в церкви.
Это было вполне в ее стиле: не пропустить ничего достойного внимания, следуя по проходу за гробом. Среди упомянутых ею людей знакомых мне почти не было, посему ее замечания ничего не говорили мне.
Уже возле кладбища я спросила:
– А кто будет присутствовать при похоронах?
Питер назвал мне имена нескольких близких друзей, женщин среди них не было.
Тем не менее, когда гроб стали опускать в могилу, эта самая женщина появилась на кладбищенской дорожке.
В руках у нее был большой букет алых роз. Став за спинами прочих скорбящих, она на мгновение исчезла из моего поля зрения; но потом, пока мы стояли со склоненными головами, шагнула вперед и бросила розы на крышку гроба.
Я заметила, что Питер бросил на нее полный удивления взгляд, но тут она повернулась и быстро пошла прочь по той дорожке, по которой и пришла.
Когда мы вернулись в машину, я спросила Питера, кто эта женщина.
– Не имею представления, в первый раз ее вижу, – ответил он.
– Довольно простая, на взгляд, женщина, – уверенно проговорила Сибил. – Наверное, одна из прошлых симпатий нашего дорогого Эдварда, полагаю, их у него было немало – он был такой привлекательный мужчина.
– А мне кажется, нам важно знать, кто она такая, – сказала я.
Питер удивился:
– Важно? Почему?
Тут я вспомнила, что в присутствии Сибил мне следует воздержаться от излишних подробностей.
– Кстати, дядя Эдвард оставил завещание? – спросила я, меняя тему.