Дневники 1926-1927

Был у Потрашкина: знает толк в хорошем вине и в сладких сметанных пирогах с вишнями и земляникой.
Вечером включил антенну, и вдруг заговорил человек о пользе самообразования; обязанности консультанта, — во-первых, во-вторых, в-третьих, отношения члена кружка к другим необразованным; во-первых, во-вторых…
Я выключил антенну, и это вышло, будто я лишил голоса на полуслове: оратора как будто сзади стопудовым молотом по голове — и даже не было ох! — не виснул, не хрипнул, такого унижения нельзя себе представить нигде, и что это преступление проходит безнаказанно — это влечет к повторению, хочется еще раз дать ему голос и вдруг лишить: в моей власти. Я включаю антенну и вслед за движением моего пальца: «А еще я вам вот что скажу!» Чик — и он ничего не сказал.
Я прошелся по комнате, выглянул из окошка, на улице никого не было, и я сам, каким я был всегда, пугливым к обиде себя кем-нибудь и через это робким в делах, в которых непременно уже надо человека обидеть, — я такой сам, увидел себя в образе русского храброго зайца.
— Так вот же нет! — говорю я, — возьму и лишу голоса: я властелин!
Включаю антенну — молчание! Меня так и дернуло. Осматриваю аппарат, вижу: проволока выпала из винтика и вместе с этим выпала земля, в которую должны вернуться магнитные волны, принятые из эфира. Я включаю землю, и мгновенно в комнату врывается голос:
— Товарищи, это инфекция!
Говорит ветеринар о заразных болезнях животных. И вот тут новое: уже достигнут предел, я насыщен удовольствием лишать голоса, мне это вдруг перестало доставлять удовольствие и даже, напротив, я не хочу, пусть говорят. Я не слушаю и брожу по комнатам, из двери в дверь, кругом, на десяти саженях жилой площади.
— Алло, алло!
Объявляется новая лекция. Я выключаю антенну и собираюсь идти в сад комсомольца.
Не знаю так ли, но после революции я лишился того чувства смертоносной скуки в провинции в праздничный день, и толпа, такая же мещанская, как и раньше, меня уже не кружит… Вспоминается Есенин: он недалеко ушел… Мне кажется, мы все отходим от родины, от природы по кругу, путь наш далек, но по кругу, Есенин чувствует себя далеким, потому что недалеко ушел, а когда совсем далеко ушел, то начинаешь приближаться по кругу к исходному месту, и тогда ничего, потому что знаешь наверно, невозможно дойти и конец выйдет сам собой на…
В комсомольский сад я иду не «за комсомолом» (задрав штаны бежать за комсомолом), а выпить там бутылку пива и расспросить о (вольтных) громкоговорителях. Не знаю, что меня толкнуло уже в пальто и шляпе подойти к окошку и тронуть пальцем выключатель антенный…
— Алло, алло! через десять минут даю зал, идет опера «Кармен».
— Ба-тюш-ки! — воскликнул я и, как подкошенный, уронив шляпу, опустился на стул.
Рассказать невозможно: это все! Я ли убил свою Кармен, или она — это мое дело, но только оперу эту я слышал раз двадцать и потом двадцать лет не слыхал. С каждым звуком этой оперы у меня связана моя собственная жизнь и вся, и даже Карл Маркс моей юности тоже действующее лицо в «Кармен». Все тут, и через десять минут все пройдет: и мое сумасшедшее увлечение Вагнером и Ницше, все встанет, погребенное чугунными плитами мировой войны и революции…
— Алло, алло! до начала остается пять минут, я расскажу вам содержание первого действия.
Очень хорошо, что невозможно разобрать слов, заглушаемых настройкой оркестра. Волнует уже сама настройка: звук.
Звук флейты вырывается из-под струнного шума и умолкает. В тишине отделяются ясные чистые слова:
— Алло, алло! Даю зал!
И молчание. Проходит минута, другая. Нет ни шипения, ни кипения в трубе — все мертво. Проходит пять, десять минут. Я хватаюсь к антенне: включена земля? Включена. Кручу детектор до отказа, лампы разгораются, а звука нет. Верчу катушку настройки — ничего. Все мои знания исчерпаны, я ничего больше не могу тронуть. Верно, что-нибудь там случилось… Хожу кругом из двери в дверь, запертый в клетку, бессильный. Одурь. Поднимаю шляпу. Запираю дверь, выхожу и вдруг вспоминаю, что я оставил гореть катодные лампы. Возвращаюсь, хочу закрутить детектор, но рука тянется к <1 нрзб.> вот что еще можно попробовать. Кручу, раздастся вой, потом хрип, потом какие-то слабые звуки, верчу другую — сильнее, яснее, верчу еще — и вдруг на всю комнату вырываются родные звуки, и является Кармен в том месте, когда Хозе связывает ей руки…
В этот вечер я был потребителем. Радиолюбитель вернулся в два ночи. Я не спал и рассказал ему о «Кармен». Очень обрадовался: «Покупаете?» — «Только из-за Кармен». И аппарат перешел от мученика-строителя к счастливому потребителю.
<Запись на полях> Учить можно грамоте, но таланту научить невозможно: так учил Ремизов, Брюсов, потом, по их примеру, Замятин: формально — никто из этих умных людей не думал передавать свой талант, как об этом думают все, и я в дураках: я именно желаю научить людей не грамоте просто, а еще чему-то, и вот это что-то, мне казалось, совершенно необходимое для жизни, называется талантом, и поэтому научить невозможно.
Я не могу помириться: неужели же люди обязательно бездарны, и если нельзя перенять у другого талант, то почему же, глядя на других, нельзя развить свой талантик, хоть какой-нибудь, какую-нибудь силенку найти в себе, отвечающую <1 нрзб.> жизни.
19 Июля. Покончено с купчей. Дом куплен по-охотничьи, дом в три окошка на улицу, с двумя березами на восток.
По радио слушал Луначарского доклад о семье в прошлом, настоящем и будущем и о необходимости в настоящее время длительного парного брака, основанного на любви: все должны сходиться не из расчета, а из любви, — сплошное луначарство, успех огромный, особенно после слов: «Комсомолец называет это телячьими нежностями, тем хуже ему! если даже теленок может быть нежным, а комсомолу это недоступно».
Работы: 1) Детские рассказы для «Красн. Нови», 2) «От земли и городов» (грачи, стеклодуй, каменщик, портной, радио), 3) Мой Фрам (в «Новый Мир»). После того писать роман.
Имеется: 700 руб.
ГИЗ: 300 руб.
Новь 200 
________
1200
 1700 руб. 5 месяцев.
Возможности:
+ Новь — 200 
+ Нива — 70 
+ Огонек — 80 
Нов. Мир 150 руб.
_________________
500 р.
Итого: 1700 руб.
1) Ромка 3
2) Колбаса 3
3) Одуванчик 1
4) Синички 1
5) Муравьи
6) Пчелы.
21 Июля. Вчера водворился на Ботике. У нас Люба. По пути с Берендеева рассказывал Кардовский о мучительстве лошадей ямщиками (Николай, Петров, Поросятников): лошадь пала, он отвязал ее, бросил и поехал дальше; через некоторое время лошадь пришла в себя, встала и поплелась куда-то; ее узнали в ближайшей деревне и отвели к хозяину, и тот стал опять на ней ездить, пока она наконец не умерла совершенно.
Ямщики сидят под кустом и выпивают, а мы тихо едем по дороге. Мы говорим:
— Что, если бы мы сели, а вы бы нас дожидались?…
— Пожалуйте! В наше время свободно, советская власть допускает и так и так.
Искали бочонок для кваса на базаре, не оказалось, но посоветовали нам тут обратиться в отдел социального обеспечения: там продаются бочонки и другие вещи, реквизированные у самогонщиков.
Грачи 
Психология масс
Завхоз разошелся с женой — какое кому дело? рабочие на это не обратили никакого внимания, и если были разговоры, то скорее сочувственные. «Это, — говорили, — революция хорошо сделала, сколько людей из-за этого спивалось и пропадало, теперь же просто: не любо жить с теткой и расходись». Не только рабочие, но и крестьяне, часто жужжащие против революции, в этом случае обыкновенно помалкивают: хорошо и хорошо. И что у завхоза была куча детей, и всех их забрала с собой жена, тоже и на это рабочие не обратили внимания: за детей завхоз будет платить алименты. Не было никаких особенных разговоров на фабрике, и когда на место старой жены с кучей детей явилась молодая любовница: завхоз человек не старый, кровь играет. «Я сам по себе скажу, — объяснил один молодой рабочий, — другой раз я соглашусь лучше три дня без хлеба сидеть, а без этого никак невозможно!»