Сущий рай

– И симулировать всяческие нездоровые переживания по поводу всего этого? Много удастся таким образом заплатить долгов?
– О! – Жюли попыталась выразить свое возмущение, отшатнувшись от брата.
Звук передвигаемых стульев в комнате, где до этого была полная тишина, указал на присутствие подслушивающих. По-видимому, эта маленькая сценка была подготовлена заранее, но все вышло немножко не так, как на то рассчитывали.
Крис вошел и сразу остановился, ослепленный. Он смутно заметил большой стол, заваленный дамским шитьем в различных стадиях готовности, неожиданное присутствие Гвен Мильфесс и свою мать с зеленым защитным козырьком от света над глазами, которая направлялась ему навстречу… По-видимому, он попал в улей трудолюбивых пчел.
Крис наклонился поцеловать свою мать, но этому воспрепятствовал козырек, который дернулся вверх и ударил его по носу. Тогда он похлопал ее по спине, сопровождая это весьма, как ему казалось, успокоительными междометиями. Но тут она привела его в окончательное замешательство, разразившись слезами на его плече и произнося какие-то бессвязные слова о «твоем бедном отце» и «моих бедных обнищавших детках».
Он ясно ощутил исходивший от нее запах коньяка.
Полный смущения и стыда от этой сцены в присутствии миссис Мильфесс, Крис, как и следовало ожидать, сказал не то, что нужно.
– Ну, не… плачь, – неловко пробормотал он. – Все это еще не так страшно. В конце концов и хуже бывает.
Миссис Хейлин отнюдь не утешилась тем, что кому-то и хуже бывает. Она нашла – и, пожалуй, была права, – что это замечание неуместно. Во всяком случае, она продолжала плакать и произносить жалкие слова с большим воодушевлением и настойчивостью, пока наконец Гвен и Жюльетта не оттащили ее от Крица и не усадили в одно из кресел.
– Возьми коньяк и содовую, вот там, на буфете, – прошипела Жюли. – Скорей, Крис, а то она опять лишится чувств.
Крис задумчиво смотрел, как его мать маленькими глотками отпивает коньяк, уверяя всех, что коньяк им теперь не по средствам и что, во всяком случае, она терпеть его не может. Он не мог не заметить, что ее щеки и нос заметно зарумянились.
Нелюбимый алкоголь, по-видимому, все же подействовал. Миссис Хейлин оживилась и начала многословный монолог, как бы посвященный в значительной мере ей самой.
Начала она с того, что подчеркнула, какой преданной женой она всегда была для Фрэнка и каким он был для нее хорошим мужем, несмотря на все его недостатки, скрывать которые было бы, по ее мнению, лицемерием. Она, со своей стороны, поступала всегда так, как диктовала ей ее совесть, и ей не в чем себя упрекнуть. Величайшим недостатком Фрэнка – этого она не станет скрывать – была доверчивость, беспечность в делах, порожденная леностью, – так что всякий сколько-нибудь смышленый человек мог убедить его сделать все, что угодно. Никогда нельзя было заставить Фрэнка понять ценность денег и то, как в наше время нужно беречь каждый пенс. Кроме того, – ей очень неприятно говорить это, но сказать это она обязана, – не было случая, чтобы бутылку виски не утешила его в чем бы то ни было. Что касается ее, они все знают, как ненавидит она эту гадость, и знают, что она никогда не притронулась бы к алкоголю, если бы не ее сердце. Если она внезапно отправится на тот свет, кто же будет думать и заботиться и трудиться для всех; что-то с ними со всеми станет. Она считает своим священным долгом поддерживать свое мужество, чтобы они все не остались…
Жюльетта наполнила опустевший стакан и передала его матери под сочувственный шепот Гвен. Крис созерцал эту сцену: миссис Хейлин, раскрасневшаяся, вся в слезах, с козырьком, нелепо торчащим у нее на лбу; Жюли и Гвен, по-видимому, сильно заинтересованные и содействующие миссис Хейлин в этом низком покушении на его лучшие чувства. К счастью, этот план был настолько очевиден, что он не обманул Криса. У него было странное чувство раздвоенности: одна часть его «я» сгорала от стыда, мучилась от каждого позорного слова и жеста его родичей; другая совершенно безучастно и невозмутимо старалась разрешить вопрос: зачем мать это делает?
Да, так о чем же она говорила, рассеянно спросила миссис Хейлин. Ах да, она хотела сказать, что, несмотря на все недостатки, Фрэнк всегда был лучшим из людей. Жюли еще дитя, Гвен никогда не была матерью, так что им не понять, что это значит – быть матерью: самое священное и прекрасное, и возвышенное, и духовное«. – Ах да, – вздохнула Гвен.
Жюльетта опустила свои прекрасные изогнутые ресницы и тоже вздохнула…
В уме Криса пронеслось описание первых родов, слышанное им от одного студента-медика, который долго не мог оправиться от произведенного ими впечатления; болевые схватки, сопровождаемые стонами и криками, добродушный циничный доктор, привязывающий простыню к стенке кровати и бодро покрикивающий: «А ну-ка, энергичнее, мамаша!», запах хлороформа, извлечение крошечной, с виду обваренной кипятком, безволосой обезьянки, сутолока, вонь… Самая внушительная реальность физического мира, если угодно, но где здесь прекрасное, духовное?
Они с Фрэнком, патетически объяснила миссис Хейлин, жили только мыслями о своих детях и ради них. Единственное, о чем они просили бога, чтобы дети выросли здоровыми телом и душой и чтобы им довелось увидеть их устроенными в жизни. Но теперь, в этой трагедии, которую Фрэнк, – как это ни жестоко, но она должна сказать, – навлек на всех них, что им осталось делать? Ей незачем напоминать им, какая это жуткая, какая ужасающая трагедия. Без денег невозможно жить сколько-нибудь прилично: вы спускаетесь до уровня рабочих. Она сама не дальше как сегодня столкнулась с одной из тех вещей, с которыми им теперь предстоит сталкиваться постоянно. Никогда за всю свою жизнь ей не приходилось безропотно сносить такую наглость, какую проявила эта женщина на кухне…
– Так что же, – риторически вопрошала она, – что, же делать?
– Установить в точности, каково положение дел, – сказал Крис. – Спасти все, что можно. А тем временем отец и мы с Жюли будем искать работу.
При этом непрошеном вторжении здравого смысла в восхитительно эмоциональную сцену Жюли взглянула на него возмущенно, а Гвен укоризненно. Миссис Хейлин не обратила на него внимания.
Насчет Жюли, таинственно намекнула она, беспокоиться нечего. У Жюли есть характер, есть красота, есть обаяние, и она, не поступаясь ни на йоту своей чистотой и идеалами, умеет здраво смотреть на вещи и понимает что такое жизнь. И хотя ничего еще не решено окончательно, – Гвен понимает, о чем идет речь, – миссис Хейлин всем своим существом чувствует, что все будет в порядке. Согласна ли с нею Гвен?
Да, Гвен уверена, что все будет в порядке.
Но самая большая забота, продолжала миссис Хейлин, помимо этой катастрофы и состояния несчастного больного там, наверху, – это Крис. Они сами видят, насколько он отличается от Жюли. Конечно, она ни единым словом не упрекнет своего любимого мальчика, все в этом уверены. Она не скажет ничего, вот только одно слово! Разумеется, она знает, что университет – это совершенно необходимая вещь для всякого приличного молодого человека, если только он не идет на военную или гражданскую службу. Человека судят по тому, в какой школе и в каком университете он учился. Они с Фрэнком не жалели расходов, чтобы дать Крису именно то воспитание, какое нужно. Но она должна сказать, что с ее точки зрения университет, или как теперь полагается говорить, альма-матер, оказывает на ее сына не очень хорошее влияние. Именно там он приобрел привычку сидеть целые дни, уткнувшись в книги, и носиться с какими-то безумными идеями и невозможными теориями, вместо того чтобы обращать внимание на практическую сторону жизни и предаваться более здоровым занятиям.
– Боже милосердный! – раздраженно сказал Крис. – Что такое «здоровые занятия»? Играть на бирже, не смысля в этом ни бельмеса?
Вот, вот! Миссис Хейлин торжествовала: это замечание доказывает ее правоту. Она хотела лишь сказать, что Гвен – их лучший и единственный друг.