Сущий рай
Гвен пробормотала что-то в знак протеста.
Да, да, когда все остальные покинули тонущий корабль их семьи, одна Гвен мужественно осталась с ними. Да разве вот хотя бы теперь она не трудится как вол, не сидит, не разгибая спины за шитьем, к которому, кстати сказать, им пора бы вернуться? Миссис Хейлин чувствует, что Гвен могла бы посоветовать ей что-нибудь и насчет Криса…
Гвен бросила на Криса улыбку, от которой ему стало чуть-чуть не по себе. Казалось, она заключала в себе какой-то скрытый смысл, но какой именно?
Да, настаивала миссис Хейлин, она чувствует, всем своим существом она чувствует, что Гвен может помочь им в отношении Криса. Они с Фрэнком, – Гвен это прекрасно знает, – пойдут просить милостыню, лишь бы не видеть, как страдает Крис…
– Ах, ради бога! – в негодовании прервал Крис, – к чему все это?
Они уставились на него, пораженные его грубостью.
Внезапно та, вторая, невозмутимая часть его «я» нашла ответ на вопрос: зачем они это делают? Это отнюдь не было попыткой найти какой-нибудь разумный выход из неприятного положения. К этому они стремились меньше всего; это потребовало бы известного умственного напряжения и труда. Они стремились совсем к другому: насладиться волнующим состоянием смятения, – смерть, свадьба, война, революция – подействовали бы точно также и вызвали бы такую же слезливую реакцию. Вот что они имеют в виду, когда говорят «жизнь», или «настоящие чувства», или «человечность». И это отвратительно. Под герметической крышкой их скучного существования искалеченные человеческие импульсы продолжают жить и мстят за себя такими вот плаксивыми извращениями. Подымите крышку «порядочной жизни», и какая гниль под ней обнаружится!
Крис колебался между отвращением и жалостью.
– Можете продолжать ваши рассуждения насчет меня, – сказал он, – а я пойду пока поздороваться с отцом.
– Не тревожь его, сделай милость, – проговорила миссис Хейлин жалобным голосом человека, сжившегося с горем. – Он отдыхает.
– Он заболел от потрясения, – сказала Жюльетта.
– Тогда мне тем более следует повидать его, – ответил Крис, направляясь к двери.
Крис тихонько постучал в дверь спальни и, не получив ответа, бесшумно открыл дверь. Его взгляд встретил успокоительное, хотя и несколько странное зрелище. Вглядевшись сквозь тонкую завесу едкого табачного дыма, Крис увидел дородную фигуру своего отца, обложенную подушками, в смятой, неубранной постели, заваленной романами. Мистер Хейлин был в эту минуту поглощен кроссвордом и вздрогнул, можно сказать, почти виновато, когда Крис с тревогой в голосе окликнул его:
– Ну, отец, как поживаешь?
Мистер Хейлин уронил карандаш и газету из безжизненно опустившихся рук, промямлил что-то невнятное и откинулся, по-видимому, в полном изнеможении, на подушки. Он закрыл глаза и тяжело задышал.
Присев на постель, Крис взял его руку и с беспокойством увидел, что полное, мясистое лицо отца покраснело и опухло от жара. Однако предметы, лежавшие на ночном столике, указывали на то, что мистер Хейлин лечил свою болезнь виски с содовой и папиросами.
– Как поживаешь? – мягко повторил Крис. – Мне сказали, что ты заболел. Что с тобой? И как ты – поправляешься?
Мистер Хейлин осторожно открыл глаза, эти простодушные голубые глаза, взгляд которых порой казался честным и вводил в заблуждение даже их обладателя, в особенности их обладателя.
– Паралич, – прошептал он. – Вся левая сторона.
– Паралич! – в ужасе воскликнул Крис. – Господи! Когда? Каким образом? Почему же мне не дали знать?
– Вся левая сторона. – Мистер Хейлин осторожно положил правую руку на левое предплечье, точно боясь, что оно вот-вот взорвется. – Началось после удара. Иногда проходит, а потом опять еще хуже. Не могу пошевелиться, чувствую, что теряю почву под ногами. Мне нужен полный покой, – не впускайте ко мне этих господ со счетами.
Крис был сбит с толку.
– Что говорит доктор? – с беспокойством спросил он.
– Доктора не было, – сказал мистер Хейлин. – Разорившийся человек не может звать докторов. К тому же все они шарлатаны.
– Но послушай, отец, – настаивал Крис, – ведь не можешь же ты лежать так до бесконечности без всякого ухода. Почему не вызвать доктора Вудворда?
– Ни в коем случае! – Для больного человека мистер Хейлин говорил с чрезвычайной энергией. – Не допущу, чтобы он или еще кто-нибудь пичкал меня отравой и колол этими проклятыми иголками или лишал меня моих маленьких удовольствий. – Он снова как-то вдруг сразу ослаб, обессилел и пробормотал: – Оставь меня. Все, что мне нужно, это тишина и покой после этого ада…
– Крис, милый! – В голосе миссис Хейлин звучала бархатистая нежность, – я ведь просила тебя не тревожить папу разговорами о делах, пока он болен.
– Вся левая сторона, – бормотал больной. – Я прошу только тишины и покоя.
Миссис Хейлин подняла Криса с кровати, хмурясь и качая головой. Она проворно оправила простыни и погладила лоб больного.
– Может быть, тебе прислать чего-нибудь, милый? Немножко молока с зельтерской водой или оршаду?
Мистер Хейлин покачал головой, слабо, но с отвращением. Очевидно, паралич отбил у него вкус к этим невинным напиткам.
– Если бы только я был в силах, – простонал он. – Если бы я только мог добраться до этих зазнавшихся мерзавцев…
– Ну, ну, не думай об этом, – сказала миссис Хейлин успокоительно, но с легким оттенком раздражения. – Ты – лежи – спокойно – и отдыхай. Мы сейчас пришлем тебе закусить. Идем, Крис.
– Ничего не понимаю! – воскликнул Крис, останавливая мать на верхней площадке лестницы. – В чем дело? Что с ним такое? Что это, действительно паралич? Но тогда почему он не хочет, чтоб позвали доктора? Ты-то как думаешь, – он серьезно болен?
– Это удар, – пояснила миссис Хейлин терпеливым тоном взрослого человека, втолковывающего маленькому, глупому ребенку нечто само собой очевидное. – Он со временем поправится, если ему дадут покой и отдых. Но к нему не нужно приставать ни с какими вопросами и ни в коем случае не волновать его, в особенности денежными делами.
Крис схватился за голову.
– Кто-то из нас сошел с ума, – сказал он. – По твоему, я? Нет, это ведь не Дом отчаяния, а скорее Обитель блаженных или Приют для умалишенных. Человек лежит в параличе – и нет доктора. Запутаны денежные дела – и нет юриста. Я, единственный человек, который мог бы временно взять на себя ведение дел, – а мне даже не дают узнать, каково положение, не говоря уже о том чтобы вместе со мной обсудить его. И, в довершение всей комедии, когда моя карьера погибла, меня вызывают сюда затем, чтобы я, в сущности, ничего не делал, потому что нет денег, и я застаю здесь гостью, с которой вы развлекаетесь среди какой-то вакханалии шелков и вуалей. Кто из нас сошел с ума, мама, вы или я?
Миссис Хейлин засмеялась и поцеловала его с нежным материнским пренебрежением.
– Милый мальчик! Ты иногда бываешь таким смешным, сам того не подозревая. Иногда я начинаю громко смеяться, когда вспоминаю некоторые из твоих удивительных изречений: они такие прелестные и наивные. А теперь беги-ка вниз и поговори с Жюли и Гвен, пока я тут займусь с папой. И не волнуйся, все наладится, вот увидишь.
Крису быстро дали понять, что ни Жюли, ни Гвен в данный момент в нем не нуждаются. Они приняли величаво-безразличный вид, притворились, будто до крайности поглощены своим занятием, подчеркнуто не вовлекали его в разговор, пускали в него стрелы серебристого смеха и вообще вели себя так, как обычно ведут себя самки, когда желают показать самцу, что он лишний и что самое лучшее, если он уберется прочь. Он охотно сделал бы это, но так как единственным выходом было бы отправиться на кухню к кухарке, ему пришлось остаться. Закурив папиросу, он принялся беспокойно ходить взад и вперед, то посматривая с недоумением на горы цветной и белой материи, которые громоздились на столе или вздымались на спинках стульев, то прислушиваясь к их разговору.
– На вашем месте, дорогая, – кокетливо сказала Гвен, – я бы сшила по крайней мере полдюжины сплошь ажурных. Они удивительно изящны и эффектны.