Второе убийство Сталина
Легко ли было Надежде с Иосифом? Наверное, нет. Он был на двадцать лет старше, в двадцать раз опытнее, обо всем имел свое мнение и если с чем-то был несогласен, то любой протест разбивался о его стальную волю. История с «ты» и «вы» — мелочь, но чрезвычайно показательная. Однако те, кто берется рассуждать на эту тему — бедные великие, даже самое сокровенное им не уберечь от чужих взглядов! — так вот, те, кто берется рассуждать на эту тему, упускают из виду другую сторону проблемы: а легко ли было Иосифу с Надеждой?
Межнациональные браки вообще дело сложное. Екатерина — да, она подходила мужу на сто процентов. Она была восточной женщиной, грузинкой, оба выросли внутри одной и той же культуры, имели одинаковые понятия о роли мужчины и женщины в семье. Иосиф понимал умом необходимость «освобождения» женщины — но нутро-то его, менталитет восточного мужчины с этим примириться никак не мог. Если бы его жена сидела дома, занималась обедами и детьми, признавала его абсолютным владыкой над собой и смотрела на мир его глазами — наверное, он ругал бы ее за недостаточную общественную активность, но был бы с ней счастлив.
А Надежда была образованной горожанкой, стремилась к эмансипации и оттого взваливала на себя непосильную ношу, которую не всегда выдерживала: работа, общественная нагрузка, дом, дети. Дети, впрочем, росли с няньками, учителями, мать и видели-то не каждый день. Но мало того, у нее был очень непростой характер, так что не надо делать из Надежды мученицу — супруги, как минимум, стоили друг друга.
«Женившись… на Надежде Аллилуевой, — пишет внучка Сталина Галина, — дед столкнулся с характером крепким и своенравным. Новая жена имела свои пристрастия (казавшиеся ему женской ерундой) и упорно отстаивала их в открытом бою, пренебрегая тем, на чем держится семейное благополучие и ради чего многие женщины идут на сложнейшие обходные маневры, а именно, умением манипулировать "владыкой" без ущерба для его самолюбия…»
Светлана, которой в год смерти матери было всего шесть лет, конечно, мало ее помнила, но о том, какая она была, ей рассказывали родные, рассказывали няня и домработница. «Ее называли "строгой", "серьезной" не по годам, она выглядела старше своих лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не любила позволять себе "распускаться". Она не любила признаваться, что ей плохо. Не любила обсуждать свои личные дела…»
«Мама была скрытной и самолюбивой. Это сдерживание себя, эта страшная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее как пружина, должны были, в конце концов, неминуемо кончиться взрывом, пружина должна была распрямиться со страшной силой».
Что любопытно, дети родственников Надежды, появлявшиеся в доме, нисколько не боялись Сталина. Так, Кира Политковская-Аллилуева вспоминала: «Когда меня спрашивают, боялась ли я Сталина, то я всегда отвечаю — нет! Его я не боялась. Я боялась Надежды Сергеевны. Она замораживала, казалась строгой, скрытной. Лицо неприветливое, настороженное» [77].
Так легко ли было Иосифу с Надеждой? Но, кто бы что ни говорил, они очень любили друг друга, несмотря на все ссоры. Главным в жизни для Надежды был муж. Как-то раз, когда Светлана была еще грудной, Сталин, находившийся в Сочи, заболел, и Надежда тут же сорвалась с места, оставив девочку в Москве на руках няни — несмотря на то, что кормила ребенка! — и отправилась к нему.
В первой половине 1920-х годов, несмотря на то, что Сталин был уже фактически главой государства, Надежда сама вела хозяйство. Потом появились домработница, няня, а позднее — учительница для детей, экономка. В то время статус домохозяйки был равен нулю, женщина в новом мире стремилась быть «полезным членом общества», это теперь она не знает, как бы снова вернуться домой…
«Я очень жалею, что связала себя опять новыми семейными узами, — писала Надежда Марии Сванидзе в 1926 году (речь, вероятно, идет о решении родить второго ребенка — Е. П.). — В наше время это не очень легко, т. к. вообще страшно много новых предрассудков, и если ты не работаешь, то уже, конечно, "баба", хотя, может быть, не делаешь этого потому, что считаешь работу без квалификации просто не оправдывающей себя интересом к ней. А теперь, особенно когда я займусь семьей, думать о квалификации не приходится…» [78]
Когда дочка немножко подросла, Надежда все-таки пошла работать, затем стала учиться в Промышленной академии, выбрав специальность химика по искусственному волокну. Соученики даже не подозревали, что она — жена Сталина, настолько Надежда никогда это не афишировала. Она старалась ничем не выделяться среди прочих студентов — скромно одевалась, ездила в академию на трамвае (в одном из писем сохранился ее «отчет» мужу: «Настроение у публики (в трамваях и в др. общественных местах) сносное — жужжат, но не зло»). Успевала еще немножко заниматься музыкой и французским.
Она была очень и очень скромна в своих жизненных потребностях. «Только в последние годы ее жизни, — вспоминает Светлана, — Павлуша, работавший в полпредстве в Берлине, прислал ей несколько хороших платьев, делавших ее совершенно неотразимой. А обычно она ходила в скромнейших тряпочках домашнего изготовления, только изредка "лучшее" платье шила портниха, но все равно она и так выглядела прекрасной». И дальше: «Мама работала в редакции журнала, потом поступила в Промышленную академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время отдавала отцу — он был для нее целой жизнью… Нам, детям, доставались обычно только ее нотации, проверка наших знаний. Она была строгая, требовательная мать, и я совершенно не помню ее ласки: она боялась меня разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал отец…»
Светлана вспоминает, что мама терпеть не могла «сентиментального сюсюканья» с детьми, но участвовала в их делах, если было время. Вместе с ними придумывала, как интереснее сделать спортивную площадку на даче, домик на дереве. Увлекалась фотографией, а то бы дома вообще не было семейных снимков…
После первых размолвок эти два непростых характера притерлись друг к другу и были счастливы. «Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела», — пишет Сталин из Сочи после того, как Молотовы упрекнули Надежду — зачем она уехала в Москву и оставила мужа одного. Вообще-то читать чужие бытовые письма — занятие крайне неприятное, словно в замочную скважину подглядываешь. Поэтому приводить я их здесь не буду. Это просто переписка эмоционально сдержанных (слава Богу, что так!) людей, обмен новостями, рассказ о жизни, самочувствии, о всяких мелочах вокруг. И вдруг: «Татька! Получил твое письмо. Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. — Что это значит? Хорошо или плохо?» Письмо датировано 1930 годом.
Катастрофа
Ничто не дает такого богатого повода для сплетен, как чужая беда. А уж если речь идет о смерти… Самоубийство Надежды Аллилуевой мгновенно обросло самыми невероятными «подробностями», а с течением времени стало не менее ветвящимся мифом, чем личная жизнь Иоанна Грозного. Проследим же за тем, как этот миф рос и развивался. Первые версии были связаны с «грубостью» Сталина. Самая распространенная заключается в том, что во время ужина в честь 15-й годовщины Октябрьской революции на квартире Ворошилова Сталин крикнул Надежде: «Эй ты, пей!» На что та ответила: «Я тебе не "эй"», — поднялась и ушла. Какое-то время они гуляли по Кремлю с Полиной Жемчужиной, женой Молотова, а потом Надежда пришла домой и застрелилась. Кто-то добавил, что Сталин в шутку бросил в жену коркой апельсина.
Вот как это трансформировалось в сознании семейства Бухариных:
«Как рассказывал Н. И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета» [79].