ПСС, т.1

«Крестьянство», которое разорилось от вытеснения домашних продуктов фабрич­ными, г. Ник. —он рассматривает как нечто однородное, солидарное внутри себя, реа­гирующее на всякие жизненные явления как один человек.
Ничего подобного нет в действительности. Товарное производство не могло бы и возникнуть в России, если бы не существовало обособленности производительных еди­ниц (крестьянских дворов), и всякий знает, что наш крестьянин на самом деле хозяйни­чает каждый отдельно и независимо от других; ведет производство продуктов, посту­пающих в его частную собственность, на свой лично риск и страх; вступает в сношение с «рынком» поодиночке.
Посмотрим, как обстоит дело в «крестьянстве».
«Нуждаясь в деньгах, крестьянин непомерно расширяет запашку и разоряется».
Но расширять запашку в состоянии только крестьянин состоятельный, имеющий се­мена для посева, достаточное количество живого и мертвого инвентаря. Такие крестья­не (а их, как известно, меньшинство) действительно увеличивают посевы и расширяют свое хозяйство до таких пределов, что даже не могут с ним справиться без помощи ра­ботничков. Большинство же крестьян совершенно не в состоянии удовлетворить нужду в деньгах расширением хозяйства, не имея никаких запасов, ни достаточных средств производства. Такой крестьянин, чтобы добыть денег, идет на «заработки», т. е. несет на рынок уже не свой продукт, а свою рабочую силу. Уход на заработки, естественно, ведет за собой дальнейший упадок земледельческого хозяйства, и этот крестьянин кон­чает тем, что сдает свой надел богатому однообщиннику, который округляет свое хо­зяйство и, понятно, не сам потребляет продукт
	ПО ПОВОДУ ТАК НАЗЫВАЕМОГО ВОПРОСА О РЫНКАХ	121
с снятого надела, а отправляет его на рынок. Получается «обеднение народа», рост ка­питализма и увеличение рынка. Но этого мало. Наш богатый крестьянин, занятый вполне своим расширенным земледельческим хозяйством, не может уже по-прежнему производить сам на себя — ну, скажем, обувь: ему выгоднее купить ее. Что касается до обедневшего крестьянина, то ему тоже приходится прибегать к покупной обуви: он не может производить ее в своем хозяйстве по той простой причине, что не имеет уже своего хозяйства. Возникает спрос на обувь и предложение хлеба, в избытке произве­денного хозяйственным мужиком, умиляющим г-на В. В. прогрессивным течением сво­его хозяйства. Соседи — кустари, производящие обувь, оказываются в таком же поло­жении, в каком были сейчас земледельцы: чтобы купить хлеба, которого слишком мало дает падающее хозяйство, надо расширить производство. И опять-таки, разумеется, расширяет производство только такой кустарь, у которого появились сбережения, т. е. представитель меньшинства; он получает возможность принанять рабочих или разда­вать работу на дом бедным крестьянам. Представителям же большинства кустарей не­чего и думать о расширении заведения: они рады будут, если им «даст работу» раз­жившийся скупщик, т. е. если они смогут найти покупателя своего единственного това­ра — рабочей силы. Получается снова обеднение народа, рост капитализма и увеличе­ние рынка; дается новый толчок дальнейшему развитию и углублению общественного разделения труда. Где окончится это движение? Этого никто не сумеет сказать, точно так же, как и того, где оно началось; да это и не важно. Важно то, что мы имеем пред собой один живой органический процесс, процесс развития товарного хозяйства и рос­та капитализма. «Раскрестьянивание» в деревне показывает нам начало этого процесса, зарождение его, его ранние стадии; крупный капитализм в городах показывает нам ко­нец этого процесса, его тенденции. Попробуйте разорвать эти явления, попробуйте рас­сматривать их отдельно и независимо друг от друга, — и вы
122	В. И. ЛЕНИН
не сможете в своем рассуждении свести концов с концами, не сможете объяснить ни того, ни другого явления, ни обеднения народа, ни роста капитализма.
При этом, однако, бывает большею частью так, что авторы подобных рассуждений без начала и без конца, не умея объяснить процесса, обрывают исследование заявлени­ем, что одно из двух, одинаково непонятых ими явлений [и притом, конечно, уже именно то, которое противоречит «нравственно развитому чувству критически мысля­щей личности»] — «нелепо», «случайно», «висит в воздухе».
На самом деле, разумеется, «висят в воздухе» одни только их собственные рассуж­дения.
ПО ПОВОДУ ТАК НАЗЫВАЕМОГО ВОПРОСА О РЫНКАХ
123
Последняя страница рукописи В. И. Ленина «По поводу так называемого вопроса о рынках». — 1893 г.
Уменьшено
ЧТО ТАКОЕ «ДРУЗЬЯ НАРОДА»
И КАК ОНИ ВОЮЮТ ПРОТИВ
СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ?
(ОТВЕТ НА СТАТЬИ «РУССКОГО БОГАТСТВА» ПРОТИВ МАРКСИСТОВ)26
Написано весной — летом 1894 г.	Печатается по тексту
Напечатано в 1894 г. на гектографе	гектографированного издания 1894 ί
125
ПО ПОВОДУ ТАК НАЗЫВАЕМОГО ВОПРОСА О РЫНКАХ	127
ВЫПУСК I
129
97
«Русское Богатство» открыло поход против социал-демократов. Еще в № 10 за прошлый год один из главарей этого журнала, г-н Н. Михайловский, объявил о пред­стоящей «полемике» против «наших так называемых марксистов или социал-демократов»28. Затем появились статьи г-на С. Кривенко: «По поводу культурных оди­ночек» (№ 12) и г. Н. Михайловского: «Литература и жизнь» (№№ 1 и 2 «Р. Б.» за 1894 г.). Что касается до собственных воззрений журнала на нашу экономическую дей­ствительность, то они всего полнее изложены были г. С. Южаковым в статье: «Вопросы экономического развития России» (в №№ 11 и 12). Претендуя вообще в своем журнале представлять идеи и тактику истинных «друзей народа», эти господа являются отъяв­ленными врагами социал-демократии. Попробуем же присмотреться к этим «друзьям народа», к их критике марксизма, к их идеям, к их тактике.
Г-н Н. Михайловский обращает более всего внимания на теоретические основания марксизма и потому специально останавливается на разборе материалистического по­нимания истории. Изложивши, в общих чертах, содержание обширной марксистской литературы, излагающей эту доктрину, г-н Михайловский открывает свою критику та­кой тирадой:
«Прежде всего, — говорит он, — является сам собою вопрос: в каком сочинении Маркс изложил свое
130	В. И. ЛЕНИН
материалистическое понимание истории? В «Капитале» он дал нам образчик соедине­ния логической силы с эрудицией, с кропотливым исследованием как всей экономиче­ской литературы, так и соответствующих фактов. Он вывел на белый свет давно забы­тых или никому ныне неизвестных теоретиков экономической науки и не оставил без внимания мельчайших подробностей в каких-нибудь отчетах фабричных инспекторов или показаниях экспертов в разных специальных комиссиях; словом, перерыл подав­ляющую массу фактического материала частью для обоснования, частью для иллюст­рации своих экономических теорий. Если он создал «совершенно новое» понимание исторического процесса, объяснил все прошедшее человечества с новой точки зрения и подвел итог всем доселе существовавшим философско-историческим теориям, то сде­лал это, конечно, с таким же тщанием: действительно пересмотрел и подверг критиче­скому анализу все известные теории исторического процесса, поработал над массою фактов всемирной истории. Сравнение с Дарвином, столь обычное в марксистской ли­тературе, еще более утверждает в этой мысли. Что такое вся работа Дарвина? Несколь­ко обобщающих, теснейшим образом между собой связанных идей, венчающих целый Монблан фактического материала. Где же соответственная работа Маркса? Ее нет. И не только нет такой работы Маркса, но ее нет и во всей марксистской литературе, несмот­ря на всю ее количественную обширность и распространенность».
Вся эта тирада в высшей степени характерна для уразумения того, как мало понима­ют «Капитал» и Маркса в публике. Подавленные громадной доказательностью изложе­ния, они расшаркиваются перед Марксом, хвалят его и в то же время совершенно упус­кают из виду основное содержание доктрины и, как ни в чем не бывало, продолжают старые песенки «субъективной социологии». Нельзя не вспомнить по этому поводу очень верного эпиграфа, выбранного Каутским в его книге об экономическом учении Маркса: