Набег

волосы до плеч. 
- Здравствуйте, - тихо промолвил он. 
Николай поднялся навстречу. Ленка заохала, выбираясь из кровати. 
Упреждая вопросы, дочь объявила: 
- Я тем же автобусом - назад, шофер скоро подъедет. Привезла вам 
сыночка, пусть перебудет хоть месяц. Иначе в тюрьму посадят. 
- Языком болтаешь... - хмуро проговорил Артур, подсаживаясь к печке. 
Курточка на нем была легкая, а под ней - тонкая футболка с портретом девки 
ли, парня с длинными волосами. 
- Замолчи! - возвысила голос Анна. - Спасибо тетке Таисе, ее Лешка - в милиции, передал. На хутор его отправьте, к дедам. Взорвали киоск 
у армян. 
- Ты знаешь?! Я его взрывал?! 
- Замолчи! Тот вечер от тебя и вправду гребостным несло, какой-то гарью. 
А раньше мопед украли. 
- Я украл? - зло спросил Артур. 
- Замолчи! Тягали-тягали с этим мопедом. Потом с мотоциклом. Участковый замучил. То подрались возле клуба с чеченами. Тетка Таиса так и 
сказала: тюрьма по нем плачет. Пусть на хуторе перебудет месяц-другой. 
- Ага... Буду я тут два месяца сидеть... Жди... - угрюмо пообещал Артур. 
- Замолчи! Будешь сидеть. 
Толком и не успели поговорить. Лишь собрали дочери картошки, луку да 
сала, как засигналил автобус, и она уехала. 
Артур в хлопотах участия не принимал. Как сел у печки, так и сидел. 
Николай внука жалел, но с горечью понимал, что на хуторе тот долго не 
просидит, хорошо, если выдержит неделю-другую. И запылит. А там, в 
райцентре, снова те же дружки, те же дела. И днем раньше, днем позже, а 
тюрьмы не миновать. Нынче вывернулись - завтра попадутся. Посадят, и 
сгубится там навовсе. А жалко... Так жалко... Виделся внук маленьким, 
ласковым. Он и сейчас был неплохим. В больницу к Николаю ходил, печенье 
приносил, мягких булок, домашних блинцов. В плохое не верилось, а оно 
уже подступало. И как его отвести... 
Наутро Артур долго спал. Вчерашняя злость прошла. И вправду стоило 
отсидеться на хуторе, пока утихнет весь шум и гам вокруг этого паршивого 
киоска. 
В хате топилась печь. Шкворчала яичница с картошкой и салом. Дед 
Николай, увидев, что внук проснулся, спросил с улыбкой: "Выспался?" Все 
же хорошо было у деда на хуторе: тепло, сытно и никто не ругался. Не то что 
дома. 
Потом во дворе разбирались в сарае, вытягивая оттуда всякий хлам. День 
был не больно погожий, порой моросило; но одели Артура в шерстяной, 
пополам с козьим пухом, вязаный свитер да телогрейку, на ногах - сапоги, 
теплые носки, в портянках. После сытного завтрака, в доброй одежке 
весенняя морось лишь свежила молодое лицо. 
Вытащили рассохшиеся бочки, разломали мазаный плетневый хлебный 
ларь. Отыскались два старых облупленных мопеда, на которых катался Артур, когда рос у деда на хуторе. Эти железяки он сам из хлама собирал, налаживал, и они ездили, к удивлению Николая. 
- Может, подделаешь? - спросил Николай. 
- Народ смешить. Люди на "Явах" летают, а я буду на драндулете. 
Николай ответил просто, как думал: 
- Заработай и купи "Яву". 
- Заработай... - желчно передразнил Артур. - Уже раз заработал, 
хватит. 
Прошлым летом он устроился в райцентре на местный заводик. Месяц 
честно трудился. Получил копейки. 
Сам Николай когда-то в таких годах мечтал о гармошке да хромовых 
сапогах. 
Он вынул кисет с табаком, какой успел с утра насечь и высушить. Артура 
угостил, тот не отказался, но спросил; 
- Ты же бросил? В больнице не курил? 
- Брошу, - пообещал Николай и сказал главное: - Можно заработать 
на "Яву". Есть одно дело. 
- Знаешь, сколько сейчас "Ява" стоит? 
- Я говорю, можно заработать, - повторил Николай. И продолжил: 
Меня сватают на гурт. Но скотина плохая, дохлина. Бригадир приходил, за 
ним - зоотехник. Я отказался. Тяжело. Напарника взять? Кого? Челядинского зятя? Или Кирюшку? Работать на них? Не хочу. А вот с тобой вдвоем 
я бы взялся. Ты - молодой, в силах. А главное - свой. Если хорошо 
потрудимся, на мотоцикл заработаешь, я - на корову. 
- На какую корову? 
- Коровка нужна. Я же - молошный. Тем более язва. Надо заводить. А 
добрая корова, из хозяйских рук, нынче в цене. Не меньше пятнадцати тысяч, а к осени - вовсе дороже. Денег нет, все на Таисину свадьбу ушли. Потом болел. Так что гляди. Согласишься, с тобой я возьмусь. Гурт тяжелый. Много работы. Особенно попервах, пока на ноги поднимем да зеленка пойдет. 
- А точно заработаем? 
- Чего бы я брался? 
- Это же до осени? 
- До осени. В сентябре - октябре сдавать. 
- Деньги мне лично отдашь? - по-прежнему не верил Артур. 
- Договор будем вдвоем подписывать. Получать всяк свое, на руки. 
Алый мотоцикл... Стройное его тело, теплое, живое, дрожащее от 
нетерпения... Скорости просит, бешеной гонки, полета... Как он желал его. 
Не надо еды, тряпок, джинсов этих поганых, кроссовок, курток. Лишь 
мотоцикл. Сияющую краской и никелем красавицу "Яву", 
- Ты меня не обдуришь, дед? - тихо спросил Артур, глядя недоверчиво, 
исподлобья. - Не обдуришь? 
- Тебя дурить - значит себя дурить. Паспорт имеешь на руках, сам 
договор подпишешь. Работа пополам. Барыш пополам. Бухгалтерия мне 
твоих денег и не даст. Не положено, по закону. 
- Тогда берем, - так же тихо сказал Артур. 
- Тяжелый гурт, - еще раз упредил Николай. - Тощак. Работы с ним 
много. А я из больницы. Больше на тебя надежа. Гляди, парень. 
- Берем, - громче повторил Артур и добавил твердо: - Я сказал: берем! 
- Берем так берем. 
3 
Пережидая полуденную жару, скотина отдыхала на базу, в тени, чтобы 
снова пастись дотемна. Бычки за лето отъелись: тяжелые лобастые головы, 
могучие загривки, просторные спины, хоть гуляй на них; короткая шерсть 
атласно светила. Скотина не помнила, какой была она по весне. Но Николай 
помнил, как пришли они с Артуром и колхозным начальством на скотный баз 
и как тяжко было глядеть на колченогих задохликов в сбитой шерсти, в грязных сосулях. Острые кабаржины спины, крестцы и ребра - наружу, 
потухшие глаза. Ни голову, ни хвоста не поднимут. Теснились бычки в 
затишке, а десятка два вовсе лежали под крышей, во тьме, отдыхая после