Набег

долгого перехода, а вернее, готовясь к новому, в мир иной. 
В этот день председатель колхоза, говорливый Липатыч, слова поперек не 
сказал, принимая все условия Николая: цены покажет время, так и записали: "по сложившимся на октябрь - ноябрь ценам"; пять голов, какие уж почти не дышали, сразу оформили актом как падеж. 
Председатель подписал договор и уехал; раз-другой наведался и с тех пор 
везде говорил: "Требуют из района, чтоб перешли на новые формы работы. 
Вот и переходим. Скуридин у нас на полной свободе". 
Чего-чего, а свободы Николаю за глаза хватало. Особенно на первых 
порах, когда оказался он с пустыми руками да полудохлым гуртом, которому для поправки были нужны не солома да кислый силос, а добрая еда. 
Свободы нынче и впрямь хватало. 
Два десятка доходяг из гурта переправили домой, на свой баз. Артур там 
хозяйничал, трижды в день готовил для бычков горячее пойло, запаривал 
свеклу, картошку. 
Зоотехник, ветврач помогли лекарствами. А корма добывали сами. 
Освежевали овечку и в обмен из райцентра с мельницы привезли две 
машины мучных отходов. Добыли свеклы и патоки. Лесничему отвез Николай 
большого сизопухого козла, на него вся округа завидовала. И сговорились 
быстро: два воза сена взаймы, а главное - лесхозовская земля. Снег сошел 
и паси там: сначала старая трава, а потом зеленка пойдет. Лесхозовскому 
директору Николай выделил двух бычков из списанных, всю скотину лесничего взял до осени под свою опеку. Наука была простая и верная ты - мне, я - тебе. 
И теперь лесхозовские угодья, отрезанные от иных земель огромной 
речной дугою, были в Николаевой власти. Над речкой поставил он летний 
баз, землянку и ранней весной ушел из хутора со скотиной и молодым 
помощником - внуком. 
Жизнь потекла вроде прежняя: паси да гляди; лишь на хуторе пошли 
разговоры, что Скуридин колхоз обманул и осенью огребет миллион. 
Но до осени еще нужно было дожить. В полях царило лето зеленое. И 
выпущенный Николаем гурт неторопливо вытекал с база на волю. 
Чуткий Волчок тут же поднялся и рыкнул, будя молодого хозяина. Тот 
быстро собрался - коня подседлал, взял в сумку харчей и прогарцевал мимо 
Николая: старая шляпа надвинута на лоб, черные жесткие волосы - до плеч, 
ружье - за спиной. 
- Ты, гляди, не балуй, - предупредил Николай. - А то зачнешь сорок 
стрелять. 
- Порядок, дед, порядок... Стрелять будем нужных. 
Артур пришпорил коня и поскакал, обгоняя гурт. Верный Волчок бежал, 
чуть отставая от лошади. 
У Николая же были свои заботы. С майской поры косил и косил он, 
набирая сено. Разжился конной косилкой да граблями. Выбирал хорошие 
поляны в займище, в лесу. Косил, сушил, ставил копны. Отдал долг 
лесничему. Свое сено на хутор свозил. И снова косил, сушил, запасая. 
На займищных полянах, в безветрии, томился сухой жар. Но дышалось 
легко. 
Николай летнюю пору любил. Все хвори уходили, прогревались кости и 
жилы, настывшие за долгие зиму да осень, в слякоти, на ветру, под зябким 
небом, когда защита одна - заношенный серый ватник да стакан-другой 
вонючего самогона. Летняя жара была Николаю в подмогу, бодря остывающую кровь. Работалось в такую пору легко. Тем более нынче, когда вилами 
ворочал он скошенные вчера и уже подсохшие легкие валы сена. 
Прошел час и другой. Солнце стало клониться к вечеру. Пора было внука 
подменить, отправив его за харчами на хутор. 
У стана Николай не задержался, лишь коня заседлал и поехал к гурту. 
Скотина паслась в просторной луговой падине, перед лесом. Еще издали Николай услыхал девичий смех и не удивился. Напрямую, через речку, до хутора было верст десять. И давно уже, с самой весны, прибегала к Артуру зазноба, как и он сам, зеленая девчонушка. 
Заметив Николая, молодые вышли навстречу из-под сени дубков. 
- Надбеги на хутор, - приказал Николай. - Хлеба, картошки возьми, 
яичек, другого чего. 
Артур деду ружье передал, девчушку подсадил на коня, задирая сарафан 
донельзя, и сам в седло уместился. 
- В тесноте, да не в обиде, - с усмешкой проговорил Николай, провожая 
их взглядом. 
Гурт пасся, вольно рассыпавшись зеленою луговиной. Николай взглядом 
его обошел и слез с коня. Верный Волчок, проводив молодого хозяина 
взглядом, к Николаю поднял глаза, словно сказал: конечно, хотелось бы 
пробежаться до хутора... Но понимаю, работа... 
Дневная жара спадала. Близился вечер. От желтого солнца тянулись 
длинные тени. Как всегда, по прохладе бычки начинали кормиться истово, 
жадно, словно стараясь наверстать упущенное во дню. 
Легкий земной ветер шелестел маковками дубов и берез на опушке. Ветер небесный гнал и гнал полегоньку несчетные стада далеких, белью 
сияющих облаков. Над приречным зеленым займищем, над лугами летнее 
небо лежало так просторно, что лишь малую часть его охватывал взгляд и 
бродил там от близкой лазури, голубизны к далекой, за лесом клубящейся 
сини. 
Покойно клонились к вечеру земля и небо, баюкая людскую душу миром 
и тишиной. 
В который раз уже Николай, усмехаясь, думал, что больничные мечты его 
нежданно-негаданно стали явью. Хоть и работать пришлось - куда ж без 
работы? - но никто не шумит и пьянки нет, а с ней - ругни. Текут дела, дни 
бегут. Вот он - август. Месяц-другой - и работе конец. И о дне завтрашнем 
можно думать спокойно, прикидывая так и эдак. Сенцо есть, дробленка и 
жмых. Можно телят купить осенью, поездив по хуторам. И поставить в зиму 
на своем базу. Но уже та скотина будет своей. Коли приходит новая жизнь, 
чего бояться ее. Может, она и лучше будет, чем колхозная. Там ведь сроду 
хозяина нет и товар плачет. 
Поздно вечером, когда уже остывали высокие розовые облака, вернулся 
Артур. Волчок прежде хозяина услышал мягкий топот копыт, насторожился, 
на Николая глянул. 
- Чего? - спросил Николай. 
Волчок взвизгнул от нетерпенья, подаваясь навстречу Артуру, но прося 
дозволенья. 
- Беги встревай, - разрешил Николай, - и ворочайся сюда. Будем 
ставить скотину на баз. 
Волчок унёсся стремглав к молодому хозяину. Тот был уже близко,