Набег

обратной дорогой. 
- А ну верни! - закричал шофер. - Верни, отвечать будешь! Ответишь! - Он пробежал недолго и стал. 
Артур развернулся. На коне, с винтовкой поперек седла, плечистый и 
неулыбчивый, гляделся он серьезно. Председательский шофер, сплюнув, 
сказал: 
- Сам пригонишь... Сам! - И пошел той же тропою к хутору, матерясь 
на ходу. 
Николай заметил быков и внука издали. 
- Либо убегли? - встревожился он и пошел навстречу. - Убегли 
быки?! - крикнул он. - Ты где их перенял? 
- Тебя надо спросить, - подъезжая, ответил Артур. - Ты караульщик. 
Убегли они или их украли? 
- Кто их крал? Человек их погнал, на хутор. Липатыч приезжал, 
председатель, попросил... Говорит... 
Артур, не слезая с коня, выслушал и решил: 
- Ты лопух, дед. Сам говорил: привес пошел, кормить и кормить, 
потом - дробленка, жмых. Чтоб как на ярмарку, чтоб блестели. Сам говорил, 
а теперь? Мало что твой председатель напоет. Только слушай. В два счета 
растянут. Останемся на бобах. Ты без коровы, я без "Явы". У нас договор есть? 
Он подписан? 
- Подписан. 
- Ну и пошли они!! - заорал Артур, так что быки шарахнулись в 
сторону. - Сволочье! Сегодня - председатель, завтра - заместитель! Тут на 
велосипед не останется! С таким лопухом, как ты! 
Артур спрыгнул с лошади и встал перед Николаем, напружиненный, 
злой: 
- С тобой уговор был, что работаем вместе и деньги пополам? 
- Был. 
- Я работал? Сачка не давил? 
- Работал. 
- Я ночами не спал! - снова закричал Артур. - И день напролет от них 
не отходил! Варил да кормил. У одного - дристун, у другого - запор. Я все 
делал, а теперь... - Он шумно выдохнул, раз и другой, словно спускал лишний 
пар, а потом сказал спокойно: - Теперь я ни на шаг от гурта. Не чеченов, а 
тебя да твоих начальников надо бояться. От вас сохранять. 
К сену Николай нынче не поехал, чтобы внука одного не оставлять. На 
базу, где гурт ночевал и дневал, под навесом устроил он сиденье ли, лежанку, чтобы ночью быков стеречь; потом щи варил и ждал председателя. 
Липатыч приехал к обеду. Сам за рулем. Из машины вышел, разулыбался, словно готовился доброе сказать. Николай встал из-за стола навстречу. Артур сидел, дохлебывая из миски. 
- Ты думаешь, я удивился? - спросил Николая Липатыч. - Нет. Я 
привыкаю. Говорил же я тебе, не председатель в колхозе хозяин, а - люди. 
Ты, внук твой, - показал он на Артура. - С тобой договорился о бычках, а 
молодому хозяину не доложил. Он - в обиду и все поломал. Так и живем. Называется - демократия. 
Улыбка на лице председателя гасла. Голубые глаза притухали, темнея. 
- Да, - продолжал он. - Демократия. Что народ решит. Не один, не 
два человека, не ты, да я, да твой внук, а девятьсот восемьдесят семь членов колхоза. Понятно? А вот они говорят, что я неправильно тебе гурт отдал, 
с нарушением колхозных законов. И те пять бычков... Они же не сдохли. А 
числятся - падеж. Тоже грубейшее нарушение. И чем ты кормил бычков? 
Люди говорят: воровал. Да-да... Месяц - на хуторе, на ферме, а по документам они лишь дышали. Ни соломы для них ты не брал, ни силоса... 
- Все знают, чем я кормил, - сказал Николай. - Тут нет секретного. 
Сено я... 
- Погоди, - остановил его председатель. - Я не разбираться приехал. 
А сообщить, что народ требует собрать правление и переиграть все это дело. 
И вот мой сказ, - закончил он жестко, выпрямляясь и строжея. Стоял уже 
перед Николаем не Липатыч по прозвищу Медовучий, а председатель в 
темном костюме, при галстуке, в седине. - Сказ такой: сейчас твой 
внук, - указал он пальцем на Артура, - отгонит на хутор и сдаст управляющему пять быков. Повторяю: пять. Иначе сегодня же соберем правление. 
Он повернулся, сел в машину и уехал. 
Солнце стояло в полудне. Мягок был зной его. 
В огородах, в садах нынче все спеет и зреет. И если бы он, Николай, не 
пошел по весне к быкам, не связал себя, то теперь самая пора: живи и живи. 
На мгновение Николай словно забыл, где он и что с ним: грело солнце, 
слепила глаза сияющая склянь реки - доброе лето, о каком мечтал он зимою 
в больничной палате. 
Он очнулся. Надо было возвращаться к обеденному столу и к внуку. Два 
шага всего... 
Спасение было, он знал его. Пойти в землянку и выпить залпом стакан 
водки. Сразу полегчает. Потом еще выпить. И все станет к месту: жалость к 
себе, гордость и бесшабашная удаль. А потом все утонет в беспамятстве и само собой поплывет и покатится, как бог велит; и чем горше, тем, может, и 
лучше. Будет о чем плакать во хмелю. Так было всегда. И нынче манило 
выпить. Но глядел исподлобья, глазами жег, словно связывал, внук молодой. 
- Ну что, дед? - не выдержав, спросил он издали. - Давай отбирать каких получше. Да не пять, а десять бычков отгоним, порадуем начальство. А то и всех... Тебе похвальную грамоту дадут. Еще одну к стенке на кухне прилепишь. 
Николай молча прошел к столу, уселся остатнее доедать. А внук корил 
и корил его: 
- Вы как овечки. Бригадира, председателя, участкового - всех боитесь. 
А вот чечены никого не боятся и потому живут. Армяне на станции тоже 
никого не боятся. Ларьков наоткрывали, торгуют внаглую. Не боятся - и 
правильно делают. А вы, как кролы, день и ночь труситесь. 
Николай поднял голову, кротко спросил: 
- Чего ты запенился? 
- Но ты же гнать собрался быков. Я вижу... Начальник приказал. А что 
договор подписан, там все указано, на это наплевать. Знают, что ты 
слухменный. 
- Охолонь... - остановил его Николай. - Волчок дремет, и ты подреми. 
Скоро скотину подымать. 
Артур поглядел на деда недоверчиво, но послушал его: лег, кинув на землю телогрейку. Сквозь смеженные веки глядел он, как дед взбодряет огонь, 
ставит чайник. А потом ресницы тяжко сомкнулись, пришел долгий сон. 
Полуденная жара спадала. Николай отворил ворота база, пуская скотину 
на пастьбу. Понемногу, за шагом шаг, уходили от становья и крепко спящего внука. 
Артур проснулся, когда вербовая тень давно ушла в сторону, по-вечернему 
удлиняясь. Он вскочил в испуге. Показалось ему, что проспал он все на свете: 
скотину и деда, который недаром не разбудил его.