Персонных дел мастер

— В этой армии получить жалованье в срок — и впрямь одержать немалую викторию! — сердито проворчал Ренцель, подходя к полковнику. Он сдернул было по-уставному треуголку наотлет, но Нелидов замахал руками:
— Полно, батюшка, полно! Позволь я лучше представлю тебе моего старинного московского знакомца, князя Сонцева! Ну вот, Фриц Петрович, а ты все печалился о жалованье. Князь Петр нам и прихватил тысчонку-другую. Да что там тысчонку. Князь отправляется субсидировать самого нашего славного союзничка, короля Августа!
В любой армии самыми таинственными путями распространяется солдатская почта. Не прошло и часа, как уже весь полк знал, что предстоит выдача трехмесячного жалованья и что по случаю воскресенья полковник распорядился: после утреннего смотра дать полку роздых!
Старый Фриц Ренцель обходил строй солдат, получивших увольнительную.
— Мальчишки еще, сосунки,— ворчал старый рейтар, но знал — полк уже понюхал пороху, стал настоящим, а не списочным полком. Впервые, пожалуй, он так доволен своими трудами. Оправдались беспрестанные учения, марши, походы, да и на долгих стоянках Ренцель не давал драгунам покоя: выводка лошадей, вольтижировка, стрельбы, экзерциции в конном и пешем строю. И вот сейчас он посмотрел на своих учеников как-то по-новому.
— Славные парни! — Ренцель окинул придирчивым оком ровную как ниточка шеренгу солдат.— Один к одному, как чугунные ядра.
А сколько раз Фриц Ренцель срывал глотку и обдирал кулаки, чтобы из того ералаша, что был собран в Новгороде и на Валдае, создать столь крепкий драгунский полк. Да, Фриц Ренцель не побоится сказать: новгородцы — лучший драгунский полк в армии царя Петра, лучший из всех тех, где он служил, и из тех, что видел. А видел Фриц Ренцель и знаменитых прусских гусар, и австрийских кроатов, да и сам служил некогда в прославленных драгунах великого короля-солнца Людовика XIV. И все же сей полк — лучшее его детище. Этот толстяк Нелидов и понятия не имеет, какое он, Ренцель, выковал ему оружие. Взять хотя бы этих двух братьев-сержантов. Год назад заявились они в Новгороде со своим дядькой-пройдохой, который ныне так ловко устроился в повара к Нелидову. Нелидов не хотел их брать — в полку, мол, полный комплект. Но он-то, Ренцель, по тому, как у того чернявого загорелись глаза при виде лошадей, сразу понял — лихой будет драгун. Да и другой — даром что тихоня, а имеет крепкую руку и гренадерский рост. За эту стать Нелидов потом и взял парня. А вот младшего брата не хотел брать ни в какую: молод, мол, зелен! Нашему барину нужны «медведи» на лошадях! Но «медведь»-то хорош в пешем строю. А коннице потребны «рыси». И он, Фриц Ренцель, только взглянув на Романа, показал ему на не объезженного еще толком донца и приказал:
— Объезжай!
Тот мигом вскочил на спину дико всхрапывающей лошади и умчался в ночь. А когда под утро вернулся,— никто уже не верил в его возвращение, никто, кроме старого Фрица Ренцеля,— донец был как шелковый.
«В жилах этого парня,— решил Ренцель,— чтоб мне провалиться, течет кровь потомственного воина, и опять же он знает толк в лошадях!»
Так старый рейтар и объявил тогда Нелидову, и Романа по его прямой протекции зачислили в полк.
— Гут, камрад, гут! — Старый Фриц неожиданно положил тяжелые руки в кожаных перчатках с раструбами на плечи Романа,— Настоящий драгун, господа сержанты...— Старик говорил по-русски правильно, но медленно и как бы с одышкой, и Роман, всегда торопливый, не выдержал и бойко закончил за Ренцеля стремительной скороговоркой:
— Настоящий драгун, господин майор, предназначен сражаться и в конном, и в пешем строю. Посему он должен быть ловок, как бес, хитер, как лис, отважен, как сокол, и тверд, яко стена!
— Гут, сержант, гут! Но ты забыл конец моей, как это по-русски, пословицы: настоящий драгун не должен болтать, как старая баба. И потом, тут, на Украине, есть еще одна пословица: вперед батьки в пекло не лезь! Кругом марш, сержант, — внеочередной на кухню!
Ни Роман, задним числом клявший себя за свою торопливость, ни Никита, собиравшийся вместе с прочими сержантами эскадрона на открывшуюся в местечке осеннюю ярмарку, понятия не имели, что расстаются они не до вечернего отбоя, а на долгие месяцы и что военная судьба разведет их с нынешнего вечера по разным дорогам.
Когда, весело позванивая трехмесячным жалованьем в карманах, драгуны по полуразвалившемуся мосту вступили в местечко, они его не узнали. Вся пустынная площадь была заполнена пестрой массой торгового люда, заставлена телегами, возами, колясками, каретами, лавками, оглашалась ржанием пригнанных табунов.
Прилавки трещали под бочонками с малосольными нежинскими огурчиками (торговали на этой ярмарке обе Украины — и Восточная, и Западная, и разъединить их не могли никакие государственные рубежи, потому как торговля соединяла!). Яблоки — шафран, налив белый, веселые ярко-красные морозцы — были составлены на телегах в горки и поджидали покупателя. Привезенные молдаванами целые горы горчайшего красного и зеленого перца чередовались с холмами сладкой репы, доставленной из Белой Руси, в каждом углу овощного ряда высились пирамиды белоснежных кочанов капусты с пойменных огородов.
А далее тянулись ряды, уставленные горшками, увешанные цветастыми сукнами и дамскими нарядами, выделанными трудолюбивыми руками искусных мастеров славного города Львова. В другом конце площади горделивее шляхты шипели на покупателей белоснежные гуси, кудахтали растерявшиеся в этой суматохе ошалевшие куры, степенно крякали утки, весело ржали норовистые жеребцы, пригнанные татарами со степной Таврии. Вокруг слышалась польская, украинская, белорусская, молдаванская, мадьярская, татарская, турецкая, немецкая и русская речь, мелькали старопольские кунтуши и жупаны, цветастые новоманирные французские камзолы, яркие солдатские мундиры и темные поповские сутаны, задорно раскачивались разноцветные женские юбки.
Ярмарка захватила, закружила, и понесла р разные стороны наших драгун. Никита и не заметил, как толпа вынесла его к стенам костела. Еще по Новгороду он помнил, что у церкви в России обычно располагался божий ряд, где изографы выставляли новые или подновленные древние иконы. Здесь тоже сияли непривычные своей пестротой иконки для униатских церквей, составленные вперемежку с мраморными и гипсовыми фигурками девы Марии и распятого Христа для католических костелов и темных кладбищенских склепов, а рядом были выставлены необычные для московского взгляда картины из жизни совсем не божественной, а земной, плотской: кавалер ловко подсаживал в седло даму-амазонку, охотники с собаками азартно гнали лису, на бурном море погибал в штормовых волнах трехмачтовый парусник. Эти незатейливые картинки казались Никите настоящим чудом и откровением, ибо в них он увидел отблеск подлинной жизни. Вот что можно, оказывается, писать, думал Никита,— жизнь земную, а не небесную. И впервые за последнее время потянуло его не к ружью, а к кисти.
— Сержант!..— нараспев, по-кавалерийски, «пропел» под ухом Никиты такой зычный и сильный голос, что, еще не соображая, кто перед ним, Никита уже сдернул треуголку и стал навытяжку по всей форме: грудь вперед, голова вздернута кверху, взор орлиный, правая рука согнута в локте, дабы ловко и галантно держать треугольную шляпу.— Вот, полюбуйся, Сонцев, какие у меня орлы! — И перед Никитой во всей красе выросла могучая фигура полкового командира Луки Титыча Нелидова.
Если в майоре Ренцеле все было вымеренным и точным, как в швейцарском часовом механизме, то в полковнике Нелидове все было неожиданным. Драгуны наперед знали, что скажет старый Фриц Ренцель, но никогда не были уверены, как поступит их лихой полковой командир, которого солдаты, со страхом и. любовью попеременно, звали не иначе как «чертов полковник». Недаром и вороной жеребец, на котором полковник водил полк в атаку, получил крепко приставшую к нему кличку Черт, хотя сам Нелидов звал его ласково Дениской. Характер у Луки Титыча Нелидова был темен, как омут на Волге: неделями мог он не выходить из своего знаменитого шатра, хандрить и писать докладные о своих недугах по начальству. Но ежели была действительная надобность и потребность, способен был поднять полк среди ночи, отмахать добрую сотню верст и как снег на голову свалиться на отряд шведских фуражиров или очутиться перед замком знатного пана, переметнувшегося от короля Августа на сторону Станислава Лещинского.