Персонных дел мастер

Правда, в тайной войне опасность являлась столь нежданно, что и действовать приходилось зачастую не рефлективно, а инстинктивно и ожидать самых больших пакостей от самых знатных персон.
Взять хотя бы короля Августа. Сколько ему денег переплачено через его, Сонцева, руки! Но дядюшка — посол князь Григорий Долгорукий — недавно сообщил, что оный королек готовит на русские же деньги великую измену против России. Впрочем, умные политики давно ждали от ветреного королька ветреных перемен. Известное дело, саксонская знать раздражена засильем польских магнатов при дворе Августа, бюргеры в Саксонии ропщут от роста налогов, саксонские солдаты не желают сражаться за польскую корону для своего толстого курфюрста и дезертируют сотнями. Прославленные саксонские гренадеры, бывшие когда-то грозой турок, не могут и часу устоять против шведов. Саксонские генералы ни к черту не годятся: все они собутыльники светлейшего Августа и знают больше толк в токайских винах и женщинах, но не во фланговых маневрах и перехватах коммуникаций. Отбили было у шведов Варшаву, но и тут спасовали. У Августа было сорок тысяч саксонцев и поляков да еще одиннадцать тысяч в отборном русском вспомогательном корпусе, выбившем шведов из Варшавы. Тут бы и дать генеральную баталию Карлу XII. Но ни Август, ни эта пивная бочка, его прославленный своими ретирадами фельдмаршал Шуленбург, не решились дать отпор двадцати тысячам шведов. Приняли самый идиотский план — Август удрал с конницей в Галицию, а прославленная саксонская армия ретировалась за Одер. Да добро бы Шуленбург один отступил. Так нет же, прихватил для прикрытия своей ретирады и русский вспомогательный корпус, которым изволил командовать так называемый русский посол в Саксонии Иоганн Паткуль. Ох, этот Паткуль, дождется он своего часа! Весь в интригах, гешефтах и грязи. Солдатскими жизнями торгует. Весь русский корпус, ходят слухи, хочет продать на службу к австрийскому цезарю. А тот их двинет на Рейн против французов! Сонцев даже зубами заскрежетал. Этого бы Паткуля да Никите под прицел, у Никиты родной брат ведь в том корпусе служит. Ну да и мы не промахнемся с Августом. Денег от нас ждет королек, чтобы на наши же деньги к шведам перебежать. Танцор отменный, из одной фигуры менуэта хочет перейти в другую. Да мы, светлейший друг Август, и сами теперь в менуэтах фигуры разбираем. Великий государь так и приказал насчет денег: на-кось, друг, выкуси! Сонцев улыбнулся, вспоминая последнюю аудиенцию у Петра, и заспешил с великолепной веранды, как поспешали все близкие царю Петру люди, окунуться в горячку дел.
Спешно вызвал Никиту, а через минуту Никита уже постучал в условленную дверь в другом крыле отеля «Вепрь» и сообщил скромному магистру Страсбургского университета, что его сиятельство ждут их. Проводив магистра по полутемному коридору и закрыв но знаку Сонцева двери на ключ, Никита взвел курки в потаенных, лежащих в карманах его кафтана пистолетах и стал на караул.
— Так расскажите .мне вашу одиссею; дорогой барон...— обратился Сонцев к своему гостю, когда они остались одни.
— О нет, это не одиссея, а всего лишь путешествие скромного магистра Страсбургского университета через стан шведских викингов! — Барон Гюйссен с видимым наслаждением вытянул ноги, опустившись в старое кресло. И пока Сонцев записывал подробный доклад барона о дислокации шведских войск в Великой и Малой Польше, надобно сказать несколько слов о нашем загадочном ма-гистре-путешественнике.
Барон Гюйссен был действительно бароном Священной Римской империи германской нации, что наособицу было удивительно Сонцеву, знавшему постоянную тягу барона к мистификациям и его скептическое отношение к различной геральдике. Кому, как не барону Гюйссену, было знать по его службе тайного русского агента этот странный европейский мирок авантюристов и полушпионов, породивших впоследствии такие фигуры, как Казанова и Калиостро. Но барон Гюйссен, по наведенным о нем справкам, и впрямь был разорившимся немецким бароном, имевшим в своем баронстве шесть крестьянских дворов и одну еврейскую корчму. Но что еще более удивительно, барон имел подлинную ученую степень магистра Страсбургского университета. Понадобился же сей магистр русской дипломатической службе по причине того, что войны в XVIII веке уже усложнились так, что в Северной войне помимо открытых баталий велась еще одна война, слабо до того известная россиянам: война национальных идей и политических доказательств своей правоты. И шведы поначалу одерживали виктории не только на полях сражений, но и в глазах общественного мнения Европы. В Амстердаме и Гамбурге, Лондоне и Париже вовсю работали типографии и политические сочинители выпускали бесчисленные памфлеты, помещали статьи в газетах, печатали оды в честь шведского короля, что несется над полями европейских сражений, как новый Александр Македонский!
И все эти добровольные, наемные и полунаемные доброхоты шведского великодержавства удивительно согласно доказывали, что Европе грозит нашествие русских моголов, что на Востоке подымается на задние лапы русский медведь и удержать его не в силах ни беспечная Речь Посполитая, ни разделенная на триста немецких «курятников» Священная Римская империя и что только стальная стена великой Швеции способна остановить этот натиск с Востока. В конечном счете, как обернулось на поверку, граф Пипер, первый министр и канцлер шведской короны, не зря тратил тысячи крон, чтобы позолотить перья бойких памфлетистов. Финансисты Амстердама и Лондона, Гамбурга и Парижа, убежденные этими писаниями в том, что Карл XII, этот новоявленный крестоносец, поло-
жит скоро Россию со всеми ее богатствами и путями в сказочную Индию к ногам Европы, заинтересовались солидным королевским мероприятием и вложили в него толику капитала.
Так слова переплавлялись в фунты стерлингов, гульдены, луидоры.
Когда же банкиры дают деньги, обычно и правительство покровительствует той стране, которой предоставлены кредиты, и петровские дипломаты вскоре убедились, что Англия и Голландия, еще недавно столь расположенные к России, как к силе, способной отвлечь шведов от союза с Францией на Восток, когда дело было сделано и война с Швецией началась, начали вдруг поворачиваться к России спиной, пока совсем не отвернулись. Что же говорить о Франции, престарелый король которой, Людовик XIV, как знал то Сонцев еще по Парижу, под влиянием иезуитов считал Россию простым продолжением Крымского ханства. Россию тогда не только не принимали в расчет, многие ее просто не знали. К тому же Франция была еще со времен кардинала Ришелье союзником шведов, и неудивительно, что кредиты Стокгольму открыли не только Лондон и Амстердам, но и Париж. Так случилось, что Франция, воевавшая за испанское наследство с Англией и Голландией, в другой, Северной войне оказалась в общем с ними лагере шведских кредиторов.
Вот эту взаимосвязь между войной идей и исторических доказательств и фунтами стерлингов и луидорами очень скоро уловили лучшие русские дипломаты, вместе с Петром I закладывавшие основы новой российской дипломатической школы. По настоянию Василия Лукича и Григория Долгоруких, Куракина и Матвеева в российском Посольском приказе, а позже и в Коллегии иностранных дел были заведены особые секретные суммы и начался поиск нужных людей. Барон Гюйссен и случился тем нужным человеком. Сонцев же относился к барону с особым участием, как к своему протеже, чьи таланты и способности служили открытию для Европы целого неведомого ей континента — России. Самое же главное — барон защищал цели России в Северной войне искренне и бесстрашно и утверждал, что принятие России в Европу равно будет выгодно и Европе и самой России. Впоследствии, как известно, эту мысль подхватил и великий Вольтер.
Барон Гюйссен осенью 1705 года еще не знал, в отличие от Вольтера, чем кончится Северная война, но он бывал в России, видел начало петровских преобразований и поверил в эту страну. К тому же интересы этой страны совпали на время с интересами его собственной родины, Германии. Ведь барон, хотя и преподавал в Страсбурге, совсем недавно захваченном войсками Людовика XIV, был коренным немцем и знал, что шведы держат за горло не только Россию, но и Германию, захватив устья Одера, Эльбы и Везера еще в Тридцатилетнюю войну. Вот почему борьба петровской России за выход к морю была для него, немца, почитавшего себя именно немцем, а не пруссаком или баварцем, и его войной. И хотя он был вынужден переехать из Страсбурга в Саксонию и для него кончилась тихая и спокойная университетская жизнь и началась новая бурная жизнь с неожиданными поворотами,— отныне только эта вторая жизнь и казалась ему обычной и нормальной. По самой своей натуре Гюйссен был прирожденным борцом, и теперь он получил наконец идею, за которую мог бороться. Статьи Гюйссена замелькали во многих газетах Германии и Голландии, Дании и Швейцарии, да и сам он заколесил по Европе. И вот сейчас проездом из Саксонии старичок барон исколесил всю Польшу в скромном наряде магистра Страсбургского университета, якобы поспешающего в Каменец-Подольск репетитором к детям тамошнего воеводы. Старичок был веселый, хлебосольный. В его старом, но вместительном дормезе всегда находилась бутылка доброго французского вина для господ офицеров или чарка гданьской водки для солдат железного воинства Карла XII, и его не только пропускали, но и помогали советом путешественнику-французу, как добраться до следующего городка или селения, и передавали приветы какому-нибудь Карлу из шестого Ниландского или Рейнгольду из Курляндского конного регимента. Так что, когда барон сообщил все сведения о дислокации шведов в Познани и Гданьске, Варшаве и Кракове, Сонцев довольно улыбнулся, представив изумление господ генералов во главе с этим спесивым Меншиковым, после того как из Посольского приказа им передадут эту карту с многочисленными пометками Гюйссена.