Воин

Опираясь на силу они покоряли слабейших, а когда мир стал принадлежать грозным остриям медных копий, они попытались покорить стихии. Иначе чем объяснить огромные, поражающие воображение сооружения — все эти пирамиды, зиккураты, колоссы, грандиозные стелы и высеченные в толщах скал храмы. Что это как не попытка обуздать Время и Космос, земную твердь и глубинный мир? То была попытка отыграться за поражение, нанесенное человеку в праэпоху.
Восток был дерзок в своем стремлении и время наказало его. Время пошло быстрее. Оно стало слишком стремительным, чтобы воздвигать пирамиды и грандиозные храмы, оно замельтешило сотнями новорожденных — жадных и нахрапистных, без оглядки кидающихся в кипящий страстями омут Востока.
Незыблемый и неспешный, словно Хапи, Восток превратился в клубок противоречий, неразрешимых и сокрушающих. Один за другим на арену выходили новые народы — молодые и яростные. Эпоха Египта и Шумера сменилась владычеством гиксосов, семитов, митанни, хеттов, кровавой поступью ассирийских легионов, развратом блудодейного Вавилона.
Все как в библейском мифе. Люди собирались построить башню, мечтая покорить небо, и тогда Демиург смешал их языки, заставив бросить все силы на то, чтобы договориться между собой. Но как трудно договориться разноязыким народам! Как трудно даже в наше время. А в эпоху Востока это было невозможно. Слишком горяча была кровь, слишком доступны наслаждения и слишком мало ценилась жизнь. Слишком мало…
С тех пор эра величия Востока окончилась. Началась эпоха смут, калифов на час, варварской пышности и жестокости. Люди лишились естественных ценностей — веры в добро, дружбу, справедливость. Они стали поклоняться жестоким, но слабым богам, богам, что сдирали кожу с захваченных пленников. Слабость пыталась казаться сильной через жестокость.
Восток стал неспособен на самостоятельное развитие. Он погряз в самом себе, задохнулся в насыщенном миазмами воздухе Междуречья. Закованные в медь когорты сгорели в горниле междоусобных войн, их поглотили безбрежные пески и бездонное море.
Восток потерял свою созидающую силу, дарованную ему землею. Отныне он мог порождать лишь химерические идеи.
Время Востока обращалось в прошлое. На смену ему шло время Запада.
  
1. Так говорил Заратустра [2]
 
 
Да возрадуется Ахура-Мазда, и отвратится Анхра-Манью воплощением Истины по воле достойнейшей.
 
Радости Солнца бессмертного, светлого, чьи кони быстры, — молва и хвала, радость и слава.
 
Как наилучший господь промолвит мне служащий жрец, как наилучший глава по Истине промолвит пусть знающий верующий.
 
 
 
Мы молимся Солнцу,
 
Бессмертному Свету,
 
Чьи кони быстры.
 
Когда Солнце светит,
 
Когда солнце греет,
 
Стоят божества
 
Все сотнями тысяч
 
И счастье вбирают,
 
И счастье дарят
 
Земле, данной Маздой,
 
Для мира расцвета,
 
Для истины роста.
 
 
 
Как наилучший Господь промолвит мне служащий жрец, как наилучший глава по Истине промолвит пусть знающий верующий.
 
 
 
Молитву и хвалу, мощь и силу
 
прошу Солнцу бессмертному,
 
светлому, быстрому конному.
 
Истина — лучшее благо.
 
Благо будет, благо тому, чье Истине
 
лучшее благо.
 
 
 
Авеста. Гимн Солнцу. Яшт 6.
 
По пыльной, разбитой конскими копытами дороге шел человек. В это раннее утро мир еще спал, ни единая душа не попалась человеку навстречу за время его пути.
Странник был неприметен собой. Затешись он в людскую толпу, и вряд ли кто обратил внимание на его простое, изборожденное годами и ветром лицо. Обыкновенный маг, каких сотни в парсийских городах. Замызганный белый халат, тростниковый посох, редкая старческая щетина на щеках и подбородке. Вот только глаза. Глаза были необычны. Огромные, пронзительные, с неестественно-голубыми, почти белого цвета зрачками. Они источали ум, властность, силу. Эти глаза могли покорить, навязать свою волю, могли заставить сердце биться радостной дрожью. Если требовалось, эти глаза могли и убить.
И еще. Они совершенно не боялись солнца. Так поговаривали и странник охотно подтверждал эти слухи. И словом, и делом. Как, например, сейчас. Утреннее — холодное, но уже ослепительное — солнце встало ровно в конце дороги по какой шагал странник, и он, не мигая, словно слепец, устремил взор в раскаленный диск, на фоне которого появились стены Парсы, столицы Персиды.
Странник приободрился и прибавил шаг. Долгий путь ничуть не утомил его. Несмотря на прожитые годы, определить точно число которых он, пожалуй, затруднился бы и сам, странник был полон сил. Он мог без труда проделать вдесятеро большее путешествие, чем это. Маги-лежебоки пускали сплетни, что он переносится по небу, подобно демону. Что ж, странник не отрицал и этого.
Стоявший на обочине крестьянин, вышедший на пахоту, низко поклонился страннику. Тот ответил на поклон плавным движением руки и крестьянин вдруг почувствовал, что его перестал мучить голод. Поклонившись еще ниже он прошептал в спину удаляющемуся страннику:
— Хвала мудрейшему и великому!
Но странник не слышал этих слов, он шел дальше.
Парса была сравнительно молодым городом. Еще поколение назад на этом месте было лишь небольшое торговое селение. Как-то эти края посетил царь Дарий. Место чрезвычайно понравилось ему и он велел заложить здесь царский город. При Дарии была возведена часть дворца и началось строительство оборонительных стен. Окончательный вид столица приобрела при преемнике Дария Ксерксе, который правил Парсийской империей уже шестой год.
Ночная стража еще не закончилась. Но маг не собирался ждать, когда сонные стражники соизволят открыть окованные медью ворота, как это делали семеро опоздавших засветло попасть в город торговцев-мидян. Не обращая внимания на их презрительные к бедности взгляды странник подошел к воротам. И стукнул в них своим посохом. Раздался высокий металлический звук. Стоявшие на стене караульные встрепенулись. Прозвучала короткая команда и створки ворот распахнулись. Стражники склонились в низком поклоне. Сопровождаемый изумленными взорами торговцев странник вошел в город.
Вслед за первой стеной находилась вторая — высотой более тридцати локтей [3]. Воины, охранявшие эту стену, также беспрепятственно пропустили странника.
Городской рынок только просыпался. Торговцы съестными припасами раскладывали на лотках свой товар — мясные окорока и птицу, сладости и пышные лепешки; купцы с далекого Гирканского моря подвешивали на бечевах духовитые осетровые балыки и выставляли глиняные вазочки с крупной, почти в горох величиной, черной икрой. Чуть дальше шли ряды, где продавали одежду, конскую сбрую, украшения, но странника они не интересовали. Он направился туда, где торговали мясом, где витал пряный запах стылой крови.
Его узнавали и здесь. Каждый торговец считал своим долгом поклониться ему, хотя многие потом бросали неприязненные взгляды в его согбенную глазами спину.
Миновав мясные ряды, странник подошел к бойне. Здесь он обнаружил того, кто ему был нужен. Сидевший у кучи отбросов нищий вздрогнул, когда тростниковый посох уперся в едва прикрытый лохмотьями бок.
— Здравствуй, Зели.
Нищий быстро обернулся, вскочил на ноги и низко склонил немытую голову.
— Да живет вечно дестур-мобед [4].