Дикополь
Я плелся за ним и думал: "Вот, сейчас, еще три шага... Еще четыре... Доберемся вон до того парня, лежащего с вытекшими мозгами...".
Я хотел схватить Чечен-Оолу и вместе с ним прыгнуть вниз. Я хотел это сделать и... не мог... Для того, чтоб поступить таким образом, необходимо ярость иметь в душе.
В моей душе не было ничего, кроме какой-то намоченной водой паутины... Я ощущал тошную непреодолимую слабость и желал одного: чтоб меня оставили в покое эти сумасшедшие в военной форме! Я забьюсь вон под ту, для чего-то наваленную в центре крыши кучу мешков с песком, забудусь сном...
Словно читая мои мысли, Чечен-Оола подвел меня к этой самой куче. Но забыться сном не удалось.
Кол. Должно быть, в этой роли выступил молоденький клен. По крайней мере, на это указывали полоски коры, валяющиеся вокруг.
Ноги - привязали телефонным кабелем к концам перекладины, прибитой к середине кола. Руки, тем же кабелем, стянули над головой...
Я стоял, снизу вверх глядя в лицо убившего сто шестьдесят двух - нет, не людей, противников, большинство из которых полагало, что это они убивают его.
Должно быть, у палачей не хватало настоящего опыта. Лазарев сидел на колу, покосившись вправо, и остро затесанная верхушка бывшего клена торчала под мышкой.
- Мы, - негромко сказал у меня над ухом голос Чечен-Оолы, - хотим заручиться гарантией, чтоб тебе, лейтенант, доверять...
Мне вложили в руки что-то и, деликатно кашлянув, отошли. Я взглянул на свои руки, держащие ПСМ, похожий на настоящий.
- Ты знаешь, что делать! - повелительно и резко крикнули у меня за спиной...
Он медленно открыл глаза, и я понял, почему подполковник, чей рост не превышал ста семидесяти семи сантиметров, всегда казался мне двухметровым, стодвадцатикилограммовым гигантом.
Я выстрелил... Тотчас, словно по команде, вокруг раздались гортанные крики и хлопки в ладоши. В толпе повстанцев, незаметно собравшейся вокруг, начали разряжать автоматы по тому, что больше не имело никакого отношения к моему командиру.
С приятной улыбкой глядя на меня в глазок японской видеокамеры, в сторонке занял позицию Монгуш Умаров, главный местный тележурналист...
О, какая луна висела над аулом! Я лежал на скале, под бараньим тулупом, глазея на эту луну.
...Я выздоравливал медленно. Постепенно, одно за другим, выходили из легких проткнувшие их сломанные ребра. Я был слаб, испытывал то головокружение, то чувство вины... Видел собаку и думал: "Бедный пес... Видать, он совершенно бездомен, некому его ни накормить, ни приласкать!". Сдавленное глухое рыданье вырывалось у меня из груди...
Два приставленных ко мне "чебурашки" дни напролет курили дурь и смотрели на мир глазами удивленными и веселыми, словно впервые его видя и ожидая от мира сего какого-то наиприятнейшего сюрприза.
Когда прилетали вертолеты, "чебурашки" уходили в погреб, оставляя меня в сакле одного. Я лежал и наблюдал в окно барражированье винтокрылых машин... Мне были известны их возможности. Эти летающие зажигалки могли бы весь аул превратить в яркий, мечущийся на ветру костерок. Но отчего-то этого не делали. Произведя несколько ракетных залпов - по склонам соседних гор, запалив там пару стогов сена, перекалечив овечью отару, вертолеты улетали, вероятно, считая, что задание выполнено...
Скорее всего, так оно и было. Но однажды произошла какая-то нестыковка. Заросший бородою чабан, взобравшись на вершину горы, - пальнул в пролетавший над ним Ми-24 тепловою ракетой из купленного на бывшем колхозном рынке ЗРК. Говорили, что чабан осерчал за овец, которых переколошматили вертолетчики...
Сбитая машина рухнула и скатилась по горному склону в реку. Все три члена экипажа остались живы. Их вытащили из воды, привязали тросами к трактору и поволокли в аул, где летчиков уже поджидала собравшаяся толпа.
По местным поверьям, Аллах не забирает к себе того, кто разрублен на мелкие кусочки, видите ли, такой Аллаху не нужен. Ни в мотыгах, ни в топорах у аборигенов не было недостатка. А сотрудники шариатской безопасности (кое-как отнявшие меня у толпы, вознамерившейся было встать между мной и Аллахом) на этот раз не получили приказа...
Дня через четыре, когда от трупов летчиков, валявшихся за околицей, грифы не оставили уже почти ничего, Магома и Салман, мои охранники, ночью ввалились в комнату, где я лежал и, подвывая от страха, стащили меня с койки, завернули в тулуп, на руках понесли наверх по уступам горы, возвышающейся над аулом.
В селении что-то творилось... В темноте слышалась какая-то возня. Скрип калитки... Вскрик женщины... Захлопала крыльями и истошно закудахтала курица... Вдруг - автоматная очередь. За ней - еще одна. Ахнул взрыв гранаты. И пошло...
Уложив меня на одном из горных уступов, Магома, Салман начали всматриваться вниз. Там все еще постреливали. Но как-то вяло, будто борясь со сном...
- Ай, это русские "черные береты", - вполголоса причитал Салман.
- Гады, - скрипел зубами Магома, - у них бесшумное оружие... Они бесшумно там наших убивают!
- Тс-с...
- Эй, Салман, свяжи-ка мне руки...
- Зачем, зачем?
- Боюсь, зарежу сейчас эту русскую собаку...
- Ты, Магома, дурак? Хочешь, чтоб нас за него расстреляли?!
- Не расстреляют.
- А Заура и Изамата забыл? Анзор лично застрелил и того и другого за то, что они, чтоб не платить, пришили трех русских контрактников, продававших нам противопехотки! А этот русский поважнее противопехоток будет...
- Говорю, не расстреляют...
- Да тише ты! Услышат... Ай, что делают, что делают...
- Салман, возьми мой автомат.
- Зачем, зачем?..
- Я себе на руки лягу, чтоб нож не схватить, не зарезать русскую собаку...
Прислушиваясь к диалогу охранников, глухой свирепой возне внизу, я глядел на луну. Ярко-желтая, пупырчатая, с ясно различимыми впадинами, трещинами и холмами, она медленно погружалась в темное небо, удаляясь, как лицо многоглазого бога...
Поутру по аулу ходили те, кому удалось отсидеться в погребах или убежать в горы, считали трупы.
Повсюду валялись одноразовые шприцы. Должно быть, "черные береты", испытывая непреодолимый страх перед убийством женщин, стариков, детей, кур, овец и собак, предварительно делали себе бодрящие укольчики в попку... Говорили, что ночная бойня - месть русских за сбитый вертолет.
Но потом один из двух застреленных во время ночной атаки на аул "черных беретов", русоволосый, светлоглазый, имевший документы на имя Лобова Виталия Юрьевича, капитана и выпускника Рязанского командного училища ВДВ, был опознан Салманом и Магомой как тот самый Заур, которого, с неделю назад, расстрелял Анзор, популярный полевой командир, умница и бессребреник. Второй убитый располагал документами майора Лопухина Алексея Борисовича, сорока пяти лет, военного инженера... Выглядел он от силы на восемнадцать и имел более чем красноречивые цвет лица, нос и брови.
Прибыл полевой командир Анзор, под чьим покровительством находилось подвергшееся нападению селение. За ним - Джохар, контролировавший сопредельную территорию. Выйдя из джипов на площади, они начали кричать:
- Зачем ты устроил провокацию, Джохар?! Теперь на тебе кровь!
- Что ж... В таком деле, как наше, нельзя без крови, Анзор! Ты лучше скажи, почему, в то время как русские захватили нашу столицу, мы спрятались в этих горах и сидим по домам, не смея высунуть носа?! Мне стыдно перед моими бойцами, Анзор! Им плохо, очень плохо без дела... "Джохар, - сказали они мне, - почему наше командование не посылает нас в бой? Или оно уже заодно с русскими?! Джохар, давай под видом русского спецназа нападем на один из аулов, устроим там ад, пекло или что-либо подобное, и тогда - вот увидишь, нас снова пошлют громить русских!"
- Джохар, Джохар, ты совершил преступление! Ты ответишь перед командованием и президентом Бугаевым!
- Э-э, Анзор... Зачем такие слова говоришь? Это для русских он президент, а для нас был и останется Адамом! Ты - Анзор, я - Джохар, он Адам... У нас не может быть другого закона!