Повести, очерки, публицистика (Том 3)
- Известно, казак.
- Еще донской.
- Ну, ведь как без этого с нашими ребятами - баловники.
Эти разговоры и внушительный вид заведующего заставляли побаиваться.
- А вдруг в самом деле разозлится и начнет расправляться... показачьи?
О казацкой же расправе все мы слыхали.
Строгому порядку в школе помогало и то, что у большинства взрослого населения слишком еще живы были воспоминания о прежней заводской школе и ее "работниках". Живы были и те "мастера", у которых доучивались наши отцы и старшие братья, не вынесшие жестокостей заводской школы.
Если к этим свирепым "мастерам" все-таки бежали из старой заводской школы, то каковы же были порядки в ней?
Нужно сказать, что потребность в "писчих и счетных людях" в заводах чувствовалась давно, и школы там существовали уже в восемнадцатом столетии. Жестокие формы старинной учебы здесь, видимо, развернулись вовсю. Вот, например, документ из того времени, когда заводская школа "словесной грамоты, цифири и пения" помещалась еще при церкви.
Сысертский поп Куликов "репортовал" своему начальству в 1776 году: "Сего генваря 6 числа, во время утреннего пения на чтении по шестой песни канона слова похвального находящийся при Сысертоком заводе при поучении словесной грамоте и пению детей служитель А. Дулов, унимая собравшихся малолетов от резвости и между тем малолета Ипполита Алексеева, за правым клиросом резвящегося, простосердечно ударил кулаком по голове, у которого незапно прошиб голову, и в церкви пол потекшею из головы кровью окровенили, и по той причине литургисать я был опасен".
"Резвящемуся малолету" прошибают голову, льется столько крови, что поп не решается даже служить в этот день в церкви. Куда уж дальше?
Эти зверские порядки существовали в заводской школе и в последующее время, когда она уже была в другом помещении. Учить и бить были почти равнозначащими выражениями. И если нашему поколению достался, по счастью, добродушный "донской казак", то предыдущее еще полностью терпело школьную пытку, которую безнаказанно вели разные "заводские служители" под покровом всесильных в округе феодалов - Турчаниновых.
Параллельно с заводской школой работали и отдельные "мастера", малограмотные люди, знавшие только псалтырь, краснопись, цифирь и... треххвостную плетку, как единственный способ насаждения премудрости в головы заводской детворы.
Простегнутое ухо, рассеченный висок, исполосованная спина - все же были не так страшны ребятишкам и их отцам, как "настоящая" заводская учеба с ее "простосердечным" прошибанием голов и поркой "впосолонь".
Ребята, попавшие из школьного застенка к "мастеру", который употреблял лишь одну плетку, считали себя счастливцами, и иногда переходили из школы к "мастеру" тайком от родителей.
От отца я знаю, что он с первых же шагов в школе попал в такой переплет, что решил сбежать к безногому "мастеру" Банникову. "Мастер" принял, и отец начал ходить к нему в часы школьных занятий. Родители некоторое время не знали о "самовольстве", но месяца через три отец вынужден был сообщить им об этом, так как нужно было платить "мастеру".
В какой-то большой праздник запрягся отец в тележку и повез своего безногого учителя домой. Дома, конечно, удивились неожиданному приезду Банникова, но когда он объявил, что "малец вытолмил склады", то пришлосьтакова уж сила обычая! - устроить "ввод во псалтырь". За бутылкой "ввода" старики окончательно договорились, и отец остался в обучении у Банникова. Там в компании с двумя десятками других школьных беглецов и проходил науки: псалтырь, краснопись, на которую учитель особенно налегал, и арифметику, но когда дошли до именованных чисел, то "мастер" откровенно заявил: "Дальше не знаю. Учитесь сами".
Этого Банникова и еще двух таких же "мастеров" я хорошо знал. Работа с треххвосткой наложила на них особый отпечаток постоянной свирепости. В пору моего детства "мастера" уже не учили. Они нашли себе более подходящее занятие - читать по покойникам.
Но справедливость требует сказать, что эти чтецы по покойникам как учителя все-таки были лучше тех заводских служителей, которых заводское начальство "приставляло к школе". Выученики этих "мастеров" и составляли кадр заводских "приказных", бойко и красиво строчивших свои "реестры и сортаменты" и подводивших итоги владельческих барышей. Были из них и такие, которые, вооружившись псалтырней премудростью, ухитрялись вести сложный бухгалтерский учет предприятия. Незнание общепринятых приемов заменялось усиленной работой костяшек, но учет все-таки был правилен, хотя и велся по какой-то необыкновенной системе под руководством главного бухгалтера, который сам был из числа таких же "выучеников мастера" и до конца своей жизни не узнал тайны простых и десятичных дробей.
Старая заводская школа не давала даже этого. Там сплошь забивали учеников, если не до смерти, то во всяком случае до полного отупения. И выходцы из этой школы всегда вспоминали о ней, как о пытке длительной и беспощадной.
Школ, сколько-нибудь похожих на школы фабричного ученичества, в Сысертском округе до последнего времени не существовало.
Просто мальчуганов - в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет принимали на подсобную работу, и если они не "изматывались", то становились рабочими, подмастерьями, мастерами.
Главным учителем, пожалуй, можно назвать тяжелое "паленьговское" полено, на котором испытывалась физическая сила и выносливость подростка. Опасность "посадить доменного козла" приучала к внимательности и выдержке, а бесконечные огненные змеи разной ширины, бежавшие по всем направлениям фабрики, приучали к рассчитанным, точным движениям, так как оплошность грозила уродством, а иногда и смертью.
Попасть в механическую или столярную было труднее, да и не всякому удавалось здесь выучиться. Стать хорошим слесарем, токарем, модельщиком можно было только при условии, если кто-нибудь из старших рабочих внимательно следит за работой начинающего и дает ему необходимые указания. Если этого не было, то выходила лишь порча материалов, за которую обыкновенно подростка "выгоняли".