Трюкач

Вчера же ночью все было… нормально? Да. Гурген-проводы-жеребятина-застолье. Так то вчера! А сегодня?
А сегодня, Ломакин, займи позицию у окна и не упусти Антонину. Проверься и – выскакивай. И веди ее… пока неизвестно куда. Но не сюда. Но куда-нибудь.
Баджарана – джан гурбан!
Он прилип щекой к стеклу, взгляд – вниз и налево. Набоковский дом, редакция Невского простора. Антонина не будет нервно топтаться у входа: вот парадный подъезд! Не того она полета. Она должна сразу прошествовать в этот вот парадный подъезд. Ежели Ломакина нет у входа, значит, он внутри, у Кабанова, в отделе. Туда и прошествует – не ждать же на улице! Назначив встречу не опаздывают! На встречу с Антониной – не опаздывают. Исключено. Не того полета.
Сама она тоже не опаздывает. Исключено. Точность – до шизофрении. Смотри, Ломакин! Смотреть и видеть!
Зеленые секунды экспортной Электроники извивались на запястье: 14.00. 00.
  
КАДР – 5
 
Бесшумно прошуршала машина и остановилась. Что за машина? Отсюда не разглядеть, мертвая зона, по той же стороне, где он прилип к окну. Граждане! При наблюдении за проезжающим транспортом эта сторона наиболее бессмысленна. Прежде всего он намеревался отследить за набоковским домом, куда должна войти Антонина, – ракурс почти идеальный. Но вот откуда она вышла – тоже не лишено любопытства. Что, если это девятка Слоя-Солоненко? Или семерка Тима Ровинского? Тогда Антонина, получается, его сдает. Невзирая на чувства нежные. Впрочем, у них по отношению друг к другу не просто чувства нежные. Не только и не столько. Да к тому же – в бизнесе нет эмоций…
Да. Она. Вышла из мертвой зоны, пересекла улицу, остановилась у парадного подъезда, повела взглядом и – секунда-другая – скрылась за дверью.
Машина не стала дожидаться, рыкнула и покатила дальше. Дальше-дальше-дальше. Ближе-ближе-ближе. Есть возможность разглядеть. Ломакин привстал на носки, вгляделся вниз. Серая сьерра. Проехала. На Исаакиевскую. Выпала из поля зрения. Что ж, не девятка, не семерка – иномарка. Антонина предпочитает иномарки. И ловит их одним движением пальцев. Сама не водит. Почему-то. Иначе давно бы обзавелась – и не иначе как таункаром. Автомобиль не роскошь, давно не роскошь. Не роскошь должна быть удобной во всех отношениях. Любая иномарка – удобней. Попутная сьерра, подвезла и – дальше. Антонина, значит, прибыла на встречу одна, без соратников-сотрудников «Ауры плюс». И тогда, значит, пора поспешить Антонина никогда не опаздывает и не ждет. А точно ли Антонина?
Точно. Походку можно сымитировать, но не походку Антонины. Она пересекла улицу своей походкой, рациональной и недосягаемой. Это вам не замордованные домохозяйки с кошелками. Это вам не вихляющие бляди-малолетки, подражающие манекенщицам на подиуме от Сен-Лорана. Это вам даже не манекенщицы от Сен-Лорана. Так двигаются темнокожие легкоатлетки на рапидном повторе финишной прямой. Только темнокожим доступно такое единство изящества-плавности-гибкости. Антонина и была темнокожей. Мулаткой? Квартеронкой? Дети разных народов, хрущевский фестиваль студентов, первая волна. И вот вам результат – много-много негритят. Экзотика. Собственно, Ломакин и клюнул сначала на экзотику. Сначала! Или Антонина первая клюнула? Потом, потом! Пока же ясно – это Антонина. Она явилась на встречу одна. Она сейчас поднимается в отдел Кабанова. Есть ли там Кабанов, нет ли там Кабанова – Антонина выйдет из набоковского дома, из Невского простора, спустя пару-ройку минут. Ломакина-то там нет!
Он проверил, на месте ли ключ, паспорт, бумажник. На месте. Он замкнул свою дверь и навострил уши – тишь. Он миновал зало, выскользнул на лестничную площадку – тишь. Замкнул и входную дверь. Ступил вниз – и тишь нарушилась шипением шин. На улице остановилась легковая, захлопали дверцы.
Он запрыгал вверх, на этаж, еще на этаж, еще на этаж – квадрат чердака. Затих и вслушался. Не стоит искушать судьбу.
Обычно гулкий подъезд усиливает звуки – топот, кашель, бряцание ключей. Подъезд был гулкий. Звуков не было. Но люди были. Поднимались. Молча, быстро, деловито. Невысоко. До второго этажа. На площадке второго – единственная квартира, Та самая, его. Заскворчал ключ. Они вошли туда, откуда он вышел только что. И ключ снова заскворчал – изнутри. Заперлись.
Сорок минут. Так сказал петр первый. Управились за тридцать. Риэлтера. Кому еще быть?
Очень удачно он выскочил. Но очень неудачно застрял в подъезде. Риэлтеры-то внутри, а им есть чем заняться внутри – скоро не жди. Но машина снаружи, на улице. Оставили они кого-нибудь на всякий случай за рулем? Наблюдателя?
Выйти Ломакин выйдет, но расконспирирует себя. И, возвратившись вечером с деловой беседы на деловую беседу, попадет под: Когда, говоришь, ушел? Да? А не позже? Ведь позже, мастер. Ты говоришь, и вот он говорит, что тебя видел из машины. Кто-то из вас врет. Кто, а, мастер?.
Сиднем сидеть в ожидании конца разборки с трупиками-зэками? Сколько она продлится? Когда они уйдут? И уйдут ли? И все ли уйдут?
Все не все, но Антонина к тому времени абсолютно точно уйдет. Ни опаздывать, ни ждать… А она Ломакину нужна!
Чердак? Если – на перила и – оттолкнуться. Можно достать. Даже раскачаться, зацепиться и откинуть люк. И выбраться на крышу. И по пожарной лестнице, во внутренний двор.
Можно. Но! Шумно, как ни старайся скрадывать движения. И! Есть ли пожарная лестница? Если нет? И! Ничто так не привлекает обитателей окнами во двор-колодец, как некий, карабкающийся вниз. О, ползет, ползет! А кто это?! А не вызвать ли милицию?! Был бы пацан, а то взрослый… И! Даже спустись он незаметно, даже не выгляни зевака в окно – искать путь из внутреннего двора в закоулистом историческом центре Петербурга… Нет гарантии, что не вынырнешь где-либо чуть ли не на Сенной. Антонина ждет Ломакина не на Сенной. Если еще ждет. Чердак отменяется, скалолазные подвиги отменяются. Не съемочная площадка – лестничная.
Зеленые секунды Электроники корчились, из них вылуплялись минуты – одна за другой, одна за другой.
Зачирикал ключ, Ломакин прижал уши.
Ключ зачирикал, не заскворчал. Не на втором, а на третьем. Потом распах, потом какой-то рессорный звяк-бряк. Он, не сгибаясь, не высовываясь, глянул поверх перил вниз.
Коляска. Детская. Тривиальная мамаша с младенцем в охапку, толкающая перед собой коляску, – не выпустить бы. Ни младенца, ни коляску. Звяк-бряк, звяк-бряк, звяк-бряк. Со ступеньки на ступеньку. Вниз. На прогулку.
Он кашлянул, громко вздохнул, заранее обнаруживая себя, и вполне естественно тоже пошел вниз. На прогулку.
Догнал. И перегнал. За дюжину ступенек до своего этажа. Обернулся. Давайте помогу. Ой, пожалуйста, спасибо-спасибо! Не за что. Уложите ребенка и придерживайте коляску за ручку. Не волнуйтесь, я удержу, иначе не развернуться.
Так и добрались до низа. Ломакин пятился и пятился – не споткнуться бы. Младенец загугукал. Сейчас-сейчас мы с тобой гули-гули. Мамаша придерживала коляску за ручку.
Только бы не получилось, как у Эйзенштейна в Броненосце. Не бойся, мальчик, как у Эйзеншейна не получится.
Они благополучно выкатили на улицу. Что может быть мотивированней мужика, выходящего задом из подъезда? Ну да, он же коляску с отпрыском вытаскивает! А лицо заслонено крытым верхом коляски же.
Спасибо-спасибо. Дальше я сама. Пожалуйста-пожалуйста!
У подъезда, стоял БМВ. Пустой и закрытый. Ну-ну. Лучше пере, чем недо…
Однако Антонины у парадного подъезда не было. Еще не было? Уже не было?
Ломакин, гуляючи прошелся по своей стороне до набоковского дома и дальше, до перекрестка. Дождался зеленого по всем пешеходным правилам, и вот он у парадного подъезда. Есть кто внутри? Антонина? Кабанов, на худой конец.
Кабанова не было. Кабинет безмолвствует. Коллега-девулька по коридору: Его не будет. Он на стрелке. Что передать?
Ну да, на стрелке, на пробивке, на разборке. Специализация – бандиты. Уважительность к дну и пафос возмущения дном. Несочетаемо. Но Кабанов сочетал. Пиетет – Марио Пьюзо со своим Крестным отцом показался бы обличителем. Но концовка публикаций непременно типа: Тьма криминального беспредела накрыла нашу землю. Но, по законам природы, чем больше сгущается тьма, тем скорее и неизбежнее наступит рассвет. Вот и нужно готовиться к этому рассвету – держаться, как держатся десантники в окружении – беречь патроны, товарищей и себя, и ждать подхода основных сил, удерживая занятые рубежи. Это очень важно сейчас для всех порядочных людей. Важно сохранить себя, свою честь и свой потенциал. В общем, нужно сжать зубы и выжить. Дожить до рассвета! То ли уважительность напускная, то ли пафос негодования. Бог судья.