Бесстыжая

Люк не ответил на ее вопрос, но и не пошевелился, чтобы прогнать ее, и Джесси решила, что молчание – знак согласия. Она уселась рядом с ним, тоже свесив ноги в обрыв.
– Я тебя давно не видела и думала, что ты уехал, – сказала она. «Я надеялась, что ты уехал, что ты не страдаешь».
Никакого ответа. После нескольких секунд молчания она осмелилась задать еще один вопрос.
– Как твоя нога? Она действительно оказалась сломана? – Он кивнул. – Тебе больно?
– Джед Доусон, управляющий, вправил ее – произнес Люк, как будто это был ответ на ее вопрос. Он говорил каким-то отстраненным голосом, как и в день их предыдущей встречи. Создавалось ощущение, что он говорил не о себе, а о каком-то другом мальчике, который жил за него жизнью Люка Уорнека, принимая все побои и поношения.
– Тебя не возили в больницу? – спросила Джесси.
– Папа не хотел, чтобы в это дело вмешивались врачи.
Неужели они обошлись без врача? И его ногу вправил управляющий? Что это за безумие? Это не Люк был опасен, вдруг поняла она. Опасность исходила от его отца! Хорошо, что хотя бы Люк жив, сказала себе Джесси.
Потом она начала тихо рассказывать о себе, не выбалтывая своих тайн и не выспрашивая о его секретах. Она поведала о том, что живет с сестрой и приемным отцом в старом дощатом доме над ущельем, что ее мать сбежала, когда они с Шелби были младше, что Хэнк в ту ночь напился и разнес весь дом и что это с тех пор повторялось много раз.
– Я его ненавижу, – наконец сказала она своим мелодичным голосом.
После этих слов Люк впервые повернулся к ней с таким затравленным выражением лица, какого она у него никогда еще не видела.
– Интересно, что хуже, – так же тихо сказал он, – ненавидеть своего отца или заставлять его ненавидеть себя.
Джесси коснулась его руки. Его глаза сверкнули, когда он отвернулся, но он даже и не попытался смахнуть со щеки сбежавшую по ней слезу. Кошмары, которыми была заполнена его память, словно ввели его в вечное оцепенение. Люк не отнял руки и продолжал смотреть на острые уступы ущелья, как будто вспоминая нечто более ужасное, чем падение с этого обрыва.
Он плакал, как раненый зверь – тихо, не вытирая медленно стекавших слез. Джесси не осмеливалась спросить, почему он плачет. Ей было больно за него, но она прекрасно понимала, что некоторые вещи слишком ужасны, чтобы о них говорить. Если бы она могла сделать так, чтобы его боль передалась ей, она бы с радостью на это пошла. Но Люк не мог даже говорить о том, что его так мучило, так что Джесси ничего не оставалось, как переживать за него, ждать и надеяться на то, что он почувствует зародившуюся в ее сердце нежность, подобную весеннему цветку.
Влечение к Люку Джесси почувствовала с того самого момента, когда впервые его увидела. Поначалу она, скорее всего, просто жалела его, как жалела бы любую жертву жестоких обстоятельств, но потом постепенно поняла, что природа установившейся между ними связи совсем другая. Они с Люком были похожи. Он был изгоем, как и она большую часть своей жизни, предметом жалости и презрения одновременно.
Люди считали Люка уродом, не таким, как все. Они не замечали тоски в его молчаливых глазах. Или просто не хотели видеть. Но Джесси чувствовала энергетический поток боли, который излучали их соединенные руки. Сегодня между ними что-то произошло, и с этого момента все будет иначе. Она это знала. Ее жизнь отныне была связана с жизнью Люка Уорнека всеми возможными способами – самыми глубокими и невообразимыми.
– Ты что, беременна, что ли? – поинтересовалась Шелби, входя в кухню днем после возвращения из школы. – Куда это ты собралась со всей этой жратвой, сестренка?
– Черт, – пробормотала Джесси про себя. Ей не удалось выйти из дома до того, как вернулась ее сестра. – Беременна? – огрызнулась она, пряча немытые овощи и фрукты, которые украла из огромного соломенного ларя, в самый большой карман своего рюкзака. – Это ты позволяешь всяким мальчишкам лапать свою грудь около фонтана после дурацкого танца в день Святого Валентина!
– Да у тебя и груди-то нет, – откликнулась Шелби, обходя стол. Ее ясные глаза подозрительно сузились. – Что происходит, дуреха? Куда это ты намыливаешься каждый день? Мне уже надоело постоянно готовить обед, и ты знаешь, какой я плохой повар. Это просто чудо, что мы все еще не умерли от трупного яда.
«Дуреха» в устах Шелби была просто выразительным словечком, но Джесси поняла, что дни ее сочтены. Бог не наградил Шелби щедростью. Больше сестра ее покрывать не будет. Тем не менее Джесси забросила рюкзак за плечо и направилась к двери.
– Еще один вечер, хорошо. Шел? В холодильнике есть немного филе. Смешай его со вчерашним тунцом. Хэнк, скорее всего, опять придет пьяный и ничего не заметит.
– С тунцом? Ф-фу!
Джесси вышла из кухни, сопровождаемая презрительными выкриками Шелби. Сердце Джесси билось в такт бегу, когда она наконец очутилась на месте, где они с Люком встречались каждый день уже в течение нескольких месяцев. Они прятались под сенью кленов, скрывавших их от окружающего мира. Только здесь они могли чувствовать, что их никто не достанет.
Но сегодня что-то было не так, и Джесси это сразу же поняла. Когда она пришла, Люка на месте не было. Ужас охватил ее душу, но Джесси усилием воли отбросила страшные предчувствия и начала опустошать рюкзак в предвкушении его появления. Она как раз закончила готовить их скромный пир на гладкой поверхности сломанного дерева, когда почувствовала, что ее затылка коснулось что-то мягкое.
Джесси чуть не закричала. Она повернулась, но ничего не увидела.
– Люк? – прошептала она. Ужас, с которым она вроде бы справилась, подступил снова. В последнее время она не могла избавиться от ощущения, что с ними должно было произойти что-то очень плохое, что их обнаружат и запретят им встречаться. Ее страхи отравляли печалью то счастье, которое она всякий раз испытывала, находясь в его обществе. Иногда она боялась видеть его вновь из-за этой сердечной боли.
Склонившись над поваленным стволом, она снова ощутила щекочущее прикосновение. Чей-то смех заставил ее посмотреть вверх. На одной из цветущих ветвей прямо над ней сидел Люк, держа в руках ветку. Он был похож на готовую прыгнуть рысь.
– Осторожно! – предупредил он. Перегнувшись через ветку, он спрыгнул с нее, как гимнаст, а потом приземлился на свою здоровую ногу. – Ммм, груши, – одобрительно сказал он, глядя на накрытый Джесси импровизированный стол. Посмотрев на нее своими огромными глазами, напоминавшими глаза дикого животного, он начал есть.
Джесси молча наблюдала за тем, как он поглощал сырые фрукты и овощи. Несколько месяцев назад его отец в качестве наказания запретил ему садиться за обеденный стол. Когда она в первый раз принесла сюда еду, он был не в состоянии съесть много. Но после ежедневных пиров, которые она устраивала, Люк стал выглядеть гораздо лучше. Он приходил в форму буквально на глазах, становясь сильнее, выше и красивее. Сходство с диким зверем немного уменьшилось, и это тоже было хорошо. Дикие звери слишком часто погибали молодыми, а Джесси хотела, чтобы Люк Уорнек жил долго.
– У меня есть идея, – сказала она, когда он закончил есть. – Давай встречаться за забором по ночам, когда все уже спят, хорошо? Мы отправимся в одиссею, как Гомер, тот парень из Греции, про которого ты мне рассказывал.
Выражение лица ее собеседника изменилось, и Джесси поняла, что он боится. Насколько она знала, он никогда не выходил за пределы усадьбы без сопровождения отца.
– Ну, ты придешь? – настаивала она. – Я хочу тебе кое-что показать. Это очень красиво Люк, это совершенно особое место.
В ее голосе появилась какая-то новая интонация, которую она раньше в себе не замечала. Люк тоже ее услышал, и его взгляд изменился когда он посмотрел на нее. В глубинах их душ что-то зашевелилось, возник какой-то взаимный интерес, которого раньше не было. Джесси поняла, что между ними растет и принимает окончательную форму какое-то новое чувство. Ей еще не исполнилось тринадцать, и она немного боялась этого.