И дай умереть другим

 
РЫБАК
Он уже видел свое лицо в газетах и по телевидению. Его показали миллионам людей и назвали убийцей и негодяем. А разве это не так, спросил он себя, разве не ты сам во всем виноват? Разве не ты – причина смерти Марины? Разве не ты – приговоренный преступник? Разве не ты с остервенением борешься за свою постылую жизнь и ненужную свободу? Разве не ты убьешь всякого, кто попытается встать на твоем пути?
Ты.
Пусть так…
Зато теперь он был готов к боевым действиям. Тем более что эта война была объявлена не им. Но теперь его очередь делать следующий ход.
Ход оказался тривиальным и внешне совершенно безобидным. Рыбак зашел на почту, купил конверт, взял бланк для телеграмм и написал на нем лишь два слова. «Я знаю». Вложил бланк в конверт, заклеил и поехал на Арбат.
Он собирался вывести из равновесия своего противника. Он хотел заставить его нервничать. Он хотел поймать его за руку. Но если бы он знал, что за этим последует, то, возможно, поступил бы совершенно иначе. Но он думал, что знает, кто его противник.
И скорей всего, он был прав.
 
Часть вторая.
 
ПЕРВЫЙ ТАЙМ
«В Копенгагене команду нашу поселили в небольшом отеле „Абсалон“. Утром, часам к восьми, сделав зарядку в ближайшем парке, мы вернулись в отель и сразу же, еще в спортивных костюмах, позавтракали, восхищаясь обилием датских бутербродов, джемов, кофе и сливок. Шведского стола – минут через пятнадцать – как не бывало. Пополудни разразился скандал. Оказывается, 16 игроков нашей команды съели завтрак, приготовленный на 90 человек, проживавших в отеле. Принимающая сторона долго не могла рассчитаться за легкий завтрак футболистов».
Александр Ткаченко, «Футболь!»
 
ТУРЕЦКИЙ
– Мужчина, вы не стеклянный.
Турецкий обернулся. За длиннющим полупустым столом в гордом одиночестве посиживала странная дама и потыкивала его вилкой пониже спины. Очевидно, у нее был такой способ знакомства, поскольку наблюдать за феерией, разворачивающейся в зале ресторана «Прага», он ей совершенно не мешал.
А по залу носилась юная звезда эстрады в огромных спортивных трусах, бутсах и маленьком-маленьком топике и пела о несчастной заплаканной девочке Тане, которая уронила в речку мячик. И как бы в подтверждение того, что надувные предметы и в наше тяжелое время все еще обладают положительной плавучестью, звезда таскала между столами совершенно гипертрофированный футбольный мяч и пикантно оттопыривала зад, провоцируя зрителей.
– Может, присядете все-таки?
Турецкий присел, хотя мог бы повернуться и уйти, или продолжать стоять, или присоединиться к спонтанно зародившемуся хороводу, в котором солидные вроде бы дяди вприпрыжку носились по залу, мог бы вообще сюда не приходить. После напряженного рабочего дня мог бы вернуться в теплое лоно семьи или, что еще лучше, посидеть с хорошим человеком за бутылочкой коньяку, тоже неплохого. Но раз уж оказался в этом содоме, почему бы и не присесть. А все потому, что поддался на уговоры этого самого хорошего человека. Пойдем да пойдем, совместим приятное с полезным… коньячок, девочки, расслабимся, оттянемся…
Однако расслаблялся, оттягивался и совмещал приятное с полезным только инициатор этого похода Вячеслав Иванович Грязнов, увязший в поисках Рыбака настолько, что создавалось впечатление, будто ему доставляет удовольствие сам процесс. Еще бы: трется с футбольными знаменитостями вроде и по делу, а с каждым в обнимочку, с каждым на брудершафт, только лучшего друга бросил, как говорится, на произвол судьбы. Правда, Славка уверял, что здесь он не просто так, здесь он по наводке своего личного психолога с голубыми глазами, составляющего нетрадиционную ориентировку на беглого зека.
– Скучаете? – Рот дамы растянулся в хищноватой, тонкой улыбке.
Турецкий не ответил, хотя, конечно, скучал. Он вообще редко получал удовольствие от банкетов и светских раутов, и это всемосковское сборище футболоманов, футболофилов и футболомейкеров не стало исключением.
Праздновали день рождения главного тренера российской сборной Катаняна. Дата как бы и не круглая – пятьдесят два, но захотелось кому-то всенародно напомнить, что футбол-то в России еще не умер, вот и придумали как бы юбилей: Катанян – сорок пять лет с футболом и тридцать лет в сборной.
Турецкий с Грязновым приехали к концу торжественной части, тогда Турецкому еще было хорошо, зато было плохо всем остальным. Все были трезвыми и мрачными. Футболисты не пили, поглядывая на бдительных тренеров, тренеры не пили, чтобы эту бдительность не утерять, подруги и жены и тех и других не пили, поскольку не пристало дамам быть пьянее кавалеров, в результате все многочисленное разнообразие спиртного досталось малочисленной группе гостей, к футболу имеющих весьма отдаленное отношение, которые тоже пили мало, потому что не напиваться же, в конце концов, они сюда пришли.
Грязнов сразу же умчался, завидев нужных ему людей, и его пегий затылок замелькал где-то у входа в мужской туалет. Очевидно, он разумно предположил, что, чем гоняться за каждым в отдельности, гораздо мудрее устроить глобальную западню, к тому же человек, спешащий на толчок, вряд ли станет растекаться мыслью по древу, да и эмоции в такой момент уходят из-под контроля владельца.
Турецкий с некоторой брезгливостью отметил, что футбольные боссы и прочие важные чиновники, имиджа ради благосклонно относящиеся к спорту, чинно и отдельно восседали за двумя столами, составленными буквой "Г". Чиновники были деловиты, словно на работе. У них без конца звонили мобильные телефоны, и официанты даже приносили им какие-то записки или письма. Нет, справедливости ради нужно было заметить, письмо было только одно…
Наконец кто-то сказал, что для перемены настроения нужно, как в семейной жизни, переставить мебель. Стали отодвигать столы, чтобы освободить пространство для странных телодвижений, именуемых у этой публики танцами, и участь эта не миновала даже чиновников.
Затем как-то незаметно и постепенно обстановка разрядилась, контроль ослаб, и все вдруг как-то разом нажрались до чертиков, под аккомпанемент вечно юных попсюков и попсючек.
И только Турецкий бродил как неприкаянный, не зная, куда приклонить свою буйную усталую головушку, явно чужую на этом празднике жизни.
– Выпьем? – незнакомка подвинула к нему высокий фужер с водкой и большое блюдо с заветрившимися уже бутербродами.
Турецкий посмотрел на потрескавшуюся ветчину, и стало ему ее жаль. Выпили не чокаясь, как на поминках. Незнакомка-то незнакомкой, однако Турецкий не мог отвязаться от мысли, что где-то ее уже наблюдал. Впрочем, когда дело касается женщин, подобные мысли размножаются как микробы. Так или иначе, он закусил это дело упомянутой ветчиной.
– Наталья, – представилась дама.
Турецкий сообразил, что надо отреагировать.
– Никогда не мог понять, – сказал он, – как правильно пишется: «Наталья» или «Наталия»?
Дама слегка округлила глаза:
– Честно говоря, понятия не имею.
– Как же так? – вполне искренне расстроился Турецкий. – Собственное имя – и не знаете…
– Это старая фишка. Еще с Раневской была такая история.
– Сомневаюсь, – пробурчал Турецкий. – Что-то сомневаюсь, чтобы она сомневалась по поводу собственного имени. Дескать, Наталья я или Фаина?
– Да нет, там другая история была. У нее какая-то поклонница попросила номер телефона. А она говорит: «Милочка откуда, я знаю?! Я его просто не помню. Я же сама себе не звоню».
Как Турецкий ни сдерживался, но все же захихикал.
– Вот так и я. К себе не по имени обращаюсь. А впрочем, можно же и просто Наташа. Наташа Гримм. Это фамилия такая, – объяснила она в ответ на удивленно вздернувшиеся брови Турецкого. – «Бременские музыканты»? Слышали наверно, это мои прадедушки…
– Которые из пяти?