И дай умереть другим
– Авторы, авторы, сообразительный вы мой. Братья-сказочники.
– Тогда Александр. Турецкий. Это тоже фамилия.
– Выпьем за фамилии?
Выпили за фамилии, но безо всякого удовольствия – теплую водку да без горячей закуски. Как алкоголики-извращенцы.
Наташа Гримм была особой неординарной. Она, пожалуй, единственная в этом зале из дам «до сорока пяти» не принимала участия в соревновании «на ком меньше шмоток». Поскольку надета на ней была довольно длинная юбка и что-то большое и мохнатое вроде свитера – все эти новомодные названия типа пайты, сайты, гольфы и прочую лабуду Турецкий не знал и знать не желал. И под этим чем-то мохнатым угадывалась вполне и вполне достойная созерцания фигура, которую в отдельных ситуациях не грех и продемонстрировать. Остальное – это главным образом большие, в пол-лица, затемненные очки, черные с красноватым отливом волосы и хищная все-таки улыбка.
Водка, хоть и теплая, сделала свое черное дело: Турецкий отогрелся душой, и мир вокруг изменился в лучшую сторону. Мысль вдруг стала отчетливой и прозрачной как слеза. Турецкий понял, что Фаина Раневская – великая актриса, а футбольные тусовщики – просто несчастные люди.
И даже Наташа показалась вполне перспективной и даже не только для плясок под «На-На». Ее тоже, оказывается, бросил дружок – затащил, усадил и убежал.
По этому поводу немедленно выпили за верность. Потом за ревность. И наконец, за вредность.
И уже совсем было собрались сходить потанцевать, но тут, как джинн из бутылки, из толпы выпрыгнул Грязнов и, выхватив стул из-под боевого товарища, закричал пьяно и противно (так, во всяком случае, показалось тоже нетрезвому Турецкому):
– Пойдем, старик, я тебя с та-а-акими людьми познакомлю!
К «та– а-аким» людям не дошли -Грязнов отвлекся на мелькнувшую чью-то до боли знакомую спину и с криком «Ща!» убежал таранить хоровод.
Турецкий снова остался один и опять почувствовал себя трезво и гадко, тем более что Наташа зависла на лысом пижоне в бабочке и очках. Лысый был лысым совершенно: выше бровей ни одной волосинки, ни намека на волосинку.
А Грязнов нашелся в компании молодых атлетов, оравших вразнобой «Под крылом самолета». Турецкий совсем затосковал.
– Слава, домой поедем?
– Саня, садись, давай лучше выпьем. – Про «та-а-аких» людей он уже забыл, а возможно, это они и были.
– Поехали.
Грязнов мучительно и долго собирался с мыслями и, наконец, выдал:
– Компромисс! Как у Довлатова. На, бери ключи, заводи, а я только допою и – как штык уже с тобой. О'кей?
Турецкий выбрался на улицу, проклиная себя за то, что общению с дочерью, которое в его внутреннем рейтинге было неизмеримо выше даже приговаривания любимого коньяка «Хеннеси», он бездарно предпочел посиделкам в арбатском ресторане.
Накрапывал мелкий такой, противный дождичек, по асфальту стелился низкий белесоватый туман, было холодно и мерзко. До стоянки бежал вприпрыжку, чтобы согреться. Фонари не горели и грязновскую «Ниву» нашел с трудом.
Но тут ждала новая неприятность: «Ниву» с двух сторон окружали два джипа, «чероки» и «лендровер». Причем они стояли впритирочку, настолько близко, что дверцы грязновской машины не открывались! То есть руку в салон засунуть еще можно было, но остальное никак не проходило. Ей-богу, хоть на потолке люком обзаводись!
Чертыхаясь, Турецкий огляделся: никого, все как повымерли. И конечно, никакого Грязнова. Он либо не слишком торопится, либо вообще забыл, что пора двигать. Либо помнит, но не собирается, что самое вероятное.
Вытолкать ее, что ли? С трудом дотянулся, снял с ручника. Упираясь руками в капот, поднатужился. Но «Нива», сдвинувшись сантиметров на пять, бамкнула в очередную преграду – сзади пристроился еще один джип.
Вот же сволочи, сбил бы его бампер, к черту, так поди сбей! У джипа его самосвалом мять надо, а не грязновской старушкой – она сама после памятной встречи с министерским «кадиллаком» скорее развалится. А козлы автомобилисты из бандитских джипов надрались небось как свиньи, поди их найди теперь.
Турецкий вспомнил, как когда-то, в бурной юности, шутили с друзьями. Вреднющий кляузник сосед держал во дворе свой горбатый «Запорожец», и они вчетвером отнесли его на руках, и задвинули между двух тополей, так что ни выехать, ни вывернуть. Вышел соседушка во двор, глянул на любимого стального коня – так и сел на задницу. Ходил вокруг него, сокрушался, материл всех почем зря, даже в милицию бегал, а что милиция – посочувствовали и разошлись восвояси. А вынимать-то машину надо, не ржаветь же ей веками, пока тополя сгниют, а тополя толстые были, могучие. Вынес мужик пилу – и давай наяривать. Наяривал, наяривал – и в результате за пятьдесят рублей (деньги-то по тем временам немалые!) уговорил тех же друзей-злодеев, получавших немалое удовольствие от этой картины на ближайшей лавочке, совершить операцию обратного выноса любимого авто на руках. Как говорится, не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь.
Турецкий тоскливо огляделся еще раз. О! Вроде бы фигура под фонарем нарисовалась. Подбежал к ней скорее, пока не растаяла под дождем:
– Простите, вы мне не поможете?
Парень под фонарем, нет, скорее, мужик, бородатый, здоровый, но замученный какой-то и такой мокрый, что с ресниц капает, передернулся весь от этого «простите» и почему-то отошел в тень.
– Что?
– Вы парковщик? – проорал ему в ухо Турецкий, и крик этот эхом разнесся по безлюдной стоянке.
– Парковщик? – снова переспросил тот и еще больше задвинулся в тень.
– Я выехать не могу, меня со всех сторон приперли.
Мужик внимательно оглядел Турецкого и сказал:
– Кто припер-то? Вроде я не вижу никого…
– Да вы что, издеваетесь, – взвился следователь Генпрокуратуры, привыкший сам вести допрос. – Машину мою приперли, не выехать никак!
– А… Так бы сразу и сказали. Конечно. Вы подождите тут, я сейчас… – Он, пятясь, отступил на несколько шагов и, повернувшись, бегом понесся ко входу.
– Эй, так куда же вы? – совершенно поразился Турецкий.
– Ключи принесу. От этих джипов.
Ладно, подождем. Турецкий забрел под навес, подождал. Закурил, пытаясь отвлечься от сырости. Хмыкнул, пытаясь вспомнить, какие считалки использует дочь Нинка в ситуациях вынужденного ожидания… Нужно что-то тематическое, соответствующее моменту. Что она там такое выдавала в поликлинике, в очереди к врачу… А, вот!
Ехал мужик по дороге,
Сломал колесо на пороге.
Сколько гвоздей -
Говори поскорей!
Каких гвоздей?! Может, это к тому, подумал Турецкий, что, когда я наконец отсюда выберусь, выяснится, что мне, то есть Грязнову, шину прокололи. Нет, лучше что-нибудь жизнеутверждающее… А что Нинка, коза эдакая, говорила в кино, перед началом сеанса…
Жаба прыгала, скакала,
Чуть в болото не упала.
Из болота вышел дед -
Двести восемьдесят лет.
Раз, два, три,
Это, верно, будешь ты!
Да уж, жизнеутверждающее… А что она такое бормотала у матери, у бабушки то бишь?
В гараже стоят машины:
«Волга», «Чайка»…
Нет! Пусть будет -
В гараже стоят машины:
«Волга», «Нива», «Жигули».
От какой берешь ключи?
Отлично! От «Нивы» беру.
Но Турецкий докурил уже вторую сигарету, а парень так и не появился. Дождь между тем, надо сознаться, лил уже немилосердно.
Да пошли вы все, осточертело!
Он снова открыл дверцу грязновской «Нивы», влез рукой, выдернул с заднего сиденья свой плащ, а ключи повесил на руль. Угнать не угонят, а грабить все равно нечего. Пейджер, который Грязнов уговорил оставить, чтобы не отвлекали, правда, так у него в бардачке и остался, ну и черт с ним. Хорошо хоть, деньги в кармане и метро еще работает.
Когда промокший, замерзший и злой Турецкий добрался наконец до дома, было уже около полуночи. Света в окнах родной квартиры не было, то есть его уже не ждали. Подумаешь, не очень-то и хотелось. Зато не придется ничего объяснять: почему Славка не подвез, почему мокрый, почему грязный… Можно спокойно отлежаться в горячей ванне, чайку попить… Заходил на цыпочках, стараясь не нарушить покой сонного женского царства. На телефонном столике в прихожей горела лампа, под ней записка: