Выбраковка. Ночной смотрящий

Морда и вправду бульдожья, плоская, с торчащими наружу клыками, тяжелыми брыльями – гадкая черная морда.
Одни уши были вполне человеческие, разве что сильно в шерсти, зато на подобающих местах, по бокам головы.
– А глаза желтые, – сказал Муромский. – А кровь почти черная…
Лузгин сплюнул.
Вервольф лежал неподвижной тушей, и только бока чудовища едва заметно шевелились. Спеленали его умело – руки за спину, ноги заломлены и примотаны к рукам. Проволокой.
– Кобель. Вишь – яйца? Ох, получил он по ним сегодня… За все хорошее.
Лузгин сплюнул еще раз.
– Надо бы в зубы ему чего-нибудь, – решил Муромский. – Ну-ка…
С неожиданной ловкостью он махнул ногой и всадил каблук оборотню под ребро. Лузгин удивленно покосился на отставного моряка. Удар был хорошо поставленный, и не простой, спецназовский, из тех, какими ломают хребты вражеским овчаркам.
Вервольф тихо охнул, пустил слюни и размазался по полу.
– Я думал: а если он придуривается, – объяснил Муромский. – Ну здоров, чертяка. Точно, на пилораму его! Эй, народ! Там обрезок трубы валялся, суньте ему в зубы, проволоку внутрь пропустите, и на загривке смотайте. А я за машиной пошел. Сейчас устроим… Доставку товаров населению.
Лузгин закурил и прислонился к ограждению стойла. В ухо тепло и влажно дышала сонная корова.
– Узнать бы, кто ты… – пробормотал Лузгин тихонько, глядя на вервольфа и напряжением всех сил заставляя себя поверить: это не сон.
– Хотя бы откуда. И раскрутить цепочку. Я ведь умею. Могу. Выяснить, что с тобой случилось. Мне ведь тебя почти жалко, парень. Я не плохой, не злой. Просто… Какой же ты отвратный!
Подошел и встал рядом Юра Яшин.
– Да, – сказал он, – такого мочкануть не грех. Но знаешь, какая штука, Андрюха? Слушай. Мы когда его месили, были все точно голову потерявши. А он в один момент из сети-то почти вылезши, лапу высвободивши. Ох, хорошо отмахнуться мог! И меня достать, и Сенька по чану точно бы огреб. Муромский ему по суставу ломом, да поздно. И вот я думаю теперь – а чего зверь нас не тронувши, а? И раньше – собаки, овца… Ты ж не знаешь, его на той неделе баба Вера поленом огревши. Думала, мужик пьяный на двор залезши. Сама потом от страху чуть не окочуривши…
– Мелковат он для взрослого, тебе не кажется? – спросил Лузгин.
– Слушай, да пацан, – сказал Юра уверенно. – Лет четырнадцать.
– И все-таки в округе были человеческие жертвы.
– Это не его.
– А кто же тогда?
– Городские, кто…
– Ох, не любите вы городских!
– Слушай, фигня это, – не согласился Юра. – Мы к городским нормально. Нам с ними друг без друга никак. В Зашишевье каждый второй наполовину из города – либо там работавши, либо еще чего. Не в этом дело совсем.
– Ладно, замнем. В любом случае, вот кто все знает. Допросить бы! Если в нем осталось хоть что-то еще человеческое… Но я боюсь, с такой собачьей рожей он не в состоянии говорить. И не факт, что он вообще помнит, как это делается.
– Слушай, ты ему ксиву свою предъяви, – предложил Юра. – Скажи, я корреспондент московской газеты, нарочно сюда приехавши, чтобы взять у вас интервью. А? Слушай, он сразу вспомнит, как разговаривают!
– Любите вы, Яшины, над людьми издеваться, – буркнул Лузгин.
– Слушай, да я от чистого сердца посоветовавши! – тоном оскорбленной невинности сообщил Юра и отошел, сдавленно хихикая.
– Так и сделаю, – пообещал Лузгин ему вслед.
Оборотень вдруг напрягся всем телом, громко хрюкнул, и снова расслабился, затих.
– Фу… – выдохнул Юра, опуская ружье.
Лузгин потер грудь в области сердца.
– Вот же пакость! – сказал он. – Даже сейчас напугать в состоянии.
– Трубу-то ему в зубы точно надо, – вспомнил Юра. – Мало ли…
– Зубы – выбить! И когти вырвать.
– Слушай, Андрюха, пожалей мальчишку.
– Мальчишку?! – взвился Лузгин.
– Чего-то ты сегодня расстроивши, – в точности повторяя недавнюю фразу брата, заметил Юра.
– Мое дело маленькое, – сказал Лузгин твердо. – Суйте ему хоть трубу, хоть лом. Хоть в зубы, хоть в жопу. А я к себе пошел. Хватит с меня на сегодня. Могу ведь и вправду расстроиться!
Он вышел со двора и побрел по едва заметной тропке коротким путем в Зашишевье. На душе было крайне муторно. Связанный и измордованный до потери сознания, вервольф все равно страшил Лузгина. Уже не столько внешностью, сколько фактом присутствия здесь, на родной земле. Спокойно осознать ситуацию и жить в ней, как это делали местные, не выходило. Сложившаяся за тридцать лет единая картина мира оказалась грубо взломана. Лузгин более-менее представлял себе, как дальше придется действовать, но все еще не мог принять, что происходящее ему не снится.
А ведь не снилось.
 
ГЛАВА 2
 
Проснулся Лузгин от человеческого крика. Орали где-то посреди села, на много голосов. Слова разобрать было невозможно, но судя по общей интонации – собирались убивать. Лузгин знал, как в Зашишевье кричат перед дракой. Нынешнее орово тянуло на большее, чем тривиальный мордобой по-соседски.
Еще собаки лаяли. Опять. И бабы голосили.
Это начинало действовать на нервы. Он приехал в Зашишевье за тишиной и покоем. И выдерживать ежедневно такую свистопляску в его планы не входило.
Лузгин рывком сел в кровати, схватился за голову, упал обратно.
– О-о-о… У-у… Сволочи. За что?!
И тут он вспомнил события прошедшей ночи – сразу все.
Одновременно стало больно, стыдно, противно и… любопытно.
Проклиная себя, оборотня, Витину самогонку, местных оптом, Муромского отдельно, и вообще жизнь, Лузгин кое-как поднялся на ноги, похлебал из ведра холодной водички, быстро оделся, схватил ружье и выбежал на улицу.
Напротив дома Муромского посреди дороги бушевал пыльный смерч, а внутри него активно шевелилась куча-мала человек на десять.
– Пассатижи, блядь! – орали из кучи начальственным голосом. – Пассатижи, блядь, держи! Крепче!
К обочине приткнулся древний, но еще крепкий на вид «Форд-Сьерра». От машины внутрь кучи уходил трос, дергающийся и извивающийся, как змея в агонии.
Супруга Муромского, могучего сложения женщина, стояла на крыльце, и в тональности милицейской сирены, без малейшей паузы на вдох, кричала что-то вроде «ой, чего деется, убивают, гады, пидарасы, остановите их, мудаков, кто-нибудь».
– Палец! Палец ему! Перехвати!
– Ой-ё-о!!!
– Андрей! – донеслось с крыльца. – Стрели! В воздух стрели!
Лузгин не стал раздумывать, а просто сделал, что просили – дернул помповуху за цевье и нажал спуск.
Бахнуло так, что заложило уши и заломило виски.
«О, черт! Это после вчерашнего. Ей-ей, пить брошу».
Куча-мала распалась, открыв скрючившегося вервольфа, подобравшего под себя все четыре конечности. На Лузгина уставились бешеные глаза мужиков.
– Ты какого хрена… – начал было Муромский.
– Какого хрена?! А за каким… вы его сюда приволокли? – перебил Лузгин. – Зачем он здесь?
– Тебя спросить забыли!
– Слушай, Андрюха, он Пирата зашиб, – вклинился Юра.
Лузгин огляделся и увидел на обочине кучку шерсти с лапками и хвостиком.
– Пират набежавши, прыгнувши, а он его…
– И кто виноват? Тот, кто собаку с цепи спустил? Или тот, кто средь бела дня опасную тварь по улицам таскает?
– Ишь ты, как завернул! – Муромский растолкал народ, поднялся на крыльцо, грубо оттер жену и скрылся в доме.
Лузгин шмыгнул носом и достал сигареты. Все было ясно. Бугру понадобился небольшой триумф. Он решил на буксире протащить вервольфа по улицам села. И доигрался. Подставил собственного пса.
Лузгин подошел к вервольфу поближе. Разглядел железный ошейник, крепкие цепи… Кандалы оборотень прятал под собой вместе с руками-ногами.
Когти ему рвать собирались, не иначе.
От черной шкуры осталось лишь воспоминание, теперь это был один сплошной колтун серо-желтого цвета. На песке Лузгин заметил несколько крупных темных пятен.