Пьесы

Педро. Что поделать, господин, они опять заковали меня! 
Эльвира. Великий боже, нас подслушали... 
Пелегрин. Это всего лишь поэт, которому никто не поверит, если он станет болтать... Пойдем, Эльвира, пойдем! Спустимся в каюту, там ты будешь надежно укрыта. 
Слышен пушечный выстрел. 
А, они загромыхали уже, эти кретины на страже порядка. 
Эльвира (падает в его объятия). Почему, почему мне все еще снится это? 
Пелегрин уносит ее в каюту. 
Педро. А барон ничегошеньки не видит - на лбу своей спящей жены... 
АКТ ТРЕТИЙ 
В замке. 
За столом опять сидит писарь. На полу - чемоданы. Около них 
слуга. 
Писарь. Уже заполночь. 
Слуга. Не знаю, что и подумать... 
Писарь. Семнадцать лет я на службе, и никогда никаких капризов, никаких причуд. Все шло своим чередом - свободный вечор, ночной сон, человеческое достоинство. Вчера еще, когда я сидел за этим столом, я мог об заклад побиться, что наш барон человек разумный, порядочный, умеющий ценить такого писаря, как я. Сколько раз я говорил ему: если понадобится, ваша милость, я буду работать и ночью - и можно было не опасаться, что он злоупотребит моим рвением. 
Слуга. Тсс! (Прислушивается.) Это бродячий певец. 
Писарь. И он тоже еще не спит? 
Слуга. Я его встретил, когда тащил чемоданы из кладовки. Хотел показать ему его комнату, но он поблагодарил и отказался, сказал, что не хочет спать, ему жаль времени, он собирается посмотреть картины. 
Писарь. Вот баранья голова. (Зевает.) 
Слуга. Знаете, что я думаю? 
Писарь. Велели писать письмо, это среди ночи-то. 
Слуга. Во всем виноват этот бродяга. Я так думаю. Все началось с того, что у госпожи заболел живот. Потом они пили до самой ночи, барон и он. Кололи орехи - там целая гора шелухи! - и все пили!.. 
Писарь. Я замерз как собака. 
Слуга. Разве может человек, у которого замок, жена, ребенок, просто так взять и уехать? Послезавтра праздник, придут арендаторы, кто будет говорить с ними? Пусть мне ответят - кто? А что будет с быками? И кто будет платить нам жалованье? Не верю, чтобы барон мог уехать так просто, как будто в мире он один. 
Писарь. А если его охватит тоска, которая сильнее, чем два быка? 
Слуга. Вы рассуждаете, как холостяк. А что может знать о мире холостяк, даже если он объехал весь мир!.. 
Писарь. Хватит болтать, Килиан. Зевота берет. 
Слуга. Ничего холостяк не знает о мире, ничего... 
Писарь. Завтра я тебе отвечу. 
Слуга. Никогда не поверю, чтобы барон мог вот так взять да и сделать, что ему в голову придет. 
Писарь. Он чуть было в домашнем халате не уехал. Я ему об этом сказал. Верно, говорит, сейчас ведь зима, здесь всегда зима! 
Слуга. Ну, это он преувеличил... 
Писарь. Пошел переодеваться. Сказал, что хочет снова надеть куртку, которую носил в молодости... 
Слуга. Что, что он хочет надеть? 
Писарь. Куртку, которую носил в молодости. Потому так долго и возится, наверное, никак найти не может... 
Слуга. Ничего не понимаю. 
Писарь. Друг мой, есть вещи, которые происходят вовсе не для того, чтобы их понимали. И все-таки они происходят. Это называется безумием... 
Слуга. Тсс, тихо! 
Входит барон в куртке, которую он носил в молодости. 
Барон. Сани готовы? 
Слуга. Разумеется, ваша милость. 
Барон. Чемоданы погружены? 
Слуга. Ваша милость приказали... 
Барон. Килиан... 
Слуга. Да? 
Барон. Говори тихо. Чтобы никто не проснулся. Ночь ведь. Госпожа спит. И видит сны... 
Слуга выносит чемоданы. 
На чем мы остановились? 
Писарь. "Супруге моей, в час отъезда, который нельзя отложить, ибо мне стала близкой мысль о краткости нашего бытия. Дорогая Эльвира, поскольку ты не знаешь, что мне все известно, и поскольку я в свою очередь не знаю, где ты витаешь в эту ночь, в то время как внешне ты почиваешь наверху, в нашей спальне, как все эти годы, - витаешь там, куда умчал тебя незнакомец, чье имя трижды слетело с твоих уст, я пишу тебе это письмо. Я оставлю его на столе, где ты найдешь его утром, если спустишься, как все эти годы, к завтраку, как будто ничего не случилось, и обнаружишь, что ты одна, о чем я искренне сожалею. В эту ночь, когда я стоял подле тебя, Эльвира, мне стал ведом женский голос, исполненный такой нежности, которой я никогда не знал..." 
Барон. Пояс стал, кажется, слишком узок. (Отбрасывает его.) Мне стал ведом женский голос, исполненный такой нежности, которой я никогда не знал... да. 
Писарь. На этом мы остановились. 
Барон. Хорошо... Ввиду таких обстоятельств... изволь писать. Ввиду таких обстоятельств я считаю себя вправе дать волю моей тоске, которую убивал, глушил, хоронил в течение многих лет, чтобы она не испугала тебя, Эльвира. 
Писарь. "...испугала тебя, Эльвира". 
Барон (ходивший по комнате во время диктовки, останавливается. Непонятно, для кого он говорит - для себя или для Эльвиры). Еще раз море... Понимаешь, что это значит? Еще раз безбрежная ширь возможностей. Не знать, что принесет тебе следующий миг, слово, за которым устремляешься на другой край света, корабль, случай, разговор в кабаке и кто-то произносит: Гавайи! А когда просыпаешься, плещут волны, и ничего вокруг, кроме неба, кроме моря, на котором где-то там повисли континенты. Я их люблю, я думаю о них в светлые часы одиночества, они всегда далеко отсюда, они на том созвездии, что сверкает дрожащим алмазом в ночи... 
Писарь. Не так громко, ваша милость... 
Барон. Поговорив с пришельцем, как остро почувствовал я опять нашу бренность! Бездна времени перед нами, и такая же бездна времени за нами, и темная, неуловимая сущность вещей, природы, пустота бога, бурлящего в вулканах, испаряющегося на море, цветущего в джунглях, увядающего, гниющего, превращающегося в уголь и вновь цветущего, бога, у которого не хватает глаз окинуть взором все свои бесконечные весны! Мы же - его единственная надежда на то, что он будет узрим, отражен в блеске бренного человечьего глаза, мы этот невероятный миг, называемый человечеством, мы - частный случай одного из медленно остывающих звездных образований... И я, я сам - искра этого вселенского мига: чувствовать это, знать это, жить этим... 
Писарь. Тише! 
Барон. Эльвира, я хочу снова жить, мочь, плакать, смеяться, любить, испытывать трепет в душной ночи, ликовать. Мы уже не помним, как это было,ведь то были мгновения, рассыпанные по годам. Я хочу снова почувствовать, какое это счастье - шить на полном дыхании, пока нас навсегда не засыпало снегом.