Мордоворот

Резиденция монаховой шпаны находилась в самом даль­нем помещении бомбоубежища и представляла собой некий гибрид «качалки» с воровской малиной. В углу висела бок­серская груша, а рядом с ней были сложены две штанги и несколько гирь. Судя по покрывавшему их толстому слою пыли, наши друзья спортом не злоупотребляли. У противо­положной стены виднелась ржавая пружинная кровать с грязным матрасом. Видимо на ней и насиловали На­дю. Сейчас, к счастью, кровать была пуста. Под потолком горела лампочка в проволочном абажуре. В ее свете были видны развешанные по стенам кооперативные плакаты с изображениями культуристов, Брюса Ли и голых баб. По­среди помещения стоял деревянный стол, вокруг которого сидели на перевернутых ящиках монаховы шакалы во главе с шефом. Все пили водку и чем-то закусывали. На скрип открываемой двери они обернулись, удивленно возрившись на нас.
— Привет, козлы! — я шагнул вперед, держа пистолет на уровне груди. — Встать, руки за голову!
Толкаясь и толпясь как бараны, они поспешно повскаки­вали на ноги, завороженно глядя в дуло моего «Вальтера». Один из них случайно столкнул бутылку, раздался звук бьющегося стекла.
— Руки не опускать! Стоять смирно! Андрей обыщи га­дов! Все вели себя как паиньки пока Андрей шарил у них по карманам. Лишь один, белобрысый, который вчера держал Наташу, попробовал сопротивляться, но получив короткий хук в челюсть без сознания рухнул на пол. Через несколько минут обыск подошел к концу. На столе высилась груда кас­тетов, велосипедных цепей и несколько ножей.
— Коля, собери эту дрянь, на обратном пути выбросим.
Я слегка поморщился. Сильно разболелась голова и я по­нял, что нужно закругляться.
— Всем встать к стене, руки не опускать. А ты, Монах, иди сюда. На Монаха было жалко смотреть. Весь его апломб бесследно исчез, губы дрожали, лицо покрылось каплями пота, а глаза затравленно бегали из стороны в сторону. Хрипло дыша, он неуверенно сделал маленький шаг вперед.
— Давай, давай, топай ножками, — подбодрил его я, — Ближе, еще ближе!
Боль в голове неожиданно утихла. Холодная ненависть переполняла душу и я не чувствовал ни капли жалости к этому подонку. Перед глазами встало бледное измученное личико Нади и я с трудом удержался, чтобы не нажать ку­рок. Монах приблизился и остановился на расстоянии двух шагов.
— Что ты хочешь со мной сделать? — его голос напоми­нал скулеж подбитой шавки.
— Сейчас узнаешь! — я резко выбросил вперед правую ногу. Монах, согнувшись пополам, свалился на бетонный пол.
— Коля, приготовь угощение!
— Смотрите внимательно, щенки, обратился я к ос­тальным, которые не опуская рук, смирно стояли вдоль стены. — Вы думаете, что эта скотина — супермен, эта­кий Робин Гуд районного масштаба? Впрочем вряд ли вы можете думать, ведь у вас нет мозгов, да и кто такой Робин Гуд, наверняка не знаете. Черт с вами, дело не в этом. Сейчас вы увидите, что ваш шеф — сявка, петух, которому место под нарами, и с которым ни один ува­жающий себя блатной вместе за стол не сядет, даже если очень захочет есть. Коля тем временем брезгливо раз­вернул принесенный с собой сверток и положил на пол пе­ред лицом Монаха, который пришел в себя и уже не лежал, а стоял на четвереньках. В свертке находился кусок собачьего кала.
— Ты хочешь жить! — обратился я к Монаху, наведя ему в лоб дуло пистолета.
Он беззвучно разевал рот, с ужасом глядя на меня.
— Говори, сволочь! — я пнул его ногой в лицо.
— Да, — прошептал он разбитыми губами.
— Тогда ешь!
— Что это, что это — бормотал Монах, с отвращением и страхом глядя на «угощение».
— Это говно, — терпеливо объяснил я, — и ты, сука, бу­дешь сейчас его жрать!
— Нет! — в голосе Монаха появились решительные нот­ки. — Нет, нет, нет! — завопил он в истерике, распаляя себя и черпая в крике мужество. Я молча ждал пока он успокоит­ся. Наконец вопли стали стихать.
 — Это твое последнее слово? Ну что ж, тогда ты сдох­нешь. Медленно подняв руку, я тщательно прицелился чуть левее его головы и плавно нажал спуск. Оглушительно грохнул выстрел. Пуля ударила в бетонный пол и срикошетила, к счастью никого не задев. Монах тряс головой. Взгляд его  сделался совершенно безумен. Жри, — повторил я. — В следующий раз не промах­нусь.
Ничего не соображая от страха он взял с газеты кусок и медленно поднес ко рту. Я почувствовал острый приступ тошноты.
  
VI Олег Селезнев
 
Солнечным летним утром мы с Андреем сидели на квар­тире у Рафика, изнывая от скуки. Рафик нервно листал ил­люстрированный журнал. Андрей молча курил, задумчиво глядя в потолок, а я тискал Марианну, кошку Рафика. Она появилась здесь полтора года назад, еще до нашего знаком­ства. Рано утром, услышав на лестнице душераздирающее мяуканье, Рафик
 открыл
 дверь и не успел опомниться, как истощенный лишайный котенок, проскочив между ног за­бился под шкаф. Как рассказывал мне Рафик; у него не хва­тило духу выбросить назад несчастное существо. Он выле­чил котенка от стригучего лишая, откормил и сейчас кошка выглядела вполне прилично. Рафик назвал ее Марианной в честь своей первой школьной любви. На это имя она, прав­да, не реагировала, но охотно отзывалась на Кису. Сейчас кошка, возмущенная фамильярным обращением, кусала меня за палец, однако когти не выпускала. Играя с кошкой, я вспоминал недавнее прошлое. За месяц, прошедший со дня расправы с Монахом, произошло немало событий. Во-первых, я помирился со Светкой. Она позвонила мне домой и, плача, призналась, что была не права. Я собирался отве­тить гордым отказом, но неожиданно сам чуть не разревел­ся. В тот же день она приехала ко мне и наши отношения
полностью восстановились. Правда к теще я не вернулся и жил по-прежнему у себя, а жена приезжала ко мне три-че­тыре раза в неделю. Сам я тоже наведывался к ним, чтобы пообщаться с ребенком, но только в отсутствии Инны Вла­димировны.
Банда Монаха, как я и предвидел, распалась после диск­редитации шефа, а сам он, затравленный вчерашними холу­ями, в отчаянии повесился. Я не жалел подонка, но послед­нее время он повадился являться ко мне во сне, мерзко хи­хикал и манил за собой. Я просыпался в холодном поту и долго не мог заснуть, курил, пил воду, снова курил и так до самого утра, пока не наваливалось тяжелое забытье.
Андрей со своей девчонкой подали заявление в загс. На следующий день он пришел ко мне и заявил, что не хочет больше с нами работать. Таня, дескать, запрещает, говорит, что они без этого проживут. Терять кадры не хотелось и я жестоко высмеял его, назвав подкаблучником. Андрей был болезненно самолюбив и, даже проигрывая в шашки, при­ходил в ярость. На этот раз он чуть не кинулся на меня с ку­лаками, но в конце концов остался. К настоящему времени мы помирились, но иногда в наших отношениях ощуща­лась некоторая натянутость. Кроме того у Коли тяжело забо­лела мать и именно поэтому его не было сейчас с нами. А жаль, Коля бы очень пригодился. Дело в том, что мы ожида­ли гостей. Позавчера кто-то позвонил Рафику и потребовал тридцать тысяч, обещая в противном случае прислать по почте уши его дочери. Девочка, к счастью, оказалась в это время дома, иначе бы Рафика мог хватить инфаркт. Одно­временно он понял, что имеет дело с дилетантами, посколь­ку профессионал прежде чем звонить, наверняка бы похи­тил ребенка.
«Да, да, ребята, конечно заплачу, приезжайте в среду» — сказал им Рафик и сразу позвонил мне. В тот же день он по­садил жену с дочерью в самолет и отправил к родственни­кам в Армению, куда, кстати сказать, они давно собирались.
Сегодня, с раннего утра, мы поджидали рэкетиров. Время тянулось медленно. Рафик попытался напиться, но я отнял у него бутылку и спрятал в дипломат. Я знал, что если он выпьет хоть стакан, то уже не остановится. Последнее время Рафик все чаще уходил в запои, длившиеся по неделе и больше. Начиная пьянствовать, он забрасывал все дела, что существенно отражалось на доходах кооператива, а следова­тельно на моих тоже. Кроме того я понимал, что если так дальше будет продолжаться, то в скором времени он сопьет­ся. Мне было жаль Рафика, потому что за минувший год я успел к нему привязаться.