Учебные часы (СИ)

Тишина.
Значит, она игнорирует меня, склоняет голову и пишет в своей тетрадке, звук ее ручки отражается от стен с каждым тяжелым штрихом.
— Нет, не знаю, — ее голос тихий, чуть громче шепота.
Я чувствую себя таким козлом.
— О, расслабься, ничего не произошло. Я нахрен стебусь над тобой.
Она не в восторге от моих выходок или сквернословий.
— Ты довольно часто используешь это слово.
— Верно. Это охренительное слово.
Она приподнимает голову, и ее щеки красные. Зардевшиеся. Пылающие.
И все от использования одного слова. Я решил посмотреть, как далеко я могу завести ее.
— Тебе не нравится? — я делаю ударение. — Хрен?
Ноздри раздуваются, лицо становится краснее — если такое возможно — а глаза сияют ярко-голубым. Ясные. Чересчур остекленевшие.
Рассеянные. С отяжелевшими веками. Заведенные чуждым ей языком.
— Хрен — мое любимое, — успокаиваю я мягко. — Слово, я имею в виду.
Прочищая горло, Джеймс склоняет голову, чтобы изучить меня, напряженный голубой взгляд падает на мои губы и задерживается там, следя за моим ртом, когда я говорю.
— Лично я считаю, Джеймс, что это одно из самых универсальных слов в английском языке. Разве нет?
Один слабый, отрывистый кивок, и я вижу, как сокращается гортань, когда она сглатывает.
— Просто послушай разок: Хреееен, — я жалобно растягиваю звук, страдальчески, слово раздается в медленном, мучительном стоне, как звучало бы при приближающемся оргазме.
— Нахрен, — я добиваю. — Похрен. Отвали на хрен.
Теперь она беспокойно вертится на своем стуле.
— Я уловила, Освальд. Можешь уже прекратить.
Но я не останавливаюсь.
— Иди ты на хрен. А еще лучше, иди на мой хрен, — проклятие слетает с моего языка как приказ к действию.
Мой член напрягается, когда я опускаю глаза на грудь Джеймсон в мягком лавандовом свитере с натянутыми на ней пуговицами. Видимая кожа в V-образном вырезе покрыта красными пятнами.
— О да, иди на мой хрен, — я выгибаю бровь. — А ты, Джим? Фантазировала о том, чтобы отправиться на мой хрен?
— Так ли необходимо быть настолько вульгарным? — когда она задает вопрос ее дыхание, сбившееся и затрудненное, и от моего внимания не ускользает, что она уклонилась от ответа.
— Необходимо? Нет, — допускаю я. — Но так гораздо веселее.
— Ну, а мне начинает становиться некомфортно.
— В самом деле? Тебе становится некомфортно, — в задумчивости потираю подбородок.
Из нее вырывается, как я полагаю, сексуально неудовлетворенный выдох.
— Мне становится некомфортно, оттого что ты сидишь здесь и говоришь подобные вещи, когда мы оба знаем, что говоришь ты их только потому, что считаешь — я выгляжу девственницей, и пытаешься меня шокировать. Увы, это не срабатывает.
Она выдвигает убедительные аргументы. И все же…
— Не ври мне, Джим. Каждый раз, когда я использую слово хрен, ты начинаешь безумно краснеть. Держу пари, ты краснеешь повсюду, не так ли? — ее лицо поворачивается к книжным полкам, чтобы не отвечать на мои обвинения. — Посмотри мне в глаза и скажи правду; ты начинаешь заводиться.
Ее ответ звучит тихо и ранимо, что на нее не похоже.
— Может, я не чувствовала бы себя так неспокойно, если бы думала, что ты не играешь в какую-то детскую игру. И не ври мне; это игра. Все, что ты пытаешься сделать, произнося хрен снова и снова, это получить реакцию. Тебя на самом деле не волнует, насколько некомфортно мне от этого становится.
Я игнорирую все ее разговоры о чувствах и перехожу к самому интересному.
— Святое дерьмо, неужели ты это только что сказала.
— Что? Х-бомба? Пфф, я тебя умоляю — я матерюсь при соответствующем настроении.
Я смеюсь.
— Ладно, крутышка, скажи мне свое лучшее ругательство. Валяй.
Джеймсон убирает руки с клавиатуры, наклонившись вперед на стуле, пока не смотрит мне в лицо. Чопорно сцепив пальцы на краю стола, ее небольшое, но сексуальное тело получше устраивается на черном кожаном стуле, ее спина прямая как пенис.
Она разжимает руки и барабанит пальцами по гладкой лакированной столешнице.
Мое внимание приковывается к этим рукам, как мотылек к пламени; я смотрю вниз и изучаю их, бледные и хрупкие, с короткими ногтями, окрашенными в глянцевый персиково-розовый цвет. Я поднимаю взгляд на элегантное жемчужное ожерелье, украшающее ее тонкую шею, на лавандовый кардиган с закатанными до локтей рукавами.
Блестящие, изысканные золотые часы обвивают ее дразнящее запястье.
Джеймсон прикусывает нижнюю губу, сосет ее несколько секунд, а затем вздыхает. Протяжно, шумно выдыхает, когда собирается с мужеством.
— Ладно, говнюк. Себастьян, — она невозмутимо произносит мое имя, слова скорее как нежная ласка, чем оскорбление.
Первый признак того, что мой член непроизвольно твердеет, возникает, когда я полностью сосредотачиваю внимание на том, как она тихим голосом продолжает:
— Ты хочешь матерное слово, но я шокирую тебя чем-то получше. Готов? Я совершенно точно не девственница. И на мне определенно... нет… никаких... — она полностью наклоняется вперед через стол, ее ласковое дыхание щекочет мочку моего уха.
— Трусиков.
Она перестает дышать одновременно со мной, стол переговоров перед нами — монолит невероятных пропорций — очень широкий и отделяет меня от ее киски без трусиков. Она ерзает на стуле, посылая мне виноватый взгляд; она мокрая, я просто нахрен знаю это.
— Это приглашение? — шепчу в ответ, ладони растопырены на столе, и намереваюсь встать со стула, готовый наброситься. Я бы трахнул ее прямо на этом столе, если бы она позволила.
— Нет, — выдыхает она.
— Ты уверена в этом?
Еще один шепот:
— Да.
— Но не такое да, как в «Да, Оз, да! Сильнее! Да, Оз, именно там!»? — слова звучат как подростковое карканье, голос срывается, так как я борюсь с желанием скорректировать стояк в своих тугих джинсах.
Мольба отправляется по тихой комнате к своей намеченной цели, дрейфуя уныло, просачиваясь в черные леггинсы Джеймсон. Она снова ерзает на своем стуле, поднимая зад с сиденья от дискомфорта.
— Нет.
— Ты знаешь, что разбиваешь мне сердце, не так ли, Джим?
— Да.
Да, да, да.
— Охренеть.  
Внезапно и без предупреждения Джеймсон встает, кожаный стул падает назад и ударяется об стену. Она собирает свои вещи, закрывая ноутбук и сгребая все в свою сумку.
— Возможно, мне стоит уйти. Я не подхожу для чего бы это ни было, и пришла сюда не для того, чтобы меня изводили, поэтому очевидно, что я девушка не твоего типа.
Мой рот раскрывается, но ничего не издает — никаких протестов, ни шуток, ни намеков.
Дерьмо.
— Джим, да ладно тебе, сядь. Я шучу.
Ее сумка перекинута через плечо, она роняет карандаш на ковровое покрытие, но не склоняется, чтобы подобрать его.
Наверное, потому что на ней нет хренова нижнего белья.
При мысли об этом я начинаю стонать.
— Останься, пожалуйста. Черт побери, прости, ладно? Я перестану быть говнюком.
— Ты хороший парень, не спорю. Думаю, даже клевый. Но ко мне в трусики не залезешь, поэтому хотелось бы, чтобы ты прекратил тратить свое время.
Погодите. Она только что назвала меня...
— Клевый?
— Да, клевый, — ее голова трясется от смеха. — Увидимся, Оз. Сделай женщинам всего мира одолжение и попытайся вести себя прилично.
Еще один удар сердца и ее нет, ничего не осталось, кроме хлопнувшей за ней двери и мускусного запаха ее духов.
Я остался сидеть в одиночестве под флуоресцентным светом стерильного учебного кабинета. Увидимся?
Вести себя?
Еще чего. Ничто я так не люблю как вызов, а Джеймсон Кларк только что спровоцировала мои состязательные рефлексы.
Я нажимаю пару клавиш на ноутбуке, прежде чем в голове возникает идея.
Гениальная, совершенно вопиющая идея.