Учебные часы (СИ)

Бесчувственно, холодно и пренебрежительно.
— О, пожалуйста, — нарочито закатываю глаза. — Не трудись делать вид, что не знаешь, кто я такая, подонок. Сейчас я так зла на тебя, что могла бы задушить голыми руками.
Раздаются очередные смешки за столом, когда Оз отвечает:
— Мне нравится жестко, как и любому другому парню, Джим, но почему бы тебе не подождать, пока мы не останемся наедине.
— Ха-ха. Считаешь это забавным? Для тебя все шутки? Но знаешь что? Забудь об этом — ты не едешь в мою поездку на весенних каникулах.
— Погоди, — озадачено крякает сидящий с ними белокурый гигант, — Оззи, мужик — это твоя сестра?
Оз подмигивает мне.
— Кузина.
Я игнорирую идиота, несмотря на то, что мои щеки начинают жарко пылать.
— Себастьян Осборн, я хочу, чтобы ты прямо сейчас позвонил и отменил эту поездку.
— Вау, Оззи, она использует полное имя — должно быть в бешенстве. Уверен, что не трахаешь ее?
Вместо того чтобы ответить на шпильку, Себастьян лезет в сумку, достает пачку жевательной резинки, медленно разворачивает одну пластинку и сует в рот. Недолго жует и…
— Прости, Джимми, уже оплачено.
Мои руки скрещены на груди поверх дутой застегнутой куртки.
— Что ж, очень жаль, не так ли? Потому что ты сейчас же звонишь Чеду Хэнсону и все отменяешь, — принуждаю я, желая топнуть ногой в знак протеста.
На мой повышенный тон Оз оглядывает тихую библиотеку сначала через левое, потом правое плечо и заговорщицки понижает голос:
— Слушай, Джеймсон — мы можем поспорить об этом в частном порядке? Беззрителей?
О, теперь он хочет быть воспитанным?
Хорошо. Я могу быть воспитанной.
Его бегемотное тело отталкивается от стола, стул скрипит по деревянному полу, когда он встает, поднимаясь в полный рост.
Я вспоминаю, какой он мужественный и сильный. И крепкий.
Его тело возвышается надо мной, я борюсь с восторженным всхлипом, когда его рука свободно обхватывает мое предплечье. Оз тащит меня к дальнему концу библиотеки, осмотрительно избегая и петляя между столами, как бегун в лабиринте.
Прижимая меня спиной к дальней стене, он опирается на нее руками, склоняясь ко мне так, чтобы ему не пришлось повышать голос. Он пахнет мятной жвачкой, свежестью после душа, и лосьоном после бритья с древесным запахом. Как дровосексуал11.
Одним словом: блаженство.
Он воркует у моего уха:
— Джеймсон, я отправляюсь в эту поездку.
— Ты в своем уме? — шиплю я на него. — Что, ради всего святого, сподвигло тебя это сделать? Ты даже не знаешь меня. Зачем бы тебе ехать со мной?
Я знаю, у него нет денег. На самом деле уверена, что он на мели.
Его голубые глаза впиваются в меня, и я вижу, как он обдумывает про себя; ему хочется со мной чем-то поделиться — об этом намекает его изогнутая бровь — но чем? Что, бога ради, происходит внутри этой большой, красивой головы?
Большой красивой головы? Брр. Что на меня нашло в последнее время?
Я даю себе мысленную пощечину, а Оз качает головой.
— Прошлой ночью я заплатил кредитной картой шестьсот долларов, которых у меня нет, Джеймс. Я собираюсь в эту поездку.
Мои губы размыкаются.
— Но почему? Зачем тебе это делать, Себастьян? Нельзя познакомиться с человеком, а спустя несколько дней решить отправиться с ним в поездку. Это странно.
Он поднимает свободную руку и проводит по копне своих растрепанных волос.
— Потому что, — слова вырываются; ему приходится сделать глубокий вдох, выравнивая дыхание, чтобы продолжить: — Потому что хоть раз в своей проклятой жизни я хочу увидеть, каково это быть с человеком, который не знает, кто я такой.
Я морщу нос.
— И что за черт это значит?
Он прислоняется к стене и сует руки в карманы, торжествуя.
— Видишь? Об этом и речь.
Я совсем запуталась.
Он еще раз вздыхает.
— Джим. Я представитель борцов за Айову; в следующем году даже мог бы готовиться к Олимпиаде. Мог бы работать где-нибудь в офисе. Я пойду туда, где деньги, так что кто знает, но во мне нет ничего нормального.
Я открываю рот, потом закрываю. А затем:
— Прости, неужели эта борьба такое большое дело?
Вижу, что он пытается сохранить невозмутимость, но терпит неудачу. Его рот недолго остается сомкнут, прежде чем от неожиданности приоткрыться и отвиснуть.
— Большое дело? Джеймс. Джим. Тысячи и тысячи поклонников ежегодно выкрикивают мое имя. Меня показывали по телевизору. Когда выпускался из школы, меня добивались все университеты Большой Десятки и три из Большой Дюжины12, пока я не остановил свой выбор на Айове, — он выглядит самодовольным. — Так что да, вроде как большое дело.
О, Господи, вот что на это ответить?
— Я понятия не имела.
— Знаю, что ты понятия не имела. Это одна из тех вещей, которая мне в тебе нравится — а еще твоя постоянная потребность надо мной издеваться, — когда он улыбается мне, я нахожусь достаточно близко, чтобы мельком увидеть скол на нижнем зубе. Белый, но несовершенный.
Прекрасное несовершенство.
Брр.
— Почему не сказал мне, кто ты?
— Сказать тебе? — тогда он разражается смехом, и я ловлю еще одно дуновение его аромата, когда он отклоняет шею. — Ты убиваешь меня. Это не секрет. То есть, посмотри вокруг, Джеймсон. Здесь все таращатся на нас.
Я отрываю глаза от его лица; он прав. Головы с любопытством повернуты в нашу сторону. Смотрят, взирают, бросают взгляды — правда, кажется, что каждый наблюдает за нами.
Как грубо.
— На что они смотрят? На мой пуховик? — жалуюсь я, нервно дергая молнию вверх-вниз. — Подайте на меня в суд за то, что мне постоянно холодно.
Оз поднимает палец и щелкает по кончику моего носа.
— Ты действительно нечто, знаешь об этом? Просто прелесть.
На этот раз я закатываю глаза и недовольно скрещиваю руки.
— Супер.  
Он обхватывает меня рукой за плечи и сжимает.
— Мы отлично проведем время, обещаю.
— Да, да, да. Я все равно зла на тебя за то, что сначала не спросил меня. Все твоя своевольность.
— Ты справишься.
Что-то сомневаюсь в этом.
Глава 12.
«Эй, мистер Неугомонный,
попробуй прокатиться
по водной горке, когда она сухая.
Может, тогда поймешь,
почему прелюдия так важна».
Себастьян 
— У нас последний вечер перед отправлением в штат Юта. Ты уже собралась? — передаю Джеймсон жвачку через стол. Она тянется за ней, и наши пальцы соприкасаются, посылая вольт электричества прямо по позвоночнику. Это возбуждает.
Странно.
Такого раньше никогда не случалось.
Я не придаю значения этому чувству, раскрываю учебник и загружаю ноутбук.
— Мне не особо долго собираться, в основном только зимнюю одежду, и немного вещей под нее. Ерунда, — она постукивает ручкой по столу. — Как насчет тебя?
Я киваю.
— Ага. У меня есть сумка, которая всегда наготове для выездных матчей, так что я просто достану костюм и брошу туда свои зимние вещи. Это займет у меня в целом три минуты.
— Твой костюм?
— Мой костюм. Ну, знаешь — классические брюки, пиджак, — при виде ее замешательства я разъясняю. — От нас требуют, чтобы мы наряжались, когда гостим в других кампусах из-за борцовских матчей.
Джеймсон хихикает.
— Ты хранишь костюм сложенным в спортивной сумке?
— Порой, да. А что?
Она морщит лоб.
— Разве он от этого не мнется?
— Э-э, да?
Она с глухим стуком бьется головой о твердую столешницу.
— Уф, я от тебя не могу, — она поднимается, улыбаясь глазами. — Кто выглаживает его тебе?
— Сам и только сам, — посылаю ей дьявольскую усмешку. — Было бы кому гладить его для меня, но иногда я надеваю фартук, когда утюжу его.