Верь мне и жди

— У них есть дети… — заикнулась было я, но тотчас пожалела. Твой взгляд обрел жесткость.
— Хельга, давай не будем больше возвращаться к этой теме. Все решено ведь. Займись собой, если не хочешь мной заниматься.
Я умолкла.
Я все больше молчала. Если случалось тебе прийти немного пораньше, поужинав, ты забирался в кресло и, вооружившись очками, утыкался в книгу. Я понимала, что ты устал, что все свое обаяние и живость ты тратишь на работе, в студии, с коллективом, с прессой, с нужными людьми. Ты готовил большой тур по стране, а это требовало неимоверных затрат — и физических, и душевных. Понятно, почему ты не мог ни говорить, ни смеяться. Я видела, как ты уставал, хотя и не признавался в этом.
Заниматься собой мне было неинтересно. Конечно, сходить на массаж, в салон красоты, в солярий бывает нужно, но посвятить этому жизнь? Нет, это не для меня. И мне жаль было денег, которые ты зарабатывал с таким трудом. Тогда я попробовала писать. Начала эти записки от тоски, от невозможности молчать, от одиночества.
Так получилось, что все немногочисленные связи мои я вынуждена была прервать. Даже с Гошкой. Гошка не появлялся целый месяц после нашего последнего разговора. Впрочем, это хорошо, мне совсем не до него было. Если честно, я совершенно про него забыла. И вот однажды вечером он явился без предупреждения. Я сильно дернулась на звонок двери. Тебе еще было рано, да и не звонишь ты, а открываешь дверь ключом. От таких звонков обычно ничего хорошего не ждешь: либо соседи с поборами, либо разносчики рекламы, либо участковый милиционер. Я заглянула в глазок и ахнула: за дверью стоял Гошка. Я открыла, что было делать. Он вошел в прихожую и повел носом (у меня запекалась свинина с чесноком).
— Есть в этом доме еще дают? — спросил, чтобы скрыть смущение.
— Да проходи уж… — проворчала я, лихорадочно соображая, как выставить нежданного гостя до твоего гипотетического появления.
— Не пойму, ты изменилась или просто я давно тебя не видел? — наблюдая, как я хозяйничаю на кухне, спросил Гошка.
— В чем изменилась? — пожала я плечами, однако мне было интересно, что он скажет.
— Не знаю. Появилось то, что называют иностранным словом «сексапил».
— Фу! — Я чуть не обожглась о противень. Запоздало возмутилась: — А раньше, значит, не было?
Гошка с видом знатока разглядывал меня, и я смутилась.
— Было, но теперь что-то невозможное! Остается только догадываться, что делает молодых привлекательных женщин еще более манкими.
— Любовь, — коротко ответила я.
Гошка тотчас оставил дурашливый тон.
— Любовь? Что это такое? — задал он риторический вопрос и умолк.
Я нервничала и поминутно смотрела на часы.
— Ты ждешь Его? Загадочного Его? — ревниво спросил Гошка.
При этом он не забывал уминать свинину с Цветной капустой.
— Да. — Я налила себе чаю и присела с другого конца стола. — Слушай, Георгий, в моей жизни действительно произошли перемены. Возможно, это отразится на наших с тобой отношениях. Но я не хотела бы тебя терять…
— …и предлагаешь дружбу, — закончил он. — Плавали, знаем!
Я рассердилась:
— А что бы ты хотел? Что вообще возможно между нами? Я тебе тысячу раз говорила об этом! Мне тридцать пять лет, и давно пора было замуж. Я должна была выйти еще пятнадцать лет назад, когда ты под стол пешком ходил!
— Ты вышла замуж? — Только теперь Гошка заметил обручальное кольцо на моем безымянном пальце.
Мне показалось, он даже побледнел.
— Да.
Повисла тягостная тишина. Гошка зажигал сигарету, и у него тряслись руки. Я не думала, что эта новость так взволнует его.
— Ты ведь бросил курить, — напомнила я.
— Бросил, — сказал Гошка и придавил сигарету в пепельнице.
Он помолчал, не глядя мне в глаза, потом пробормотал:
— Ты думаешь, я бы на тебе не женился, если б ты хоть чуть-чуть всерьез меня принимала?
Я отмахнулась:
— Да будет тебе! Не придумывай.
Гошка еще помолчал и задал неизбежный вопрос:
— Кто он? Твой ровесник?
— Нет, старше на десять лет.
— Ну вот видишь! И ничего! — возмутился тут мой собеседник.
— Ничего не «видишь»! Когда мужчина старше — это даже хорошо!
Гошка тряхнул длинными волосами:
— Конечно, хорошо. Богатый старпер — это надежно, сыто. В общем, в шоколаде!
— Дурак ты! — разозлилась я. — Почему обязательно «богатый старпер»? Вовсе не старпер. И не богатый, так…
Я не хотела ему говорить о тебе. Во-первых, жалко его, во-вторых, ты бы этого не хотел — ведь Гошка все-таки журналист и частенько пробавляется «жареной» информацией (я уже начала отсчитывать от тебя).
По счастью, мой юный друг не стал выведывать всю подноготную — для него довольно было, что я вышла замуж. Он порывался уйти, но что-то его держало, а я нервничала и без конца смотрела на часы.
— Теперь — все? — спросил Гошка, стоя уже в дверях.
— Я позвоню тебе. Ты сам лучше не звони, хорошо?
— Как прикажете, ваше величество, — мрачно ответствовал юнец, все никак не уходя.
Мне нужно было найти какие-то слова, чтобы попрощаться по-человечески, а я думала только о том, что ты скоро придешь.
— Вы еще обо мне услышите! — грозился Гошка, но глаза его были печальны. — Вы еще вспомните меня!
— Да иди уж, не устраивай погребальную церемонию!
Я подпихнула его к выходу и хотела уже закрыть дверь, но Гошка опять развернулся и спросил:
— Все-все?
— До свидания! — Я захлопнула дверь и облегченно выдохнула.
Ты пришел через пять минут. Глянул на пепельницу и остатки Гошкиного пиршества, но ничего не сказал. Ты всегда так мало интересовался моей жизнью, что даже теперь не спросил, кто был у меня. А ведь это стопроцентный повод для ревности! Кажется, ты совсем меня не ревновал. Зато я!..
Лишенная представления о том, где ты бываешь И с кем общаешься, я придумывала всякие кошмары. Впрочем, придумывать и не надо было, столько поводов для ревности заключала в себе жизнь публичного человека. Поклонницы, готовые на все, бэк-вокалистки, дамы из оркестра — это только верхняя часть айсберга. А еще журналистки, которые влюбляются в тебя с первого взгляда (да-да, они сами признаются в своих статьях!), телевизионщицы, посетительницы клубов, где ты иногда выступаешь, да и просто кругом — женщины, женщины!
Я постоянно воображала рядом с тобой алчущих женщин, хотя понимала, что должна тебе верить. Если не верить, то можно попросту свихнуться. Да, я была близка к этому. Я никогда не выдавала себя и ни о чем тебя не спрашивала, даже если улавливала чужие запахи на твоей одежде или чувствовала инстинктом что-то неладное. Но чего стоило мне это молчание! Ни разу я не высказала своих подозрений, но ревность пожирала меня изнутри, отравляла и без того малосодержательную жизнь. Мне следовало научиться жить с этим или бороться. «Зачем я тебе?» — задавалась я вопросом, который не смела произнести вслух. Зачем тебе нужно было жениться, если дома, со мной, ты бываешь так мало?
Возможно, мое существование и ожидание давало тебе чувство тыла, защищенности и какой-то стабильности. И в общем, нам с тобой было хорошо, когда внешнее не вторгалось в наш мирок. Ночи любви я могу по пальцам пересчитать, но они были волшебные! Я так и не привыкла к тебе. Твоя близость не стала чем-то обыденным. Всякий раз, когда ты ночевал дома и не был уставшим до синевы под глазами, я чувствовала себя влюбленной девчонкой, которая с трепетом ждет любовного свидания. И ты — я это чувствовала! — желал меня по-прежнему, так нежен был и в ласках неистощим. Когда я, утомленная, засыпала на твоей груди, не было счастливее меня человека. Но днем бесы вновь возвращались и терзали с новой силой.
Я была отделена от мира, задыхалась в одиночестве и молчании. Ты был не против моего общения с подругами, но и не поощрял. Просил по возможности им ничего не рассказывать о тебе. И как-то постепенно наши отношения с подругами сошли на нет. Что пользы встречаться с людьми, с которыми мы не можем быть откровенны? Девчонки это чувствовали и принимали мою сдержанность за высокомерие и зазнайство. Гошка исчез из моей жизни, я ведь ему так и не позвонила. Иногда, все реже, я перезванивалась с бывшими сотрудниками, но это не общение. Лариса как-то попыталась приехать в гости для задушевного разговора, но я отговорилась занятостью. Я и с ней не могла быть сколь-нибудь открытой. С ее способностью разбалтывать все что надо и не надо лучше ничего обо мне не знать.