Лана

Она едва сдерживала то ли удовлетворенное урчание, то ли недовольное рычание. Ее пальцы так впились в мою руку, что я не смог бы вырвать ладонь силой, даже если бы попробовал ударить ее. Меня захлестывала самая сладкая боль, казалось, я на миг понял, что такое истинное самопожертвование. Это не милостыня, не дарение денег или чего-то материального, не просто накормление голодного, а осознанное спасение человека ценой собственной крови! Не рядовое медицинское переливание, а максимально реальный факт добровольной отдачи части себя для питания другого, потому что иначе этот другой умрет. Вот только была ли Лана человеком…
– Тебе лучше? – тихо спросил я, когда она с трудом отпустила меня и дважды облизала губы.
– Да-а… – Ее шепот был едва слышен. Она откинулась к стенке, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза. – Ты очень вкусный. Твоя кровь похожа на дорогое выдержанное каберне…
Я достал из кармана носовой платок с намерением перевязать ранку, но она абсолютно не кровоточила.
– Не бойся, я все вылизала. Никакого заражения тоже не будет. Но больше не делай так, иначе когда-нибудь я сама возьму твою кровь.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты понял.
Она подняла на меня круглые, лучистые глаза. В них не было красноватого отблеска, не отсвечивали три шестерки и не скалился холодный череп луны. Но было бы столь же глупо искать в них благодарность, признательность, ласку. И тем не менее я вдруг понял, что эту женщину я не оставлю никогда. И что еще страшнее – я сам буду искать возможность еще раз предложить ей свою кровь…
– Лучше расскажи мне о своих видениях, – на миг сомкнув ресницы, попросила она.
Я вылил в свой фужер остатки вина…
– Это, наверное, глупо звучит… Но мне действительно иногда кажется, будто я словно проваливаюсь куда-то. Далеко, в чужую жизнь какого-то незнакомого человека. Я даже не знаю его.
– Знаешь.
– Не знаю. Или, вернее, знаю, но не помню… – Я окончательно запутался, но она все равно не отпустила бы меня, не найди я решения. – Он – белогвардеец, служил царю, сейчас воюет где-то в Сибири, с монголами. Нет, вместе с монголами! Мне часто видятся степи, желтые, пустые, похожие на шкуру верблюда. И еще буддистские храмы с колокольчиками, повторяющими твое имя. И все время война, кровь, много крови…
– Когда почувствовал это в первый раз?
– Когда ты поцеловала меня.
– Хорошо, проверим. – Лана приподнялась и сама коснулась уже теплыми губами моих губ. Боль в левой части лба вспыхнула, как удар казачьей шашки…
Город горел. Трупы китайцев-гаминов валялись прямо посреди улиц. Мародеров и грабителей расстреливали на месте. Я ехал на своей белой кобыле, в малиновом монгольском халате, с золотыми погонами на плечах, и с наслаждением вдыхал запах падали. С некоторых пор сладковато-пьянящий дух мертвой плоти вызывал во мне странные, смешанные и противоречивые чувства.
Я словно бы переставал быть самим собою. Потомок древних крестоносцев, носитель великой фамилии, издревле рождавшей воинов и героев, не мыслящий себя в мирной жизни, я вдруг растворился в незнакомых доселе откровениях буддистских лам. Ранее за глаза, а теперь и открыто в лицо мои цэрики с уважительным придыханием называли меня Махагалой – шестируким богом войны! И я отчетливо ощущал в себе его присутствие, усиливающееся с каждым днем, а вернее, с каждой кровавой жертвой, принесенной мною в боях за Ургу…
Я не начинал штурма, пока мои люди, переодетые в желтые одеяния лам, не выкрали живого Будду из-под превосходящей китайской охраны. После этого невероятного деяния весь гарнизон врага был деморализован, генерал Го Сунлин в гневе покинул город, и я не мешал ему. В ту же ночь Азиатская дивизия молча пошла на Ургу!
Мы штурмовали ее обмороженные, плохо вооруженные, голодные, доведенные до полного отчаяния. Забайкальские казаки, башкирцы, монголы и тибетцы убивали, резали, рубили всех, кто оказывал хоть малейшее сопротивление. Мы не жалели никого, никто не жалел нас, и кровь на схваченных морозом узеньких улицах быстро становилась розовым льдом. Безумство войны усмирялось лишь животным страхом перед моим взором. Я никогда не прятался за спины своих людей, выходя на китайские штыки лишь с одной монгольской плеткой-ташуром. Суеверные гамины сами бросали оружие в снег…
Говорят, за мной повсюду следовали собаки. Это неправда. По крайней мере, не было правдой в тот день. Свиту одичавших псов-трупоедов Махагала даровал мне гораздо позже…
Лана многому учила меня, не уча. Мы оба понимали, что она не наставница мне, а я не преданный ученик. Наше общение могло быть окрашено самыми разными оттенками человеческих чувств. Наверное, если бы мы жили семейной парой, то быстро свели бы друг друга с ума. Если бы, конечно, просто не перегрызлись в первую же брачную ночь.
– Я не видел тебя уже неделю.
– А мог не увидеть вообще. Три дня назад я вдруг резко поняла, как люто я тебя ненавижу! Меня буквально захлестнула слепая ярость, я была готова убить тебя на расстоянии. Во мне кипела такая злоба, такой гнев, такое безумство…
– Господи, да что я сделал?!
– В том-то и дело… Я ведьма, я себя знаю, и ни с того ни с сего на меня подобные вещи не накатывают. Мне пришлось обращаться к одному из Старших и просить его снять с меня эту дрянь. Оказалось, довольно тяжелое заклинание на разлуку. Признавайся, кто из твоих поклонниц приколдовывает от избытка дурости?
Я неуверенно пожал плечами. Пожалуй, парочку таких дам можно было припомнить. Но называть их имена Лане не хотелось…
– Проехали. Меня ударило лишь потому, что я для тебя что-то значу. Заговор брошен неуравновешенной девицей, возомнившей себя вправе решать твою судьбу. Иногда именно у таких вот непрофессионалок все и получается наилучшим образом. Им дают силу на один раз, заманивая и искушая. Второй раз она уже не зацепит – ни тебя, ни меня. Ей теперь ОЧЕНЬ долго предстоит болеть. Если выздоровеет – поумнеет.
– Ты так мстишь ей?
– Я?! Много чести! Ее размажет собственное колдовство, пусть знает, с чем заигрывала… И не смотри на меня так! Я же была готова убить тебя. Понимаешь, тебя! И что бы я потом… как я… одна…
Тема умерла сама собой. Мне не стоило особого труда выяснить, которая из тех двух моих знакомых неожиданно свалилась. Могу лишь сказать, что родственники и врачи до сих пор опасаются за ее душевное равновесие.
Я не оправдывал и не осуждал Лану – этот грех висел на мне лишь в начале наших отношений, и моя безудержная ревность вкупе с прямолинейностью суждений доставила немало неприятных моментов нам обоим. В первую очередь, наверное, все-таки мне, а может, и нет, она же никогда не открывала душу. Ей нечего было открывать.
Но я и не романтизировал ее. Рваную цепь наших встреч трудно было заключить в какие-то определенные рамки. Да и нужно ли? То, что мы не вписывались в общепринятые схемы (друг – подруга, учитель – ученик, вампир – жертва, любовник – любовница), все это могло напрягать опять-таки только меня, ее оно не волновало.
Лана никогда не искала моей помощи, ничего не просила и ни к чему не обязывала. Если была больна, то делала все, чтоб мы не могли увидеться. Она словно дарила мне каждый день, а то и по два-три раза на день маленькую возможность выбора – уйти или остаться?
Уход был бы самым безболезненным решением. Никаких обид, упреков, претензий, полная свобода плюс еще сохранение дружбы и добротная иллюзия возможности войти в одну реку дважды. Она действительно сумела бы это сделать, но готов ли был я заплатить такую цену за самообман и внешнее спокойствие…
Какой была бы моя жизнь без Лапы? Не знаю. Скорее, не уверен в однозначном ответе. Я бы жил без нее, разумеется, – ведь как-то жил и до встречи с ней. Но теперь это была бы жизнь из шести нот. Седьмую – незнакомую, неизведанную, необходимую – я бы искал вечно…
– Знаешь, как мне пришло осознание себя ведьмой? Я говорила тебе, что долго проходила в Наблюдателях, не решаясь определиться, по какой грани силы готова идти. Потом мне предложили пройти ряд духовных практик. Нечто среднее между дыхательной йогой, медитацией и аутотренингом. И вот тогда я словно провалилась в иной мир… Представь себе тихую реку, зеленый берег, весеннее солнце, голубое небо от края и до края, полевые цветы, звон пчел и безграничное счастье надо всем этим великолепием, где я и была ВСЕМ! Я ощущала себя в каждой капле воды, понимала язык насекомых, всей кожей чувствовала мягкость облаков, солнечные лучи пронизывали меня насквозь, и вся природа была растворена во мне, так же как я в ней. Быть ведьмой значит – ведать… Осознавать себя частью и целым, принимать свой путь, самосознание, движение энергий, рождение Вселенных, смех ребенка, увядание цветка. Это и есть моя истинная дорога…