Пятая рота

Помог все тот же Микила. Он посоветовал мне выбрать военно-прикладной спорт. А это всего-навсего прохождение на время общевойсковой полосы препятствий и разворачивание КШМ в боевую позицию.
Через полгода на проверке я эту полосу прошел шагом на кандидатский норматив. Даже генералы не поверили ни своим глазам, ни секундомерам. Пришлось пробегать ее снова. Микила, действительно, знал свое дело. Он объяснил мне, что каждый снаряд на стодвадцатиметровой полосе имеет свой секрет и ни к чему тратить силы и время, пытаясь преодолеть полосу, надеясь только на свою дурь. Так, крохотное окошечко, в которое и проползти-то непросто, будет удобнее и быстрее пройти, если, согнув голову, просунуть туда одновременно правую руку и правую ногу. Миг — и ты уже на другой стороне. А лабиринт вообще — проходится по прямой. Не надо по нему бегать и вилять — достаточно ставить ногу вплотную к опорам лабиринта. Ноги ставятся прямо, только корпус вихляется, но получается преодолеть лабиринт раза в четыре быстрее. И так в течение полугода отрабатывается каждый снаряд — по тысяче подходов. Зато эффект — оглушительный. Так проходить полосу препятствий кроме меня в Советском Союзе могли только цирковые эквилибристы.
Норматив развертывания КШМ был четыре минуты для экипажа из четырех человек. После двух тысяч тренировок мы с Микилой на глазах у обалдевших генералов вдвоем развернули ее чуть больше, чем за две минуты. Тут у Микилы тоже были свои «фенечки» и «примочки», позволявшие экономить секунды. И снова генералы не поверили, что можно развернуть машину вдвоем и вдвое быстрее, чем то отводилось для четверых. Но не скажешь же генералу: «Товарищ генерал, дело в том, что в этой машине места нет такого, которого бы я не обтер несколько сотен раз своей хэбэшкой, оттачивая навыки. Если я за секунду поднимаюсь с земли на крышу КУНГа, то это потому, что Микила показал мне как это делать. Если я за тридцать секунд разворачиваю шесть антенн, то это потому, что телескопические трубки мы предварительно смазали маслом, и они выходят одна из другой ровно и гладко. Если мне удается быстро подключить ТА-57, проще говоря — допотопный телефонный аппарат и вынести его на пятьдесят метров от нашей замечательной машины, то это из-за того, что Микила заранее особым образом сплел концы провода, чтоб они сами ложились под клеммы, а я не поленился смазать катушку и она разматывается без усилий. Что даже веревки, которыми расчаливаются антенны, у нас сложены «восьмеркой» для того, чтобы можно их было выбрасывать с крыши на всю длину и они не запутаются, а Микиле останется только вогнать в землю колышки. И вообще, товарищ генерал, сегодня я разворачиваю машину ровно в три тыщи первый раз».
Значков было не жалко. Не значки — главное. Главное, что завтра мы вольемся в боевой воинский коллектив. Как там нас примут?
— А это уже Афган? — спросил я аборигенов.
— Афган, — подтвердили аборигены, переглянувшись.
— А почему тогда не стреляют? — удивился я.
Аборигены снова переглянулись и заржали в голос:
— Ты что, же, думал, как переедешь Мост, так тебя сразу же бросят с красным знаменем высоту штурмовать?
Я и в самом деле представлял себе нечто подобное: полк, с развернутым знаменем берущий штурмом горы в которых засели духи.
— Успокойся, — посоветовали они, — война здесь по расписанию, а стреляют не каждый день. Даже не каждую неделю.
— Ну, ладно, мужики, — аборигены, собрав урожай значков, заторопились по своим делам, — отдыхайте. В полку вас уже ждут, не дождутся.
— Пойдемте, покурим, предложил я, когда они ушли.
Мы снова вшестером спрыгнули в пыль. Возле КАМАЗа прохаживался водитель — он был еще меньше прапорщика.
— Зря вы им значки отдали, — укорил он нас.
— Почему? Парням ведь на дембель?
— Это не парни. Это чмыри. Кому надо — тот себе значки всегда достанет. А они толкнут ваши значки дембелям. Значки в Афгане в цене. Тут их никому не дают, хоть и положено, поэтому комплект значков стоит двадцать пять чеков.
— Каких чеков?
— Обыкновенных — Внешпосылторга. В Афгане солдаты и офицеры зарплату получают не в рублях, а в чеках. У вас советские деньги есть?
У нас были советские деньги: у кого трешка, у кого пятерка.
— Можете выбросить, — презрительно посмотрел на деньги водитель, — или до дембеля сохранить. Тут они никому не нужны.
— А червонец? — сунулся я.
— Червонец? — водитель с сомнением покачал головой, — не знаю. Попробуй поменять. В некоторых дуканах обменивают советские стольники и полтинники. Может, и твой червонец обменяют. Хотя, вряд ли.
— Тебя как зовут? — Щербанич-младший предложил водителю сигарету.
— Меня-то? Васёк.
— А ты сколько служишь?
— Полтора. Скоро на дембель готовиться буду. Уже и парадка готова.
— Так чего же ты раньше значки у нас не попросил?! — изумились мы.
И в самом деле: быть у ручья и не напиться! Привезти в Афган полный кузов духов со значками за двадцать пять чеков комплект и не воспользоваться возможностью.
— А зачем мне? — не понял Васек, — я почти каждую неделю в Союзе бываю. У меня есть. Я их у погранцов на чарс вымениваю.
— А что такое чарс?
— Чарс? — усмехнулся Васек, — Скоро сами узнаете. Ладно, завтра рано вставать, идите спать.
— А ты где ляжешь?
— Как где? В кабине, конечно, у меня там и одеяло, и подушка. В первый раз, что ли?
Тут Рыжий задал вопрос, который волновал нас самого утра:
— Васёк, а что за полк-то?
Васек, казалось, не знал что ответить:
— Полк как полк. Горнострелковый. Обыкновенный полк.
— А мы воевать будем? — спросил я, затаив дыхание: мне очень хотелось воевать, чтобы «проверить себя».
— Воевать? — Васек усмехнулся, — навоюетесь, еще надоест.
— А полк в рейды ходит? — снова встрял Рыжий.
— Не в рейды, а на операции, — поправил водитель, — начиная с весны и по зиму, полк вообще на операциях, ну а зимой, понятно, реже выезжает. Ладно, мужики, давай спать.
Васек залез в кабину и стал устраиваться на ночлег. Мы снова залезли в пыльный кузов. Наши однопризывники, памятуя поговорку «солдат спит — служба идет», уже спали, и служба их в данный момент шла легко и беззаботно. Где-нибудь дома. А что еще солдат может видеть во сне? Дом, мать да любимую девушку. Сны с любимыми девушками — самые сладкие, вот только наутро надо идти стирать трусы.
Вскоре заснули Щербаничи и двое разведчиков, кроме Рыжего.
— Не спишь? — окликнул он меня.
— Не сплю. Думаю.
— За что? За жизнь?
— Нет. Я думаю о том, что «летать» нам еще целых полгода до наших духов.
— Каких таких «наших»?
— Ну, тех, которые придут нам на смену, и станут летать вместо нас, когда мы станем черпаками.
— А-а, — протянул он, — понятно. Только до них еще — как до Пекина раком.
— Вот и я о том же. «Наши» духи сейчас возле военкоматов водку пьют да с девками прощаются. А нам еще целых полгода отлетывать.
— Зато мы на целых полгода раньше их снова начнем пить водку и перетрахаем всех их девок, пока они тут горбатиться будут, — улыбнулся Рыжий: он, как видно, был оптимистом.
Я сам по натуре — патологический оптимист, то есть даже в самом хреновом, гадком и страшном, могу находить светлые и смешные стороны, поэтому, наличие соседа-оптимиста воодушевило меня. Даже настроение поднялось.
— Это верно, — согласился я с ним, — Ты откуда родом?
— С Украины. С Криворожья. А ты?
— Из Мордовии.
— Это где?
— Шестьсот километров от Москвы на восток.
— А у вас там кто живет? Мордовцы?
Ну, вот: опять тот же глупый вопрос — «кто живет в Мордовии?». Люди, призвавшиеся в армию из областей, с которыми Мордовия не граничит, никогда о ней не слышали! Действительно, республика маловата и по своим размерам сильно уступает Якутии. Как только не обзывали нашу мордву: и мордовцы, и мордоване. Не говоря уже о том, что большинство путают Мордовию с Молдавией. В школе, что ли не учились? Или географию прогуливали? За полгода службы полное отсутствие у моих сослуживцев знаний о народе, давшем миру патриарха Никона и скульптора Эрьзю, меня уже перестало раздражать. В самом деле: не доказывать же мне каждому встречному и поперечному, какой замечательный народ — мордва? Язык сломаешь, пока каждому втолкуешь. И не докажешь, что сам я — не мордвин! Раз родился в Мордовии — то все два года будешь мордвин. В Татарии — татарин. В Башкирии — башкир. Будь ты хоть узбек, хоть грузин, хоть калмык, но если ты призвался из Мордовии — два года проходить тебе мордвином!