Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллю

Я ничего не слышал. Ничего не чувствовал. Казалось, я в безвоздушной камере — наедине с братом, лежащим у моих ног. А в синей куртке на его спине было крохотное, опаленное по краям отверстие.
Я сбросил рюкзак, сорвал с себя куртку и прикрыл ею Кристиана. Не знаю, почему я так сделал. Я тогда не мог думать. И чувствовать не мог. Я только действовал.
— Скорей санитаров! — сказал я мужчине с рюкзаком. — Мой брат потерял сознание.
Потерял сознание? Кристиан… Кристиан…
Совершенно бесстрастно я констатировал, как отлично работает «Скорая помощь». Она прибыла через несколько минут. С носилками.
Снова и снова раздавался меланхолический глас трубы, возвещавший очередной старт, никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Ни на санитаров, которые быстро шагали с носилками, ни на меня, шедшего рядом.
Ближайшая санитарная машина стояла на Холменколвайен.
Я сел в машину рядом с носилками.
Завыла сирена, и автомобиль сразу же набрал скорость. «Все в этой стране делается как надо, — думал я. — Даже сегодня… а что сегодня?.. Ах да, воскресные состязания на Холменколлене… даже сегодня на улицах, должно быть, десятки тысяч людей… даже сегодня полиция гарантирует зеленую улицу санитарной машине… Санитарная машина… и в ней Кристиан? Кристиан…»
На этот раз мы не поехали в Уллевол. В ту больницу, что всегда была для меня якорем спасения: я всегда знал, что найду там Кристиана и он сделает все необходимое.
— Кристиан… — сказал я.
Он не шелохнулся. Я не узнавал его. Его чистое волевое лицо было спокойно, словно во сне.
Я осторожно откинул с его груди шерстяное серое одеяло, которым его прикрыли санитары. Я увидел, откуда вышла пуля: на его груди, прямо под карманом, была приколота эмблема Общества лыжников. Я увидел отверстие с бурыми опаленными краями — оно было больше другого, того, что я обнаружил у него на спине.
Кристиан… Кристиан…
Я карабкался вверх, выбираясь из серых туч. Я рвался к чистому небу, воздуху, свету… Но тучи, сгустившись, обратились в снег. И снег душил меня, и я утонул в нем…
Темная птица взмыла со снега ввысь, и этой птицей был я. И я летел куда-то долго-долго…
— …девяносто два метра! — объявил я.
Я слышал чьи-то голоса или, может быть, это были крики восторга, потому что я пролетел так далеко. Но прислушиваться не хотелось. И снова я потонул в снегу. Потом я снова карабкался сквозь серые тучи. Где-то там, над тучами, должен же быть просвет?
Достаточно было открыть глаза. Теперь я слышал голоса… они раздавались где-то высоко-высоко в небе… и мне очень хотелось увидеть тех, кому они принадлежали. Но это было так трудно.
Снова послышались голоса. Что они говорили?.. А может, был только один голос? Нет, два.
— Мартин, — произнес первый голос.
Кто такой Мартин? Ах да, Мартин — это же я, человек, летающий выше и дальше всех. Но, может быть, я вовсе никуда не летал? Может, я просто лежал без движения? И что за белое облако надо мной?
Потолок. Обыкновенный беленый потолок. Но где же те голоса?
— Мартин, — повторил прежний голос. — Ты не спишь?
Я отвел глаза от потолка, и передо мной возник Карл-Юрген. Я смутно различал его силуэт, а он словно колыхался надо мной, и было у него два лица, которые никак не сливались в одно. Я пытался разглядеть оба лица, изо всех сил стараясь смотреть на них в упор, так, чтобы вместо двух увидеть одно. Право, не бывает же двуликих существ? Впрочем…
— Янус, — сказал я.
— Да нет, это же я, — отозвался Карл-Юрген. — Ты только не волнуйся.
А я и не волновался. Мне было хорошо. Правда, я был немного сердит на Карла-Юргена за то, что он не дал мне досмотреть такой чудесный сон: подумать только, я был птицей, парившей в воздухе дольше всех других. Я снова закрыл глаза. Но тут послышался второй голос.
Был голос и была рука, лежавшая на моем запястье. Голос был приятный, мягкий, с легкой картавостью. Хорошо бы узнать, кто это так мило картавит.
Надо мной склонилось ласковое женское лицо, Я увидел седые волосы с пробором посередине, а над пробором — белый чепец.
— Как вы себя чувствуете, доцент Бакке? — спросил приятный голос женщины с ласковым лицом.
Я внимательно оглядел ее К ее воротничку была приколота эмблема: красный крест на белом поле. Сегодня, как видно, все было белое.
— Прекрасно, — ответил я.
— Вы только не волнуйтесь, — произнес ласковый голос.
Голова у меня была ясная, легкая. До меня вдруг дошло, что не очень-то учтиво так вот валяться в присутствии дамы. Я широко раскрыл глаза и понял, что уже не сплю.
И тогда я все вспомнил.
— Кристиан! — крикнул я. И попытался встать. Надо мной склонилось тонкое лицо, и я снова увидел седые волосы с пробором посередине.
— Вам можно сесть, доцент Бакке, если только вы обещаете не волноваться.
— Кристиан…
Карл-Юрген тоже наклонился ко мне.
— Все в полном порядке, Мартин. Кристиан чувствует себя превосходно, просто отлично.
Тут только я совсем очнулся.
Я лежал на койке под серым шерстяным одеялом в комнате с белыми стенами, и около меня были двое: Карл-Юрген и старенькая медсестра.
— Где я?
— В пункте «Скорой помощи».
— А почему не в Уллеволской больнице?
— Если уж ты шлепнулся в обморок на пункте «Скорой помощи», тебя будут держать здесь, пока ты не очухаешься, — сказал Карл-Юрген.
— Давно я здесь? Карл-Юрген взглянул на часы.
— Час с небольшим.
— Пить хочется…
Старенькая медсестра в белом халате приподняла меня за плечи.
Это было не совсем то, на что я рассчитывал: она подала мне большую чашку совершенно черного кофе. Я осушил ее одним глотком. Затем я помотал головой, и все шарики в ней встали на свое место. Я сел в постели.
— А как Кристиан?.. Он… скажи, он…
— Кристиан в полном порядке. Лучше некуда!
— Да, но… видел ты его?
— Видел, конечно, Он ранен пулей навылет, но чувствует себя хорошо. Он уже справлялся о тебе.
— Где он сейчас?
— Его только что перевезли в Уллеволскую больницу. Когда дежурный врач узнал, кто он такой, он тут же отправил его в его собственное отделение Уллеволской больницы. Вместе с пачкой свежих рентгеновских снимков.
— Можно мне к нему?
— Попробуйте встать на ноги, — сказала медсестра.
Я встал и стоял прочно, как каменная скала. Я чувствовал себя совершенно здоровым.
— Ты не ушибся? — спросил Карл-Юрген.
— Господину инспектору, должно быть, известно, что при обмороке люди падают очень мягко, — сказала медсестра.
— Да, конечно.
В окно светили косые лучи солнца. Я взглянул на часы. Было почти четыре.
Кристиан лежал на койке в одной из палат его собственного отделения Уллеволской больницы.
Я впился в него глазами и замер. Карл-Юрген тоже.
— Эй! — сказал Кристиан. — Вы как будто не особенно рады меня видеть?
— Господи боже мой! — сказал я. — Ты просто Фантомас!
— Почти что так, — сказал Кристиан. — Присаживайтесь. Сейчас придет профессор. Он изучает рентгеновские снимки.
Мы сели — каждый на свой стул. Так мы сидели, а Кристиан молча лежал на койке. Но он не походил на тяжелобольного. Пожалуй, он был лишь немного бледен. И, не знай я всего, что случилось, я бы нипочем не поверил, что это он тогда рухнул на снег у большой сосны на лыжном холме, простреленный навылет револьверной пулей.
Это был низенький плотный человечек, с белоснежной, коротко остриженной шевелюрой и ярко-синими глазами. Из-под белого халата выглядывал галстук, идеально гармонировавший с цветом профессорских глаз.
Мы с Карлсм-Юргеном встали. Я не уверен, что профессор вообще заметил наше присутствие. Впрочем, должно быть, заметил, потому что милостиво нам кивнул.
— Инспектор Халл? Доцент Бакке?
Мы поклонились.
Он вновь осчастливил нас коротким кивком. Но ничем не выдал своих мыслей.