Очерки бурсы
— Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж… Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню».
— Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком.
Хохот.
— А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет.
— Вот так жених!
— Смазь ему, ребята!
— Салазки жениху!
Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал брачитьсяс тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал.
К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту..
— У-у-у! — затянул он.
Класс захохотал.
— Молокосос!
Тавля после того еще надрал ему уши.
Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях.
Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы.
Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исайе, ликуй!» Гороблагодатский отломал апостол, закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать-сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги.
На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины.
Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой.
Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на псе рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба.
Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны.
Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах.
Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку.
1863
Бегуны и спасенные бурсы. Очерк четвертый
Главное действующее лицо настоящего очерка — Карась. Что это за рыба?
Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на маленького, не допускали его не только в сериозные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он не ел еще семинарской каши, а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством, — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: вое это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни.
Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже своюкровать, свойсундук, своикнижки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда Карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец сериозен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек.
Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочкуи т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в райи ад, то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек…
«Это очень весело», — подумал Карась.
Но в то же время он услышал насмешливый голос:
— Новичок!
— Городской! — прибавил кто-то.
— Маменькин сынок!
«О ком это?» — думал Карась.
Его щипнули.
«Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего…
— Смазь новичку!
«Это что такое?» — подумал Карась.
На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги.
— Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение.
«Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась.
В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали Жирбасом.
— Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас.
— Буду.
— Зачем?
— А учитель спросит?
— Быть может, и не спросит.
— Так разве не учить?
— Не стоит.
— И не буду же учить.
Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа.
— Что ж мы будем делать? — спросил Карась.
— Давай играть в трубочисты.
— Ладно.
Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит:
— Хочешь, посажу тебя в эту бутылочку?
— В эту?.. Каким образом?..
— Да уж будешь сидеть… хочешь?