Место происшествия - фронт
— Сводка та же, товарищ старший батальонный комиссар, — отчеканил Лоб.
Маслюков потоптался на месте, потом полез в карман за папиросами, устремив на младшего политрука Маринина вопрошающий взгляд.
Прикурив от зажженной спички и глубоко затянувшись табачным дымом, Маслюков спросил:
— Удалось вам встретить вчера свою девушку?..
Начальник политотдела ждал ответа, а Петр не находил слов. Ему почему-то было совестно. Совестно оттого, что он столько думает о Любе, что ночью почти не сомкнул глаз.
— Война же… Не до этого, — наконец произнес Маринин, отводя в сторону ввалившиеся за ночь глаза, в которых светилась тоска и боль.
— Это верно, — вздохнул Маслюков. Помолчав, добавил: — Плохо, что девушка оказалась ближе к фронту, чем мы с вами… Вот что! — вдруг оживился старшин батальонный комиссар. — Пойдемте к комдиву. Он сейчас броневик посылает в разведку. Доедете до Лиды и ищите там свою невесту. Если разыщете — везите на попутных машинах в Ильчу. Там эвакуируются сейчас наши семьи; отправьте и ее в тыл…
Броневик мягко катился по шоссейной дороге. Тесно стоять, высунувшись из башни, рядом с плечистым сержантом-пулеметчиком, но Петр предпочитал тесноту духоте. В броневике, там, где сидели командир машины лейтенант Баскаков и водитель, от накалившегося под солнцем металла нечем было дышать, а здесь, над башней, лицо обвевал свежий поток воздуха.
Впереди уже виднелась Лида. Над ней поднимались столбы дыма, образуя в небе сплошное серое облако.
Броневик миновал одинокий двор. Это, впрочем, был только след от двора. В щепы разнесен фугаской сарай, перевернута взрывной волной цементная надстройка колодца, а от дома осталась куча пепла с высившейся посредине порыжевшей трубой. Во дворе лежала корова с раздутым брюхом. Нигде ни души.
…Въехали в местечко. Машина медленно пробиралась по улицам, местами заваленным обломками. У стыка дорог на Гродно и Ораны броневик остановился. Еще в лесу, ориентируясь по карте, Маринин и лейтенант Баскаков условились здесь расстаться.
Баскаков, невысокий крепыш с широким смуглым лицом, разминая затекшие ноги, сказал Маринину:
— Проеду в сторону Ораны километров двадцать. Через час вернусь. Дорогу на Скидель и Гродно разведаем вместе. Если же задержишься или уедешь — приди и переверни вон тот камень, — лейтенант указал на небольшую известковую глыбу у ворот ветхого домишка.
Маринин с потемневшим от бессонной ночи лицом побежал на вокзал, а Баскаков, заметив, что по дороге, ведущей из Радуни, едет несколько грузовиков, решил подождать их здесь, на перекрестке, чтобы расспросить у шоферов и сидящих в кузовах людей об обстановке под Гродно.
Петр Маринин шагал вдоль железнодорожных путей, забросанных обломками вагонов, кирпичом, грудами земли. Местами зияли огромные воронки, и от их закраин дыбились в небо рельсы. Где-то за водокачкой бушевал пожар.
Среди рельсов заметил распластанное тело. Сжалось сердце, по спине побежали мурашки. Приблизившись, увидел девушку. Раскинутые руки, растрепанные белокурые волосы, лицо, покрытое ровным слоем пыли, будто густо напудренное. Ни царапины, ни следов крови.
С запада явственно донесся гром, а затем глухие тяжелые удары. Казалось, что где-то далеко по щербатой мостовой перекатывают громадную пустую бочку.
Навстречу шел старик железнодорожник.
— Папаша, — обратился к нему Маринин, — посоветуйте, пожалуйста, как мне быть?
— Небось уехать побыстрее хочешь? — со злой усмешкой спросил старик. — Много вас таких. Дорога не работает! — И, нахмурив брови, пошел дальше.
— Постойте! — кинулся вслед за ним Петр.
Железнодорожник остановился.
— Ко мне вчера днем должна была приехать… сестра. Я не мог встретить ее… Где теперь искать?
Старик внимательно посмотрел в усталое лицо молодого офицера, уловил в напряженно-ожидающих глазах затаенную боль и, вздохнув тяжело, уже мягче ответил:
— И не ищи, сынок. Не пришел вчера этот поезд. Разбомбили его на последнем перегоне…
10
Грузовики, шедшие из Радуни (их оказалось четыре), были битком набиты ранеными. Лейтенант Баскаков, стоя на перекрестке у броневика, энергично махнул рукой шоферу передней машины. Небольшая колонна остановилась, и из кабины переднего автомобиля вышел измученный, запыленный военный. Это был военврач третьего ранга Савченко Виктор Степанович.
Баскаков, рассмотрев по одной шпале в петлицах военврача, лихо откозырял и попросил разрешения обратиться. Савченко окинул его усталым, безразличным взглядом и, повернувшись к остановившимся на дороге машинам, хриплым голосом скомандовал:
— Пополнить запасы воды, залить радиаторы!..
Только после этого стал отвечать на вопросы лейтенанта.
К недалекому колодцу суматошно бежали с ведерками в руках шоферы, спешили с флягами и котелками ходячие раненые. Через борт кузова заднего грузовика с трудом перевалил младший политрук Морозов, держа на весу перебинтованную левую руку и болезненно морща отекшее желтое лицо; на голове Морозова, охватывая затылок и лоб, сидела огромная, порыжевшая от пыли и проступившей крови, похожая на шапку-ушанку повязка. Морозову подали из кузова котелок, и он тоже побрел к колодцу.
К остановившимся грузовикам со всех сторон устремились беженцы. Угадав в военвраче Савченко старшего, дружно атаковали его.
— Товарищ начальник, подвезите, — с мольбой и надеждой в голосе просила красивая большеглазая женщина, держа на одной руке запеленутого ребенка, в другой — узелок.
— Сынок, умаялась я совсем, — молила немощная старуха, вытирая слезящиеся глаза, — ноги не несут…
Подошла пожилая женщина с цепочкой детей. Шесть ребятишек, примерно от пяти до двенадцати лет, еле ковыляли, широко расставив руки. Оказывается, рукава их рубашонок пришиты друг к дружке, чтобы не растеряться в дороге. Самый маленький — пятилетний мальчишка, как только цепочка детей остановилась, сел прямо в дорожную пыль, и его поднятая рука, прикрепленная к руке сестренки, как бы молила о помощи, а глаза большие, умные и печальные — смотрели на людей, на мир с немым укором.
Савченко, увидев детей, точно впервые ощутил всю глубину детской беды, которую принесла война. Встретился с грустным взглядом мальчика, свалившегося с ног от недетской усталости, и почувствовал, что ему нечем дышать, что к горлу подступило, кажется, само сердце…
— Родные… куда же я вас? — с трудом выговорил он. — У меня раненых полно… Иные стоя едут.
И все-таки жалость взяла верх. Из кузова передней машины столкнули на обочину дороги бочку из-под бензина, бочку, которую так надеялись наполнить. Подсадили в кузов пожилую женщину. Коренастый шофер в замусоленном комбинезоне начал разрезать ножом нитки на сшитых рукавах, дробить цепочку детей и по одному ребенку подавать в кузов.
— Товарищи, идите! — устало уговаривал Савченко остальных беженцев, столпившихся у машин. — Ни одного человека не могу больше взять…
Вдруг Виктор Степанович, словно почувствовав на себе еще чей-то особенный взгляд — пристальный, напряженный, — повернулся лицом к проулку, выходившему к перекрестку, и увидел девушку с чемоданом в руке… Запыленная, усталая и… такие знакомые глаза! Недоумевающие и скорбные…
— Люба?.. — прошептал Савченко.
Это была действительно Люба Яковлева — невеста Петра Маринина… И никакой случайности. Впрочем, конечно, случайность… Но на войне ничему удивляться не приходится. Тебя случайно может задеть шальная пуля; или ты пройдешь по минному полю и случайно не наступишь на мину; в людской сутолоке ты случайно столкнешься с братом или совсем не встретишься с ним, хотя, может быть, ночь и ненастье загнали вас под одну крышу… Случайность на войне еще в большей мере, чем в других условиях, проявление необходимости. Это всем известно, однако все и всегда поражаются случайностям.
— Яковлева?.. Как?.. Как вы сюда попали?
Люба горько улыбнулась потрескавшимися губами и почти шепотом ответила: