Место происшествия - фронт

— К Петру своему ехала… А теперь иду… после бомбежки… Со вчерашнего дня иду, — обессиленная, она села на чемодан, облокотилась на колени, закрыла руками лицо.
— Куда? Зачем в такое время?
— В Ильчу, — сквозь слезы ответила Люба.
— Куда же вас посадить? — Савченко озадаченно посмотрел на свои машины.
— Ишь, для девки найдется небось место!..
— Совести никакой! — раздались из толпы голоса.
Савченко нахмурился и повернулся к Любе:
— Идемте, я вас посажу…
Люба отрицательно покачала головой.
— Мне в Ильчу, к Пете…
— Товарищ Яковлева! — повысил голос хирург. — Вы же медик! Смотрите, сколько раненых!.. К тому же я на Ильчу еду…
Неторопливо возвращался Петр Маринин к перекрестку дорог, где должен был встретить броневик лейтенанта Баскакова. Последняя надежда разыскать Любу потеряна…
Увидев, что броневик до сих пор стоит на оживленном перекрестке, Петр ускорил шаг и вдруг узнал в раненом, несшем в руке котелок с водой, младшего политрука Морозова:
— Виктор!..
— Маринин!.. Петька!..
Хотя не прошло и месяца с тех пор, как расстались друзья, встретились они, словно после предолгой разлуки. С любопытством смотрели друг на друга, стараясь уловить новое во взгляде, в улыбке, в движениях, в манере говорить. Первые два дня войны, казалось, на несколько лет отбросили те недавние времена, наполненные радостным стремлением в будущее, когда Маринин, Морозов, Гарбуз заканчивали училище, когда они впервые надели офицерскую форму…
— Уже воевал? — с некоторой завистью спросил Маринин, глядя на забинтованную голову и перевязанную руку Морозова.
— Пришлось, — устало улыбнулся Морозов.
— И Гарбуз?..
— Убили Гарбуза… В танке сгорел…
Не хотелось верить, что нет больше в живых Гарбуза — того самого Гарбуза, который собирался ехать в отпуск на Кубань, чтобы жениться…
В один-два дня все перевернулось! Мечты, радость жизни, близкое счастье, да какое счастье!.. И все сразу рухнуло. Все стало не так… Гарбуза убили, Морозов ранен… Разбомбили поезд, в котором ехала к нему Люба…
А Морозов тем временем рассказывал о боях на границе, о беспримерном танковом сражении, в котором он участвовал.
— Большое дело — победа в первом бою, — заканчивал свой рассказ Морозов. — Хоть маленькая, с птичий нос, но победа. Черт возьми! И сказать не знаю как. Понимаешь, солдата она рождает. Вот мы… Растрепали танковую колонну немцев. А потом нас растрепали. Но первыми набили фашистам морду мы! А это большое дело. Каждый понял, что можно бить фашистов в хвост и в гриву.
Морозов умолк, поправил повязку на своей раненой руке и задумался. Маринин вынул блокнот, но записывать ничего не хотелось. И без этого помнился до мельчайших подробностей рассказ Морозова, живо представлялась вся картина танкового боя.
— Как же теперь? — спросил Маринин. — Неужели не остановим их на границе?
Морозов снисходительно засмеялся.
— Эх, Петр, Петр, ты еще не веришь, что фашисты перешагнули границу. Мы на этих машинах из-под самого носа немцев выскользнули, а от бригады нашей почти ничего не осталось.
— Вся бригада погибла?! — Петр вскинул брови, в глазах его полыхнул горячечный блеск.
— Почему погибла? Живет бригада! — И Морозов, поставив на землю котелок, сдвинул вперед сумку от противогаза, расстегнул ее. Маринин увидел там сверток красного атласа.
— Что это?
— Боевое знамя. Комбриг приказал в штаб дивизии доставить.
— Знамя бригады?! — шепотом произнес Петр, благоговейно притрагиваясь к свернутому полотнищу и изумленно глядя на Морозова.
С неба донесся грозный гул бомбардировщиков.
— Воздух! — послышался чей-то взвинченный голос.
Друзья поспешно распрощались…
  
11
 
Через несколько минут броневик мчался по дороге на Скидель. Петр занимал то же самое место — в башне, рядом с сержантом-пулеметчиком.
Навстречу все чаще среди беженцев попадались группы красноармейцев с посеревшими от усталости и пыли лицами, воспаленными глазами.
— Где немцы? — спрашивали у них.
Толкового ответа ни от кого нельзя было добиться. Но из рассказов можно заключить, что танки противника далеко углубились в нашу территорию. Нужно быть готовыми к встрече с ними.
Чем больше удалялись от Лиды, тем заметнее пустело шоссе. Люди, шедшие на восток, сворачивали на проселочные дороги, а то брели и напрямик — через леса и поля дозревающей пшеницы. Нередко, заметив катившийся по дороге броневик, они вдруг исчезали, словно проваливались сквозь землю. А на том месте, где только что шли люди, спокойно колыхались белесые хлеба, переливаясь волнами, которые бесшумно разбивались об опушки лесов, обступивших зреющие нивы.
Маринину казалось, что пустынная дорога таила в себе какую-то опасность. Он напряженно всматривался вперед, вопросительно глядел на лейтенанта Баскакова, когда тот останавливал машину, вываливался из-за бронированной дверцы и, низкорослый, плотный, расставив ноги и подав корпус назад, подносил к глазам бинокль.
Миновав неширокую речку Лебеду, заметили на дороге двух людей. Один красноармеец, второй — в гражданском платье. Боец, угрожающе направив на гражданского винтовку, что-то требовал от него. Когда бронеавтомобиль приблизился, Маринин расслышал резкий голос:
— Руки вверх! Застрелю!..
Броневик остановился, и Баскаков с Марининым, выскочив на дорогу, торопливо подошли к неизвестным.
— В чем дело?..
Не успел Баскаков произнести эти слова, как боец и гражданский мгновенно направили на него и на Маринина оружие:
— Руки вверх!
Человек в красноармейской форме четырехгранным штыком прикасался к груди Баскакова. В лицо Петра смотрел пистолет коренастого мужчины в рыжем поношенном костюме.
Это случилось так неожиданно, что Маринин, не успев ничего сообразить, машинально сделал шаг к своему так внезапно появившемуся противнику.
— Приехали, комиссары. Ни с места! Машина под прицелом, на водителя не надейтесь… — И человек в гражданском, чуть скосив глаза в сторону придорожных кустов, крикнул по-немецки:
— Schnell hierher! [1]
В эту долю секунды перед глазами Петра встало родное училище, спортивный городок и старший лейтенант Иванов — преподаватель физподготовки. Два года учил он курсантов рукопашному бою, твердя на каждом уроке: «Нападай, соображай, парируй и снова нападай…» Будущие политработники восхищались его искусством и добросовестно учились владеть штыком, прикладом, лопатой, кинжалом…
И в это мгновение, когда Петру впервые в жизни глянул в глаза вражеский пистолет, из которого вот-вот могла вырваться пуля, он вдруг отчетливо увидел своего преподавателя…
Миг — и Маринин носком сапога резко ударил своего противника в пах, схватил и вывернул правую руку. Мужчина в рыжем костюме заскрежетал от боли зубами, свалился на пыльную дорогу. Его пистолет отлетел далеко в кювет.
Лейтенант Баскаков тоже сделал движение, но оглушительно грохнул выстрел, и он, ухватившись руками за штык винтовки, начал медленно оседать на землю. Петр метнулся к лейтенанту и, позабыв, что при нем наган, цепко ухватился за цевье винтовки. Баскаков выпустил штык и затих на нагретой солнцем дороге, словно стараясь прижаться раной к земле.
Справа, из кустарника, к месту схватки и к броневику спешила группа людей. Пепельного цвета мундиры, засученные рукава, пилотки набекрень, черные автоматы. Так вот какие они, фашисты!
По бегущим неожиданно хлестнули пулеметные очереди из броневика. Это вступил в бой сержант — башенный стрелок бронеавтомобиля. О его присутствии враги, видимо, не подозревали, так как было известно, что экипаж броневика состоял всего лишь из трех человек.
Маринин крепко держался за винтовку, отводя ствол в сторону. Не выпускал ее и человек в красноармейской форме. Секунду, может, меньше, они смотрели друг другу в лицо. Глаза фашиста — холодные, чужие, напуганные. Заметив страх врага, Петр с силой потянул к себе оружие. Фашист начал яростно вырывать винтовку, словно чувствуя, что в своих руках он держит собственную жизнь.