Звездный скиталец (С иллюстрациями)
Возвратились они в начале двенадцатого возбужденные от выпитого шампанского, усталые, но довольные. Всю дорогу домой Эльсинора пыталась говорить с мужем по-русски, и он от души смеялся над ее произношением и нерусской манерой строить фразы. Она притворно обижалась, но тотчас снова начинала болтать, и ее веселый смех звонко рассыпался по пустынной, озаренной лунным сиянием улице.
Возле их апартаментов Симмонс выключил силовое поле, отпер ключом дверь.
Первое, что его насторожило, был свет. Люстра в форме причудливо изогнутой морской раковины матово светилась под потолком, хотя он хорошо помнил, что, уходя, выключил ее. В комнате остро пахло дезодорантом. Симмонс вопросительно взглянул на супругу. Та недоуменно развела руками и улыбнулась.
— Ты чувствуешь запах? — резко спросил он.
— Да. — Она все еще улыбалась.
— Откуда он?
— Откуда же мне знать? — пожала она плечами.
— Значит, не знаешь? — От хорошего настроения не осталось и следа.
— Конечно. — В ее глазах заплясали тревожные огоньки. — Ведь мы ушли вместе.
— Допустим. — Возразить было нечего, он понимал это, но демон ревности бушевал в нем уже вовсю. — Допустим.
Он шагнул в подсобную комнату, где хранился баллой с дезодорантом. Баллон был на месте.
— Так… — Он пробежал по комнате налитыми кровью глазами, сам не зная, что ищет. Внезапно взгляд его остановился на стерилизаторе. Боковая панель бака была откинута, и на ней вперемешку лежали аккуратно выстиранный мужской халат из полосатого атласа, штаны и рубаха из плотной домотканной бязи, платье и нижнее белье Эльсиноры.
Не помня себя от ярости, Симмонс схватил одежду и швырнул в лицо Эльсиноре.
— Откуда это взялось, ты тоже, конечно, не знаешь?
Невыносимо было видеть, как она, опустившись на колени, растерянно перебирала еще не успевшие просохнуть вещи, потом подняла испуганное лицо и умоляющим жестом протянула к нему руки.
— Я ничегошеньки не понимаю, Эрнст. Поверь.
— Оставь! — крикнул он. — Довольно лжи! Уж лучше молчи!
Трясущимися пальцами он достал сигарету, закурил и сел в кресло возле стола. Проклятый немец был прав: прошлое не возвращается. А все, что связано с Эльсинорой, теперь уже далеко в прошлом. Симмонс загасил недокуренную сигарету и выдвинул ящичек стола. На зеленом бархате покоились как две капли воды похожие друг на друга времятроны-луковицы. Симмонс положил один из них на ладонь, установил диск на деление, соответствующее 1727 году. Эльсинора была где-то позади, где-то совсем рядом, он слышал ее прерывистое дыхание, но она для него уже не существовала.
Симмонс глубоко вздохнул и включил времятрон.
В нарушение правил шариата Шергазыхан ворвался во двор строящейся мечети верхом на коне. Поджарый худой иноходец приплясывал на тонких ногах, приседал, прядал ушами. Был полдень, и рабы, разместившись кучками в тени недостроенных стен, утоляли голод кусками зачерствелых лепешек. Поодаль хлебали что-то из одного таваха [9] нукеры. Появление хана застало их врасплох. Бросив еду, они кинулись разбирать оружие.
— Ленивые свиньи! — заревел Шергазыхан, бросая на них всхрапывающего коня. — Бездельники!
Засвистела плеть. Нукеры прикрывали головы руками, прятали лица, но разбегаться не смели.
— Ну, братцы, будет, кажется, дело! — негромко сказал Савелий и поднялся с земли. — Беритесь за работу, черт с ним, с обедом.
Рабы принялись за дело, украдкой наблюдая за продолжающим бушевать ханом. Больше всех досталось плешивому Сайду. Он в конце концов упал ничком, вобрав голову в плечи и поджав ноги. Конские копыта вздымали пыль у самого его уха.
— Где десятник? Мастер где? — неистовствовал Шергазыхан. — Заковать в кандалы! В зиндан!
— Чего это он? — недоумевал Савелий. — Аль с цепи сорвался?
Откуда было ему знать, что буквально час назад хану вручили письмо эмира бухарского, в котором тот приглашал Щергазыхана на торжественное открытие мечети и медресе, заложенных год назад, и выражал удивление медленными темпами строительства медресе Шер. газыхана, начатого на три года раньше. И уже явной издевкой было предложение прислать на помощь бухарских мастеров, «если в священной Хиве перевелись свои строители».
Двое дюжих нукеров из охраны Шергазыхана приволокли под руки полумертвого от страха мастера. Старик рухнул на колени и, уронив чалму, пополз на четвереньках, пытаясь прижать к губам развевающуюся полу парчового ханского халата. Ему почти удалось прикоснуться к ней губами, когда хан изо всех сил пнул его сапогом. Старик опрокинулся навзничь, хватаясь руками за окровавленное лицо.
— Собака! — свистящим шепотом процедил сквозь зубы Шергазы. — Сын и внук бездомных собак! Так-то ты выполняешь ханский фирман?
— Пощады! — прохрипел мастер.
— Почему строительство тянется три года? Почему строят кое-как? Почему рабы еле шевелятся, как сонные мухи? Отвечай, дохлятина!
У старика отчаянно прыгала окровавленная бороденка. Захлебываясь и глотая слова, он зачастил, не сводя с хана расширенных ужасом глаз:
— Ваш слуга… старался, как мог… Они — не рабы… Вы сами говорили — не наказывать, отпустить, когда закончат стройку…
— Не рабы? — взревел Шергазыхан. — Не наказывать?! Безмозглый осел! Вонючая падаль — вот они кто! Смотри!
Он рванул поводья так, что жеребец снова взвился на дыбы, опять свистнула плеть. Обезумев от боли, животное понеслось вдоль стены, сшибая подвернувшихся под ноги рабов. Яростно скаля зубы, Шергазыхан наотмашь хлестал по головам, лицам, спинам мечущихся по двору невольников.
— Что делает, вражина! — скрипнул зубами Савелий. Он словно окаменел с кирпичом в правой руке и пригоршней раствора в левой. Осадив коня, хан замахнулся. Савелий вскинул над головой левую руку, пытаясь защититься от удара. Дважды просвистела плеть, рассекая рубаху и оставляя кровавые рубцы на плечах Савелия, лишь на третий ему удалось перехватить плеть и выдернуть из руки истязателя. Шергазыхан выхватил из ножен саблю, но взмахнуть ею не успел: Савелий изо всех сил ударил его в висок кирпичом…
Это было похоже на страшный сон: выпустив из руки саблю, Шергазыхан медленно заваливался на круп коня. Савелий с перекошенным яростью лицом падал, растопырив руки, со стены, нукеры ханской охраны ринулись к месту происшествия с занесенными над головой саблями — и все это замерло, словно на стоп-кадре какого-то чудовищного фильма, поставленного режиссером-параноиком. Еще минуту назад можно было предотвратить трагедию, разогнать буйнопомешанных актеров, осадить ассистентов-маньяков, скомандовать идиотам-операторам прервать съемку. Но минута эта истекла, непоправимое свершилось — и восстание рабов, теперь уже покойного, хивинского хана Шергазы стало ужасающей явью. Неподготовленное, лишенное поддержки извне, оно было обречено: еще секунда-другая и во дворе недостроенного медресе начнется резня, и в потоках человеческой крови захлебнется мечта тысяч рабов о возвращении на родину, рассыплется в прах продуманный, казалось бы, во всех деталях план Симмонса…
Механически, не отдавая себе отчета, Симмонс выхватил бластер и ударил лучом по набегающей ханской охране. Смерч сизого пламени взорвался во дворе медресе.
Драматические события последующих дней сохранились в его памяти вереницей разрозненных, не связанных друг с другом эпизодов.
…Толпы оборванцев тщетно пытаются взломать ворота ханского арсенала. Симмонс, Савелий и еще десятки рабов, вооруженных саблями, пиками и секирами, оттесняют толпу. Рабы выстраиваются в два ряда перед воротами, выставив вперед пики. Симмонс, действуя бластером как резаком, срывает запор, и Савелий начинает распоряжаться раздачей оружия.
…Яростно завывающая толпа мятежников и городской бедноты штурмует дворец хана. Со стен на них сыплются стрелы, хлопают редкие выстрелы. Под напором тысяч людей рушатся массивные карагачевые ворота и толпа устремляется во внутренний двор. Падают под ударами стражники, мечутся слуги, с женской половины дворца раздаются истошные вопли и визг. Громадный рыжий раб-перс тащит за волосы через двор дебелую женщину в разодранном атласном платье. Вырывают друг у друга начищенное до золотого блеска медное блюдо рабыэфиопы. Старик-слуга в немом отчаяньи взирает, как рабы крушат хрупкую фарфоровую посуду. Какие-то темные личности, воровато озираясь, волокут к воротам скатанные в рулоны ширазские ковры.