Загадочный святой. Просчет финансиста. Сердце и галактика

— Послушай-ка, странник. Ясно ли ты представляешь, куда ты попал и чем может обернуться для тебя твое намерение провести здесь эту ночь? Ведь за это жители равнины будут неотступно тебя преследовать. Сдается мне, что ты нездешний и даже не подозреваешь, сколь суровы законы, касающиеся прокаженных. Беги скорее отсюда, и тебе, возможно, посчастливится скрыть, что ты побывал в лепрозории.
— Ты уж прости нашего доктора, — сказал приор, тоже не на шутку встревоженный. — Но он тоже считает своим долгом вслед за мной предостеречь тебя. Врач — человек ученый, искусный и умный, хоть и не лечит лепру, поскольку она неизлечима. Он тоже прокаженный, как и все здесь, однако знает эту гнусную болезнь лучше всех. Но в делах веры он человек сторонний. Я же, брат мой, признал тебя сразу.
— Аминь, — согласился Жан Майар и подмигнул, отчего лицо его скорчилось в жуткой гримасе.
— Я пришел сюда из города, — заговорил странник. — Его колокольни, должно быть, видны с вершины вашей горы. Мне ведомы и жестокие нравы, и бессердечие окрестных жителей. Только тебе-то, господин доктор, что за меня волноваться? — кажется, незнакомец ощутил в мэтре Майаре противника и потому говорил с ним пренебрежительно, даже не глядя в его сторону. — В общем так, господин доктор, нет у меня ни малейшего желания возвращаться на равнину. Отныне я хочу жить здесь, на Больной Горе. Неужто прокаженные откажутся принять меня?
— Конечно же, нет! — поспешил успокоить его приор. — Я ведь уже сказал тебе, что признал тебя. Благословен будь, Господень посланник!
— Так и позволь мне остаться! Мне и нужен-то лишь ворох соломы да угол в самой что ни на есть убогой лачуге.
— Ты будешь моим гостем. Войди в сей монастырь, отныне он и твой дом. Для меня большая честь и счастье принимать тебя здесь. Входи и располагайся. Ты ведь наверняка утомлен дальней дорогой…
Не обращая внимания на иронические взгляды Жана Майара, приор провел странника в свою келью, усадил за стол, налил ему кружку вина и, кроме всего прочего, настоял на том, чтобы собственноручно омыть гостю ноги. Тот с равнодушием, похожим даже на презрение, позволял делать с собой все, что угодно, однако от житья в келье сразу же отказался, явно горя желанием вернуться к толпе. Та же, ожидая его, глухо роптала.
Врач все продолжал наблюдать за неизвестным, отыскивая в его поведении фальшь или какую-нибудь хитрость, чтобы изобличить в страннике некий мирской интерес.
— Ты еще не видел по-настоящему отталкивающих, просто омерзительных прокаженных, — сказал мэтр Майар страннику. — У тех, что до сих пор окружали тебя, вполне человеческие лица по сравнению с теми, что живут выше по горе. Тебе придется набраться духу, чтобы встретиться с ними, потому как это воистину жуткое зрелище.
— Все люди братья, не правда ли? — изрек странник свою любимую фразу тем же спокойным голосом. — Человеческие лица, даже обезображенные проказой, не вызывают у меня никакого отвращения… А разве не все прокаженные собраны здесь, за монастырской стеной?
— Увы, брат мой! — ответил приор. — Пределы монастыря стали слишком тесными, они не могут уже вместить всех больных, так что многие, пораженные скверной еще в большей степени, вынуждены ютиться в лачугах на склонах горы. Чтобы обойти весь лепрозорий, тебе понадобится не менее двух дней.
Странник резко встал, охваченный каким-то внезапным порывом.
— Брат приор, мне нельзя мешкать, — вдохновенно произнес он. — Я должен побывать у этих несчастных!
 5 
— «Человеческие лица, даже обезображенные проказой, не вызывают у меня никакого отвращения», — задумчиво повторил врач слова странника. — Вот уж истинно отчаянный человек!
Неизвестный удалился столь стремительно, что приор даже не попытался задержать его.
Жан Майар подошел к окну и выглянул. Сгущались сумерки.
— Странная птица этот ваш Святой, приор, — продолжал врач. — Теперь ему почему-то стало невтерпеж обойти всех прокаженных Больной Горы. Вряд ли это им нужно. Не сделав и двадцати шагов, он уже потерся лицом об десяток обезображенных рыл. А наш брат прокаженный и рад: когда еще будет такой случай! На площади полно народу, просто яблоку некуда упасть. Они даже подыскали уже женщину, чтобы подложить ему. И что же он с нею делает? Все то же: кланяется ей до земли, прижимает ее к своей груди, целует в лоб и в щеки. Снова целует, потом переходит к другим, а те, мерзавки, рады-радешеньки. А он все длит свои старанья… Не пойму я, что это за святой такой — со всеми раскланивается, со всеми лижется… Разве так являют святость?
— Мэтр Жан, вашими устами вещает богохульник, — ответил приор, преисполненный восторга от всего происходящего. — Этот человек свят, и высший смысл его миссии заключен в полной самоотдаче. Потому-то у него и нет времени даже на краткий отдых.
— Ну да, конечно… — буркнул врач. — Но почему бы вам не потолковать с ним чуть подольше и не выяснить, какого он сорта святой. Общеизвестно, что святые могут происходить из королей. Он наверняка не из таких. Бывают святые из рыцарей. Но он явно и не из рыцарей тоже. Может, он святой из монахов? Тогда где его тонзура? Но и на простолюдина он не похож. Впрочем, я никогда не слыхал о святом из простолюдинов…
— Разве его происхождение что-нибудь значит? Он свят, и этим все сказано. Не удалось ли вам уловить, как и мне, некий аромат, что разносится его дыханием? Я до сих пор опьянен им. Этот запах отнюдь не почудился брату Розу, от святого и вправду веет ладаном и мирром.
— Ну как же! Я тоже обонял его, как и вы, хотя и не сподобился его лобзания — должно быть, это не угодно Господу. Итак Всевышний, хвала Ему, всемилостивейше ниспослал нам какого-никакого святого. Вот только жаль, что нет у меня никакого опыта по части общения со святыми. Да и не слыхал я никогда, что от святых исходит какой-то особенный запах…
— Вот тут вы ошибаетесь, высокоученый и глубоко уважаемый доктор, коим я вас почитаю, — весьма серьезно сказал старик-приор. — В былые времени — и это засвидетельствовано доподлинно — истинные святые непременно бывали окутаны, словно облаком, неким только им присущим ароматом, от которого благоухало и все вокруг.
Жан Майар ответил на эти слова своего набожного друга лишь выразительным взглядом, потом кивнул, но явно из одной лишь вежливости — доводы приора так его и не убедили.
Часом позже, уже собравшись уходить, врач оставил его преподобие Томаса д’Орфея все так же глубоко потрясенным явлением святого жителям Больной Горы. Это его взвинченное состояние поддерживалось и небывалым возбуждением прокаженных, смятением и суматохой, которые допоздна царили окрест монастыря.
Было далеко заполночь, когда странник забрел в малый лепрозорий и пустился бродить по его улочкам, одаривая поцелуями всех встречных прокаженных. Люди толпами тянулись к нему, как железяки к магниту.
Потом всеобщее воодушевление несколько поутихло, усталые люди разошлись по своим хибаркам, да и неизвестный, похоже, притомился. Какое-то время он сидел, как бы в глубокой задумчивости, потом встрепенулся и с прежним рвением вернулся к своей миссии.
Решив навестить всех без исключения жителей лепрозория, он попросил брата Роза, который и так следовал за ним по пятам, быть ему проводником. Таким образом он смог встретиться с теми прокаженными, которые никогда не выходили за пределы своих жилищ — иные по причине немощи, а иные потому, что окружающий мир стал для них абсолютно безразличен.
В каждом доме странник отправлял все тот же ритуал братской любви и милосердия: распахивал объятья, а потом целовал одного за другим всех обитателей жилища. Бывали ли уклоняющиеся от объятий? Конечно, да. Но странник тотчас догонял упрямца, ловил за руки и причудливым своим голосом, сами интонации которого уже заключали в себе душераздирающий упрек, усовещал несчастного:
— Все люди братья, не правда ли? Я пришел к тебе с любовью, зачем же ты меня отвергаешь?!
Даже самый нелюдимый и ожесточившийся прокаженный, едва услышав эти слова, чувствовал, как оттаивает его заледеневшая душа, после чего, роняя слезы, принимал объятья. Затем странник придирчиво оглядывал все закоулки хижины, чтобы уйти с полной уверенностью в том, что никто здесь не обойден его братским лобзанием; ни лежачий больной, ни грудной ребенок — и только тогда уходил к следующей лачуге.