Киреевы

Омельченко, невысокий, подвижной, хорошо владеющий своим телом, поддразнил товарища:
— Тоже мне, чемпион!
Соколов добродушно махнул рукой:
— Возмездие за тщеславную суету.
Киреев с облегчением прислушивался к шуткам товарищей: молодцы, не раскисают.
Сам он теперь, когда непосредственная опасность миновала, мысленно анализировал все обстоятельства аварии.
«Подвел дизель», — пришел он к неприятному выводу.
Под вечер жара спала, но появились комары. Они тучами кружили над болотом и беспощадно набрасывались на людей. Летчики шли молча, сосредоточенно отгоняя комаров. Шаги становились все более тяжелыми.
Наконец выбрались на твердую почву. На смену болоту пришел березовый лес, перемешанный с ольхой и дубняком. Идти стало много легче. Комары почти исчезли. Мягко ложились вечерние сумерки. День подходил к концу.
Сколько еще придется скитаться по лесам и болотам? Этот вопрос неотвязно мучил всех. Не сговариваясь, прибавили шагу. Вскоре вышли на просеку. Увидев телеграфные столбы, Омельченко попросил:
— Разрешите, товарищ полковник, перерезать провода, плоскогубцы есть у Морозова.
— Режьте! Омельченко влез на столб:
— Начинаем платить по счету за разбитую машину! Путь преградила небольшая, но довольно глубокая речка. Здесь решено было устроить привал.
После ужина все, кроме дежурного, крепко уснули.
На рассвете переправились через реку и вышли на проезжую дорогу. По обе стороны дороги густой стеной стоял лес.
Дальше шли лесом, но около проезжей дороги. Стрелок первым услышал шум телеги. За кучера был мальчик лет двенадцати. Сзади сидели две девушки.
Все трое оживленно беседовали.
Морозов вышел им наперерез, остальные остались в чаще леса. Мальчик, увидев человека в крестьянской одежде, придержал лошадь.
— Скажите, красавицы, — обратился борттехник к девушкам, — немцы близко?
— Откуда идешь, добрый человек? — вопросом на вопрос ответила девушка, что постарше.
— Я-то в плену был. Бежал. Сейчас партизан разыскиваю. Хочу через фронт податься.
— А мы нездешние. Мы с дальней деревни, сами здесь впервой, — равнодушно сказала вторая девушка, внимательно осматриваясь по сторонам.
Мальчик, словно ему скомандовали, сильно хлестнул лошадь. Она рванула телегу, подняв облако пыли. Морозов вернулся к своим.
— Возможно, эти девушки знают, где партизаны, — задумчиво сказал Николай Николаевич, выслушав его доклад.
Никто больше не проезжал и не проходил. Дважды Омельченко казалось, что по ту сторону дороги подозрительно шевелятся ветки густых молодых елочек. Но, очевидно, зоркие глаза штурмана обманули его. Ни человек, ни зверь не нарушали тишину леса.
Отряд Киреева продвигался вперед молча, неясность обстановки угнетала.
— Стой! — Несколько всадников словно вынырнули из-под земли. Один взял автомат наизготовку и строго спросил:
— Кто такие?
В этот момент из леса вышли двое в форме немецких солдат. Киреев стремительно выхватил из кобуры пистолет, но выстрелить не успел: всадник с автоматом, тронув лошадь вперед, загородил подходящих солдат и весело расхохотался, обращаясь к Кирееву и его товарищам:
— Вижу, вижу — свои!
— Это ж наши, «фрицами» переодетые, с задания возвращаются, — добродушно продолжал он, слезая с коня. — А вы, хлопцы, откуда и куда идете? — Он окинул хитрым оценивающим взглядом группу Киреева, одетую совсем не по сезону. — Понятно! — заявил он, не дожидаясь ответа, — «вынужденная посадка». Что ж, милости просим к нашему шалашу.
У Николая Николаевича словно камень свалился с души.
— Хорошо, что мы вас нашли!
— Тоже… нашли, — с добродушной усмешкой сказал партизан. — Это вы девчатам нашим спасибо скажите. Это они нас предупредили.
 ГЛАВА ВОСЬМАЯ 
  
На заводе появились новые работницы. Они старательно овладевали новой профессией. Большинство было занято разборкой и упаковкой станков, остальные работали в цехах ученицами. Рабочие нередко сутками не уходили из цехов, и вчерашние студентки не отставали от них.
Одной из первых пришла на завод Соня Маврикиева. Наташа обрадовалась, увидев свою соседку, черноглазую «цыганочку» (так прозвала девушку Катерина). В прошлом году Соня окончила школу и поступила в театральную студию. Сейчас она в синем халатике, с красной косынкой на гладко причесанных волосах стояла у станка, стараясь постичь его премудрость.
Сегодня, зайдя в цех, Наташа увидела, как старательно, хотя еще не совсем уверенно, двигаются смуглые пальцы девушки.
— Ну как? — спросила Наташа.
— Ничего! Справлюсь! — застенчиво ответила Соня и совсем неожиданно спросила: — Скажите, Андрей Павлович пишет вам?
— Вчера получила письмо от него. Пишет, что дела идут хорошо и он вполне счастлив.
Еще не окончив фразу, Наташа почувствовала: не так надо ответить Соне, этой милой девочке, которая, по-видимому, любит Андрея.
Соня выпрямилась, лицо стало непривычно жестким. Почти враждебно она сказала:
— Сомневаюсь, чтобы Родченко был счастлив.
— Почему? — удивилась Наташа.
— Вам лучше знать! — и Соня снова наклонилась к станку, давая понять, что разговор окончен.
Растерянная шла Наташа по заводскому двору. Горячий ветер швырнул ей в лицо пыль, смешанную с мельчайшими опилками. Она вынула носовой платок и приложила его ко лбу.
«Неужели Соня думает, что Андрей страдает из-за меня?»
Эта мысль больно уколола Наташу.
Днем она улучила минутку и еще раз зашла в цех, где работала Соня. При ярком солнечном свете особенно были заметны усталые лица рабочих.
Сонино лицо тоже успело потерять свежесть, смуглая кожа приняла землисто-серый оттенок.
Почему-то волнуясь, Наташа спросила:
— Когда вы кончаете работу? Я хочу пойти домой вместе с вами.
Удивление блеснуло в глазах Сони:
— Я работаю две смены, освобожусь в двенадцать ночи. Боюсь, это вас не устроит.
— Я зайду за вами сюда, — просто сказала Наташа.
Сегодня Наташа не дежурила в госпитале. На завод она пришла рано. С утра принимала больных, а когда прием окончился, осталась, чтобы выполнить задание Доронина. Парторг поручил ей выяснить: кто из рабочих хочет ехать с заводом за Урал. Это было необходимо для уточнения плана эвакуации. Наташу знали многие. Дочка Киреева выросла на глазах у всего завода. Сейчас с ней доверчиво делились переживаниями и сомнениями, советовались — подниматься ли с насиженного места.
— Ребятишки у меня маленькие и жена здоровьем не крепкая, что я с ними в чужих краях делать буду? — спрашивал Наташу пожилой рабочий-литейщик.
Наташа посмотрела на усталое лицо, заросшее рыжей с проседью бородой.
— Что вы, Потапыч! Разве мы в чужие края едем? Правда, на первых порах трудно придется. Но зато вы вместе со своими товарищами для фронта работать будете, для ускорения победы. На фронте не то наши герои переносят…
— Верно, дочка, — тихо сказал Потапыч.
В первом часу ночи Наташа вместе с Соней вышли из заводских ворот на пустынную улицу. Луна, полная и яркая, совсем по-мирному, широко лила голубоватый прозрачный свет на крыши, на асфальт.
Ласково обняв Соню за плечи, Наташа сказала:
— Соня, милая. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне хуже, чем я есть. В чем моя вина перед Андреем?
Соня заплакала горько, по-детски всхлипывая. Наташа терпеливо ждала.
Еще не оправившись от слез, Соня проговорила:
— Вы же знали, что Андрей Павлович любит вас, зачем вы его… мучили.
Соня снова заплакала. Когда она опять успокоилась, Наташа рассказала ей, что росла вместе с Андреем и с детства привыкла любить его, как брата.
— Поверь мне, Соня! — незаметно для самой себя переходя на «ты», продолжала Наташа. — Мне никогда и в голову не приходило, что Андрей может относиться ко мне иначе, чем к сестре.
— Слепая вы, Наташа! — грустно сказала Соня. — Я еще два года тому назад, когда была у вас на вечеринке, все поняла: вы были заняты Глинским, а Андрей Павлович с вас глаз не спускал.