Киреевы

— Соня! — Наташа осторожно взяла девушку под руку, — ты его любишь? Правда? Может быть, тебе поэтому кажется то, чего нет?
— Когда любишь, не ошибаешься, — возразила Сопя. — Я с ним в прошлом году в Москве случайно встретилась в метро. Он так похудел и изменился, больно на него смотреть. Я спросила, нет ли у него неприятностей на работе. Глаза у него были тоскливые, ко он ответил мне: «Нет, работа у меня очень интересная». Мне тогда все стало понятно.
Ночь была теплая, даже душная, ко Наташа поежилась от какого-то внутреннего холодка. Ночной разговор принял совершенно неожиданный оборот.
Надо было что-то сказать Соне, чтобы она снова не замкнулась. Наташа посмотрела прямо в освещенные луной большие глаза своей спутницы:
— Ты веришь, что Андрей всегда был для меня только любимым братом?
Ни минуты не колеблясь, Соня кивнула головой. Прощаясь, — они крепко поцеловались.
Оставшись одна, Наташа задумалась: сильная, чистая и прекрасная Сонина любовь… Наташе было и хорошо и тоскливо.
Она знала, с этой ночи Соня стала ее другом. Но Андрей? Неужели он действительно любит ее, Наташу, мучается из-за нее? Хороший, честный, талантливый Андрей… Ведь она любит его почти так же, как Виктора. Как все нелепо! А разве не нелепо вдруг начать разбираться в этой истории именно теперь.
На другой день она встала с тяжелой головой. Но счастливые полчаса, проведенные в обществе Степы, вернули ей обычное расположение духа. В госпиталь Наташа пришла, как всегда, свежая и бодрая. Тася Лукина встретила ее радостно. Они не виделись уже несколько дней.
— Сегодня получила письмо от Виктора! — Тася протянула маленький конверт.
— А я нет, — огорчилась Наташа.
— Мы к почте ближе живем, вам просто не успели доставить. — успокаивающе сказала Тася.
Виктор писал карандашом, неровным почерком и очень коротко: «Я счастлив, что скоро пойду уничтожать фашистских зверей. Сколько гнусных злодеяний творят эти мерзавцы, трудно рассказать. Знаю одно: я научился ненавидеть. Как хорошо, Тася, что на свете есть такие, как ты, светлые! До свидания!»
Когда Наташа вернула прочитанное письмо, Тася по школьной привычке засунула его за корсаж юбки.
Наташа не утерпела:
— Пойду позвоню Марфе Игнатьевне, узнаю — была ли почта? А ты, Тася, поставь пока термометры в четвертой палате.
В дежурную комнату Наташа вернулась сияющая.
— Можешь и не говорить, — улыбнулась Тася, — сама вижу: письмо есть.
— Есть, — весело подтвердила Наташа, — и не одно, а целых два: от Виктора и от папы.
Тасю вызвали в палату, и она ушла своей легкой походкой. Наташа посмотрела ей вслед. Она радовалась за девушку и гордилась ею. В госпитале Тася нашла свой родной дом и свое настоящее призвание. Внимательная и заботливая, ровная ко всем, молоденькая сестра умела уговорить самого капризного больного. Ее слушались и ей верили.
«Наше главное лекарство» — в шутку назвал Тасю палатный врач.
Пожилой майор, начальник госпиталя, как-то спросил, указывая глазами на проходившую мимо Тасю:
— Где вы, Наталья Николаевна, раскопали такое сокровище?
«С такой женой Виктор будет счастлив», — подумала Наташа.
После дежурства Наташа, как обычно, возвращалась домой вместе с Тасей. Им было по пути.
— Как думаешь — Румянцев выживет? — с тревогой спросила девушка.
У Румянцева, лейтенанта-пограничника, была гангрена правой ноги. Уже несколько дней Тася самоотверженно ухаживала за больным и в свое и в чужие дежурства.
Наташа вспомнила характеристику, данную Тасе палатным врачом, и крепко сжала ее руку.
— Обязательно выздоровеет! Ты его вылечишь!
— Что я, профессор? — сконфуженно улыбнулась девушка.
— Больше профессора, — шутливо заявила Наташа и добавила, удачно копируя голос и манеру палатного врача:
— Тася наше главное лекарство!
Тася остановилась и недоумевающе посмотрела на свою спутницу:
— Смеешься надо мной.
— Смеюсь?
Беря, что Тасю похвалами не испортишь, Наташа рассказала совсем смутившейся девушке, как высоко ценят ее в госпитале.
Когда они расстались, Наташа прибавила шагу: дома ее ждали дорогие письма.
В квартире была обычная за последнее время тишина. Сергей Александрович, как правило, возвращался поздно ночью. Наташа об этом не жалела. Она избегала разговора с мужем. Он очень тонко и умно вел наступление. Тема была одна и та же, только в разных вариантах: он, один из командиров военного производства, может «выйти из строя», если жена уедет на фронт, а сына увезут чужие люди. Где, в конце концов, окажется жена? Где сын? Это будет не жизнь, а что-то невозможное!
Сергей Александрович красочно и убежденно говорил о благих порывах, которые нередко приводят к краху неопытных людей, и, наконец, призывал Наташу к истинному самопожертвованию, к подвигу матери и жены.
Первые дни Наташа пробовала спорить с ним, убеждать. Но потом стала просто отмалчиваться.
Письма от отца и Виктора лежали в кабинете. Виктор был немногословен, но тон его письма был бодрый.
Николай Николаевич тоже писал коротко: он сообщал об эвакуации Марии Михайловны, детей и Катерины в Сибирь. Сам он летает. Часто бывает в Москве. Андрей вместе с ним.
Наташа перечитала письмо отца несколько раз. Ее взволновало известие об отъезде матери. Правда, из газет и рассказов приезжающих москвичей она уже знала о налетах на Москву, но почему-то была уверена, что мать останется с отцом. Очевидно, беспокойство за Верочку и Юрика заставило Марию Михайловну уехать в далекие и незнакомые места.
«Значит, не увижу маму», — огорчилась Наташа.
Она не переставала мечтать о встрече с семьей.
«Зато Сергей будет рад. Теперь он эвакуируется вместе со Степой».
От мысли о предстоящей разлуке с сыном у Наташи защемило сердце, но она постаралась отогнать ее. На заводе и в госпитале это удавалось ей. Но когда возвращалась домой и тихонько подходила к кровати спящего мальчика, мысль о разлуке снова овладевала ею, вызывая чувство тревоги.
 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 
  
Сергей Александрович застал Наташу в кабинете. Она сидела в кресле у письменного стола. Поза жены показалась ему необычной.
— Что-нибудь случилось?
В этот поздний час в квартире было совсем тихо и встревоженный голос Глинского прозвучал неожиданно резко.
Наташа вздрогнула и подняла усталые глаза.
— Ничего не случилось, Сергей. Я задумалась над папиным письмом и не заметила, как ты вошел.
— Что пишет Николай Николаевич? Наташа протянула ему письмо.
Сергей Александрович внимательно прочел его, аккуратно вложил обратно в конверт и тяжело опустился в кресло.
— Положение ужасное! — произнес он сквозь стиснутые зубы.
Наташа недоуменно посмотрела на него.
— Неужели ты ничего не понимаешь? — раздраженно спросил Глинский, — не понимаешь, что это начало конца?
— Какого конца?
— Москву отдадут немцам, а нас загонят за Урал, в Азию, там мы будем влачить жалкое существование полуварваров.
— Ты с ума сошел, Сергей! Что за чепуха!
Наташа никогда так не говорила с мужем. Глинский сразу пришел в себя и с молниеносной быстротой изменил тон:
— Ты меня неправильно поняла. Впрочем, я сам виноват — начинаю заговариваться. Я так измучился, родная! Все время думаю о тебе и о нашем маленьком. Что-то будет с вами? Именно теперь, как никогда раньше, я чувствую ответственность за вас, единственных моих, дорогих и любимых. Умоляю, Наташа, будем вместе это страшное время. Нам нельзя расставаться!
Надо было возражать, спорить. Но Наташа чувствовала огромную усталость. Совсем безразличным тоном она попросила:
— Поговорим потом. Я очень хочу спать.
Наташа ушла. В душевном смятении Сергей Александрович шагал из угла в угол. Потом вытащил из ящика карту и долго изучал ее. Что-то подсчитывал, записывая цифры на листке, вырванном из блокнота.
Очевидно, результат вычисления не порадовал Глинского. Резкими движениями он разорвал исписанный листок на мелкие кусочки и бросил в пепельницу: