Грязный секрет (ЛП)

Палец зависает над экраном, и я просматриваю сайт. Рассматриваю вещи с Пеппой. Я могу купить их для Милы, не покупая ничего для Софи, потому что она моя дочь. Я в долгу перед ней, но не перед Софи.
Долг ничего не значит.
Вы не можете дать ничего, владея всем, но можете дать всё, не имея ничего.
Я в середине. Я должен всё и одновременно ничего.
Чёрт.
Знаю, я должен хотеть видеть боль Софи, а не её улыбку. Но любовь сильнее, чем ненависть, и, если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрал её улыбку вместо слёз. Каждый раз.
Правда такова, что ни один из моих братьев не может этого понять. Даже Лейла не совсем может. Я знаю, что они не понимают мои чувства, потому что бóльшую часть времени даже я не понимаю. Бóльшую часть времени Софи будто ходит в тумане из воспоминаний и эмоций, даже когда я смотрю ей в глаза.
Самое страшное — смотреть в еёглаза. Они путь к сердцу, и она не в силах скрыть даже малейшей эмоциональной вспышки. Когда она злится, в них печаль, а когда грустит — злость. Ни одного простого взгляда от неё. Это всегда смесь всего, что я предпочёл бы не видеть.
Может быть, именно поэтому я так отчаянно хочу её успокоить.
Может быть, это вовсе и не для неё. Может быть, это потому, что я слишком эгоистичен для её боли.
Но дело не во мне.
Это касается Софи и Милы.
Потому что Мила и частичка Софи всегда будут принадлежать мне. Не важно, живёт эта частичка внутри нашей дочери или нет. Часть её всегда будет моей, и всегда будет жить внутри меня, потому что она моя, независимо от её слов.
Она может бороться с этим. Может отрицать. Может кричать на меня. Может уйти от меня.
Но это не изменит того, что Софи Каллахан бесповоротно моя.
Глава 19
Софи
— Восемь часов без разговоров. Стоит ли говорить, что я впечатлена?
— Ты должна быть впечатлена тем, что после ссоры прошло уже восемь часов, а он всё ещё не загнал меня в угол и не поцеловал, — бормочу я в ответ.
Лейла приподнимает бровь.
— Не хочу знать, — она прыгает на кровать и подпрыгивает ещё пару раз, прежде чем усесться. — Чувствую, что мне снова тринадцать, и у нас девичник.
— Да, только я не буду красить твои зловонные ногти на ногах, и мы определённо не будем драться подушками.
Она дуется.
— Ой, да ладно. Бои подушками были лучшими!
— Мы всегда проигрывали! — я со вздохом плюхаюсь обратно на кровать. — Парни всегда отбирали их. Четыре парня-подростка, постоянно пропадающие в тренажёрном зале, против двух крошечных девочек? Мы были обречены!
— Да, но это было весело, — она ухмыляется. — Помнишь, как мы сорвали им репетицию?
— И сломали гитару Кая? — я взрываюсь смехом. — Боже мой. Он простил нас за это?
Лейла качает головой.
— Он полгода опустошал мои карманы, чтобы купить новую. Клянусь, даже сейчас он пытается взять мелочь из моей свинки.
Представляю миру единственную известную мне двадцатиоднолетку, которая хранит мелочь в свинье-копилке.
— Так не держи её здесь. Или поставь, например, ловушку или типа того.
— Ловушку? Разве ты не должна была повзрослеть и всё такое, мамочка?
Я пожимаю плечами.
— Только когда Мила рядом. Я могу быть мини-задницей, когда её нет. Тем более, когда это касается одного из твоих братьев.
— Я думала, Кай был твоим любимчиком. После Коннера, естественно.
Я вытягиваю шею и снимаю с запястья резинку для волос.
— Кай мой любимчик. Прямо сейчас, перед Коннером, — я закручиваю волосы на макушке. — Конечно, сейчас даже Тэйт нравится мне больше Коннера, а это о многом говорит.
— Святое дерьмо, — её глаза расширяются. — Не может быть.
— Именно так.
— Заметь, я была бы мега-злой, окажись на твоём месте. Тот поступок относительно трендов был настолько незрелым, что мне захотелось, ну, сделать ему очень больно, — Лейла опирается на изголовье. — Знаю, знаю, они пробуждают во мне жестокость. Спасибо, чёрт возьми, что в Лос-Анджелесе они записываются чаще, чем здесь.
Чувствую, что выражение моего лица становится поникшим.
— Чёрт. Я не это имела ввиду... Ну, чёрт.
— Нет, я понимаю, Лей, — я падаю на свою сторону кровати и кладу голову на сгиб локтя. — Вот где они работают, понимаешь? Это одна из причин, почему я уехала. Как я могла отдать Милу отцу, которого она знала бы лишь несколько недель в году? Она бы его не узнавала, когда он возвращался. По крайней мере, теперь она достаточно взрослая, и несмотря на то, что это будет сложно, она вспомнит его, когда они снова встретятся.
— Они вернутся после тура на пару недель, — говорит она успокаивающе. — И к Рождеству тоже. Но мы будем здесь, понимаешь? И я, и её бабушка с дедушкой. Ты больше не будешь одинока.
Я печально улыбаюсь.
— Я знаю, но вы не он, — для каждой из нас.
— Ладно, — она поднимает руки. — Есть не так много людей, ради которых я бы сменила пол, поэтому не принимай это так...
Я смеюсь.
— Ты такая идиотка.
Она хихикает.
— Кто-то ведь должен быть. Атмосфера в этом доме настолько тяжёлая, что мне кажется, я набрала пять фунтов с прошлой недели.
— Да, я вижу это. Весь этот жирок вокруг твоего животика, — я закатываю глаза. — Хотя, если ты хочешь дополнительные пять, то мои живот и бёдра с радостью поделятся.
— Как бы то ни было, ты выглядишь великолепно для той, что родила.
— Ты должна это говорить. Ты моя лучшая подруга.
Она стреляет в меня глазами. Губы медленно кривятся, затем она приподнимает уголок рта.
— Да, но будь осторожна, используя это. То, что я твоя лучшая подруга, даёт мне право прямо говорить тебе, когда ты выглядишь как жирная сучка.
— Я втяну живот, — говорю я, смеясь. — Серьёзно. Миле будет тяжело, когда Коннер уедет. Она потеряет часть себя. Она так сильно обожает его. Обожала даже до того, как познакомилась с ним.
Улыбка Лейлы пропадает.
— Но она сможет смотреть на него по телевизору, как раньше? И он может звонить по Скайпу и прочее. Это не значит, что она никогда не увидит его снова. Он, вероятно, заберёт вас отсюда.
— Чтобы я смогла прочувствовать, что происходит с его легендарными фанатками, когда он идёт по улице? — фыркаю я. — Нет, спасибо. Он может ездить туда-сюда.
Молчание Лейлы затягивается на мгновение, долгое мгновение, практически удушающее. Потом она произносит:
— Это одна из причин твоего ухода, не так ли?
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — тереблю её одеяло.
— Ты думала, что он больше не хочет тебя, раз у него есть куча поклонниц, которые кидаются ему в ноги и светят сиськами.
— Замолчи, — я сажусь и подтягиваю ногу. — Может быть. Немного.
— Много!
— Замолчи! — повторяю я. — Просто... это не важно, ладно? Что и почему я сделала сейчас не важно.
— Важно, потому что спустя два с половиной года он всё ещё влюблён в тебя.
— Он говорил. Но я не знаю. Иногда он совершает какие-то поистине дурацкие поступки, и всё остальное время я считаю его придурком. Как можно любить кого-то, к кому ты плохо относишься?
Лейла смотрит на меня, её взгляд показывает, как лицемерно это заявление.
— Я не знаю, Соф. Расскажешь мне? — говорит она, наконец, разрезая тишину.
— Ты любишь их каждой последней эгоистичной частичкой себя. Ты любишь их, потому что хочешь, а не потому что они этого заслуживают, — я крепко обнимаю свои ноги. — Вот как. Я не хочу его любить, но люблю, и поэтому не могу это прекратить.
— Почему бы вам двоим, не знаю, просто не прыгнуть в постель или что-то такое? Потому что о-о-оу! — она качает головой. — Все, кто приближается к вам, когда вы вместе, ударяются о стену сексуального напряжения.
Потому что однажды мы уже прыгнули в постель.
Я вскидываю бровь.
— Между нами нет никакого сексуального напряжения, — лгунья, лгунья. — Лишь злость, но не сексуальное напряжение.
Если не считать ужасно сильного желания, чтобы его обнажённая кожа соприкасалась с моей, его руки трогали мою грудь, а его член был внутри меня.