Наследники Демиурга

«А если и не встала – как-нибудь отбрешусь, не впервой! – решил Владислав, уже вращая тугой диск старинного аппарата, чтобы набрать знакомый номер. – Что мне, до обеда неизвестностью мучиться, что ли?»
Ирина сняла трубку сразу, будто сидела над аппаратом в ожидании звонка. И голос у нее был такой звонкий и жизнерадостный, что Владислав даже ощутил некоторое раздражение: он тут, понимаешь, волнуется, не спит, а она там щебечет, как канарейка… Хорошо, когда тебе всего тридцать два!
Чисто информационный звонок в обычной для Ирки манере (правда, когда она не после ночного дежурства) едва не перетек по давно накатанной колее чуть ли не в сеанс секса по телефону. Прерывать такое было жалко, но продолжать волнующую беседу Сотников-младший был не в настроении и, скомкав разговор задолго до кульминации, попрощался до пятничного вечера, на который была назначена очередная встреча «при свечах».
Ирина Евгеньевна Ледницкая, врач-терапевт одной из ведомственных поликлиник, весьма привлекательная, если не сказать большего, особа, вот уже второй год являлась единственным (ну почти, почти единственным) утешением в безрадостной холостяцкой жизни начинающего писателя. Как уже упоминалось выше, была она тридцати двух лет от роду, длинноногой натуральной блондинкой (кто-кто, а Владислав не раз имел возможность убедиться в этом воочию) с огромными, небесно-голубыми глазами и капризным чувственным ртом, правда, чуть большеватым (совсем чуточку) для ее узкого породистого лица. Рассказывать о том, где и при каких обстоятельствах они познакомились, сколько трудов приложил Владислав, чтобы завоевать сердце (и все остальное в придачу, естественно) неприступной «Снежной Королевы», значит отклониться далеко в сторону от генеральной линии, выбранной нами в этом повествовании, поэтому скромно умолчим… Сильно ли любил Сотников-младший Ирину? Довольно сложный вопрос…
Итак, трагедия и детектив «в одном флаконе», как это зачастую и случается в жизни, обыденно текущей вокруг и сквозь нас, не состоялась – все ночные мучения оказались совершенно напрасными. Так, излишняя мнительность стареющего, практически одинокого мужчины.
Будоражить Светку, любившую, насколько он помнил, поваляться в постели часиков эдак до одиннадцати (ее персональный, домашний так сказать, абрек работой супругу не очень утруждал), Владислав не стал: случись что с Сашкой, она сама подняла бы бывшего мужа на ноги, хоть в три часа ночи. Что-что, а делиться своими проблемами бывшая супружница просто обожала. Похоже, она искренне полагала, что после всей той нервотрепки, которую обрушила на мужа, требуя в свое время безотлагательного развода, разлучая с единственным сыном, выживая его из двухкомнатного гнездышка, отсуживая всяческое барахло, может рассчитывать на вполне близкие, дружеские и чуть ли не задушевные отношения. Тем более, если что-то касалось его сына: обновки, роликовые коньки ко дню рождения, путевки на летние каникулы, похищение… Тьфу-тьфу-тьфу! «Ну ты, Сотников, совсем спятил!» – раздался в ушах явственный Светкин голос.
– Вла-а-а-дик! – развеял кошмар протяжный зов из стариковской спальни.
Каждодневная карусель завертелась по новому кругу.
* * *
День опять явно не задавался с самого начала. Старик непонятно почему раскапризничался, наотрез отказался пить диетическое какао и потребовал сварить ему кофе. Настоящий кофе, чтобы из зерен! Это при его-то гипертонии, стенокардии и прочих медицинских «иях»!
– Папа, – безуспешно пробовал урезонить разошедшегося Георгия Владимировича Владислав. – Я тебе на это отвечу, как один из маршалов отвечал Наполеону на его вопрос о том, почему капитулировала какая-то там крепость: «Есть восемнадцать причин этого, Ваше Величество, а первая из них – не было пороха…» Так вот: как раз пороха, то бишь кофе, у нас нет. Не держим-с…
Сотников-старший надулся, словно индюк, и начал сопеть:
– Не лги мне, Владислав! – Как всегда от волнения, на бледных щеках старика выступили нездорово-малиновые пятна, а кончик носа, наоборот, побелел так, что на коже, как на фотобумаге, проявились все, обычно незаметные, склеротические жилки. – Я же отлично знаю, что когда ты завтракаешь один, без меня, то всегда пьешь кофе! Разве я…
Отец, конечно, был прав: Владислав жить не мог без кофе поутру, но это же был не настоящий кофе! Тривиальный растворимый суррогат!
– Мне наплевать, суррогат или не суррогат! – вопил старик как заведенный, не слушая никаких возражений медицинского характера. – Свари мне кофе! Пусть даже этот буржуйский эрзац! Я сто лет не пил кофе!..
– Тебе нет еще ста лет, папа, – сдаваясь пробурчал сын, залезая на табуретку, чтобы достать яркую банку из расположенного на космической высоте старинной кухни шкафчика.
И в самом деле: неужели чашечка полусинтетической бурды, в которой практически полностью отсутствует кофеин, повредит долгожителю, в голодные послереволюционные годы, по его собственным словам, жравшего кошек и ворон. Врет, конечно, насчет кошек, но одна чашечка…
Четверть чайной ложки бурого порошка, больше смахивающего на ржавчину (самый дешевый «Марадона» – чего вы хотите?) окрасила кипяток в кукольных размеров полупрозрачной чашечке, жалком пережитке трофейного саксонского сервиза, давным-давно переколоченного в веселых застольях сталинско-хрущевско-брежневской эпохи, в бледно-коричневый цвет. Чтобы температура напитка стала вполне приемлемой для стариковской слизистой оболочки, Владислав еще мстительно бухнул в чашку остаток вчерашнего молока.
Однако Георгий Владимирович, вопреки ожиданиям, остался вполне доволен. Видимо, сладость маленькой победы превратила эту пародию на благородный напиток в добрую кружку настоящей обжигающей «арабики»…
Зато как ни крути, а молока дома не осталось, хотя, чего кривить душой – крохотная лужица на дне молочника, перекочевавшая в отцовскую чашку, все равно погоды не делала.
Пересчитав скромную наличность, Владислав накинул вытертую до полной белизны джинсовку, сохранившуюся еще с «бизнесменских» времен (к пиджаку, перебравшемуся в шкаф, он просто не решался прикоснуться, будто конверт с так и не пересчитанной пачкой «зеленых», покоившийся теперь в одном из ящиков мастодонтоподобного письменного стола, осквернил его раз и навсегда), и, сунув в пакет зонт (вдруг снова дождь), вышел из квартиры. Тщательно заперев за собой дверь, он сбежал по знакомой с детства, хотя и изрядно загаженной за последние годы лестнице, в квадратной шахте которой затонувшим пиратским галеоном покоился не работающий с начала «демократии» лифт.
Дождя опасаться вряд ли стоило – солнышко, словно наверстывая деньки, упущенные по причине непробиваемой облачности, жарило вовсю, а лужи, оставшиеся от ночного дождя, высыхали прямо на глазах. Погода – супер, как любит говорить Сашка (кстати, так и запамятовал позвонить Светке). Так и хочется пробежаться по мелким лужам, размахивая пакетом, словно портфелем в беззаботном школьном детстве… В детстве, в котором не было места молчаливым кавказцам в черных «иномарках», пухлым зеленым пачкам в желтых конвертах из плотной бумаги и этому ненавистному, им же придуманному Мансуру с его дедовским кинжалом…
Кстати о Мансуре: как же он все-таки будет выглядеть? Надо придумать что-нибудь поблагообразнее, чтобы хоть во сне являлся в более приятном для глаза виде. И вообще, чем он будет заниматься по ходу книги? Референт? Чей именно? Кто такой эти шейх Али-Ходжа и секретарь-телохранитель Мустафа? Вводить ли в действие друга Мансура, Рамазана, или пусть он так и останется просто персонажем юношеских воспоминаний «героя»? Что это за «горячие» августовские события? Очередной дефолт? Как будет выглядеть мечеть? Постойка, постой-ка…
Владислав вдруг явственно, как на проявляющейся на глазах цветной полароидной фотографии, увидел мечеть. Ажурное, словно заветная мамина шкатулка из слоновой кости, которой так любил любоваться в детстве, но давно уже им не виденная (Варвара, конечно, скоммуниздила – клептоманка старая!), сооружение с полусферическим куполом, увенчанным полумесяцем и четырьмя похожими на спицы тонкими минаретами по бокам. Пусть купол будет зеленым… Нет, белым, как стены и минареты! Что-то подобное он, помнится, видел не то в «Клубе кинопутешественника», не то в «Путевых пометках», не то вообще в «Волшебной лампе Аладдина» в детстве. Видение было таким ярким, что Сотников-младший даже зажмурил глаза…