За запертой дверью (СИ)

— Да я просто соскучилась по Вам.
Её голубые глаза заблестели.
— Спасибо, мне очень приятно это слышать.
— У Вас пара?
— Нет, мне надо папку забрать, и Вера Александровна мне сказала, что Вы сегодня едете с нами?
— Конечно, едет, — Мария Геннадьевна улыбалась в дверях.
— Давно пора, — заключила Елена Владимировна, — проведете время с приятной компанией. И я что-то не помню, когда мы с Вами по-человечески говорили.
— Очень давно.
Ада почувствовала, как тепло разливается внутри, как… Нет. Ни на что это не было похоже. Это было одно-единственное в своем роде чувство. И оно готово было взорваться.
— Да, еду, — заключила она с улыбкой, пусть и слабо представляла, что должно произойти. Однако она смотрела на Елену Владимировну, и, казалось, с ней Ада поехала бы куда угодно.
========== Глава 17. Ветер перемен. ==========
— А Вы, Ада, чего молчите? — Вера Александровна развернулась в кресле, вальяжно закинув ногу на подлокотник. Елена Владимировна стояла у этажерки, улыбалась, крутила ножку бокала. Мария Геннадьевна сидела на спинке дивана, спустив ноги на его подушки, и курила. Ольга Борисовна гремела на кухне. Катенька сидела у стены, о чем-то смеялась.
Ночь была по-своему чудесна. Уже знакомая квартира знакомо пахла знакомыми сигаретами, и в старых колонках мурлыкал старый джаз, но не могла — нет, не могла! — Ада более расслабиться, почувствовать теплоту компании, громко говорить и громко смеяться. Она стояла рядом. Она была свежая, как обычно, и она заставляла мою Аду искриться, как шампанское, изнутри. Нет, быть собой она не могла. Иногда ей казалось, что она вообще не может больше быть. И всё же была она по-особенному счастлива, глядя на всех, слушая горячие разговоры. Сидеть с ними в одной гостиной. Улыбаться. Пить.
Пить. Нет, алкоголь не радовал Аду тем вечером. Она бросила на Елену Владимировну беглый — лишь бы только он остался незамеченным! — взгляд. Как далеки они были. Стояли там, в одной теплой гостиной, и были бесконечно далеки. Не видели друг друга. Ада не могла — действительно не могла — смотреть на неё. Казалось, задержись она хотя бы на мгновение — и всё пропадет, сгорит, умрет. Но не смотреть, не смотреть было ещё больнее. Это чувство Ада не могла достойно объяснить, как и все те, кто когда-либо его испытывал. Слов не хватало. Всегда не хватало.
 — Пойдемте, — Вера Александровна встала и кивнула лаборантке, — выйдем на минуточку.
 — Да оставь ты её, Вера, — Елена Владимировна улыбнулась им обеим. — Дай человеку выпить.
 — Пей. Мы вернемся сейчас.
Женщина вытащила Аду в соседнюю комнату. Кровать помнила шерстяное платье Лили.
 — Что случилось?
 — Две вещи. Ада, я не должна говорить Вам этого. А Вы не должны это слушать.
 — Я слушаю.
Вера Александровна тяжело вздохнула и отошла к окну.
 — Я даже не знаю, как объяснить это себе, не то, что Вам, Ада.
 — Я думаю, знаете.
 — Меня мучит совесть. За то, что случилось в этой самой комнате.
 — Это объяснимо.
 — Я думаю об этом. Каждый день.
Женщина многозначительно замолчала и обернулась на Аду.
 — Она не в обиде на Вас.
 — Я знаю. Знаю. Я вообще-то пытаюсь сказать Вам, что я думаю о Лилии Игоревне. Боже.
Ада улыбнулась.
 — Я, наверное, не понимаю чего-то, но…
 — Но.
 — Бросьте. Вы нравитесь ей.
 — Это не делает меня лучше. Это ничего не меняет.
 — Так поменяйте.
Преподавательница оперлась на подоконник.
 — Вы замечали, что зимние ночи теплее? Постоянно тянет на сантименты. Мы с ней знакомы много лет. Я говорила Вам, Ада, я люблю её, но я никогда не думала, что я когда-нибудь, вот так же, как сейчас, буду стоять по вечерам в своей темной квартире и вспоминать о ней.
Ада почувствовала, как кто-то маленький зажег бенгальский огонь в её сердце. Никогда, никогда она не думала, что один человек может смотреть в небо и думать о ком-то, когда этот кто-то смотрит в то же самое небо и тоже думает о нем в ответ.
 — Вера Александровна.
 — Да?
 — Вы же понимаете, какая это редкость для вас обеих.
 — Для нас, — рассмеялась преподавательница, — для каких нас?
 — Не будьте ребенком. Зачем эта драма? Вы ведь обе хотите одного.
 — Я старая, Ада. Она — молодая. У нас нет перспективы. Всё закончится, еле успев начаться.
 — Всё заканчивается.
 — Не так быстро. Какой тогда смысл?
 — Но ведь так хочет Ваше сердце. Да и разве можно остановить мгновение и наслаждаться им?
Повисла тишина.
 — Вы можете себе это представить?
 — Я могу представить всё.
 — А я, видите, не могу.
 — Не представляйте. Реальность редко сходится с надеждой. Лучше расскажите ей обо всем и тогда сами все увидите.
 — Я не расскажу. Не смогу.
 — Тогда придется мне. Что хотите делайте. Хоть стреляйте. Она не мечтает целовать Вас и обнимать в постели, а, понимаете, Вера Александровна, больше всего ей хочется просто существовать с Вами рядом. Даже не смотреть на Вас, не слушать Вас, а просто быть. Разве может что-то быть чище и дороже?
 — Она так сказала?
 — Она сказала не это. Но её слов мне хватило.
Преподавательница улыбнулась. Прикрыла лицо ладонью.
Одинокая слеза скатилась по её щеке.
 — Меня никогда никто не любил так. Значит, наверное, вообще никогда не любил. Лиличка. Как, должно быть, она несчастна!
 — Не думаю. Она вполне счастлива Вас любить. Поверьте мне.
Вера Александровна подошла к девушке и крепко обняла её.
 — Это первое. Есть ещё кое-что.
 — Что?
 — Елена Владимировна уезжает через неделю на конференцию.
Ада почувствовала, как что-то упало внутри. Глухо ударилось.
 — Надолго? — Выдавила она из себя.
 — Нет. Но дорога длинная. Где-то три недели. Месяц.
 — Она ведь только приехала.
 — Её пригласили на серьезное мероприятие. Меня тоже приглашали, но, увы, у меня есть дела здесь. Она едет со своим ассистентом.
 — Кто её ассистент? — Выжала из себя Ада, отведя глаза от женщины. Что-то безумным вихрем взвивалось в сердце девушки. Месяц, поезд, гостиница, кофе, бейджи с именами, Елена Владимировна и некий кто-то. Нет, нет. Нет. Как мог кто-то, пусть, пусть даже не зная об этом, вот так отбирать у неё то, что пусть ей и не принадлежит? Как мог кто-то быть там, быть с ней в одном купе, в одном вагоне, кто? Кто мог быть с ней в одной гостинице, в одном номере, печатать её доклад, сидеть с ней вдвоем за одним столом?
Вера Александровна улыбнулась.
 — Вы.
========== Глава 18. Дверь распахнулась. ==========
Ада еле удерживала себя в рабочем кресле. Счастлива ли она была? Знаете, пожалуй, я не стану решать за неё. Могу сказать лишь, что лицо её, пусть не всегда радостное и беспечное, светилось. Когда было много дел, когда было предельно скучно, в дурную погоду — всегда. Счастье ли это было? Она одна знала. Нет, нет, работа её не могла удержать: то и дело она выходила из-за стола, подходила к окну, открывала шторы, приземлялась на диван, снова вскакивала, нарезала круги по кафедре. И снова, и снова. Представлять, как едут они вместе в одном купе, как за окном бежит и убегает прочь весь мир, она не могла. Стоило только ей на секунду вообразить эту картину, как её тут же накрывало такой безумной волной, что всё прочее пропадало, уходило под воды какого-то глупого счастья. Но не мне о счастье говорить.
Вера Александровна застала Аду у окна.
— Доброе утро, — лаборантка радостно развернулась. На её лице растянулась широкая улыбка.
— Не могли бы Вы хотя бы попытаться изобразить удивление, когда она сама сообщит Вам об этом? — Женщина скинула шубу на диван и подошла к зеркалу.
Ада чувствовала, что не может, — нет, никак не может! — не улыбаться. Она легко распахнула дверцы шкафа и достала вешалку.