Собрание сочинений (Том 4)
Е р е м е е в (достает деньги). Считай.
Д а х н о. Засалил за пазухой... (Слюнит палец и считает деньги.)
Н о в и к о в. Николай. Коели.
К о е л и. Что?
Н о в и к о в. Так кто был твой дедушка?
И тень слабой улыбки - воспоминание о милой, ненадоедающей шутке проходит по лицам.
Ш а р а ф у т д и н о в. Скажи, Коля.
К о е л и. Не забыли...
Н о в и к о в. Ну, скажи. Кто был твой двоюродный дедушка?
К о е л и. Католикос всех армян.
Н о в и к о в. Как, как?
К о е л и. Католикос всех армян.
Смех.
Г р е ч к а. Придумал, сатана... Ну и хлопчик!
Л у т с (поражен). Смеются!..
Ш а р а ф у т д и н о в. Католики бывают. Католикосы не бывают!
К о е л и (лениво). Неосведомленность ваша. Отсутствие эрудиции. Католикосы тоже бывают.
Г р е ч к а (Меркулову). Нет, кроме шуток. Бывают такие - католикосы?
М е р к у л о в (улыбнулся). Бывают. Редко, но бывают.
Г р е ч к а (с огорчением). Ну-у! А я считал - он придумал...
Д а х н о. Верно. Получай. (Сыплет табак в бумажку, подставленную Еремеевым.)
Е р е м е е в. Прибавь чуточку.
Д а х н о. Хватит на закрутку.
Е р е м е е в. Шкура... Дай прикурить.
Д а х н о. За твою за ругань - иди прикуривай от печки.
Е р е м е е в (прикуривает от уголька). Спекулянт чертов.
Д а х н о. Ну! Разговорился чересчур. Другой раз и за три тысячи крохи не дам.
Я р о ш. Дахно.
Д а х н о. Тут!
Я р о ш. У тебя есть немецкие сигареты.
Д а х н о. Честное слово...
Я р о ш. Чего?
Д а х н о. Скурил.
Я р о ш. Брешешь. Давай сюда сигарету.
Д а х н о. Ей-богу!..
Я р о ш. Что мне - другой раз говорить?
Д а х н о (достает сигарету, встает, подает Ярошу). Я...
Я р о ш. Ну?
Д а х н о. Я заплатил за штуку по сту рублей.
Я р о ш. Опять брешешь. По троячке. Я видел. Как нас вели сюда - ты у спекулянтки купил. Что за брехливая собака. Огня подай. (Закуривает.) Хорошая зажигалка у тебя.
Д а х н о. Ну, вот чтоб мне очи повылазило - я за нее кусок мыла отдал!
Я р о ш. Тьфу ты! (Встает.) Слушай сюда, артель. Задаю урок. Пархомов и Гречка - замести в хате. Я с Новиковым пойду дрова пилить. Еремеев принесешь воды. Шарафутдинов - натаскаешь соломы для нар. Болютин и Дахно... приберете в отхожем.
Дахно порывается что-то сказать.
Ты что?
Д а х н о. Нет, ничего...
М е р к у л о в. А меня обошел, староста?
К о е л и. Меня тоже. Лежите. Поправить повязку?
М е р к у л о в. Поправьте.
Д а х н о. Гад, а еще сигарету взял. (Меркулову и Коели.) Вы ж видели - он у меня сигарету даром взял. Товарищи, вы все видели... А работу загадывает самую поганую.
Я р о ш. Идем, покажу, где что.
Уходит, за ним все пленные, кроме Меркулова и Коели. В течение следующей сцены П а р х о м о в и Г р е ч к а, вернувшись с лопатой и метлой, скребут и метут пол. Е р е м е е в приносит воду и усаживается у печки докурить свою закрутку. Л у т с несколько раз выходит и входит.
М е р к у л о в. Коля, какой вы на самом деле национальности? Фамилия у вас не разберешь какая, предков называете - русских, армян...
К о е л и (делает ему перевязку). И греки были, к вашему сведению. И какая-то шведка, которую привез из Швеции какой-то грек... Больно?
М е р к у л о в. Нет.
К о е л и. А я, конечно же, русский, какой же еще? Собственно, до войны я об этом не думал. Я был советский, и только. И все люди были для меня советские - или же не советские. Я вспоминаю, что это у многих так было. А в войну все стали думать о своей национальности. Это хорошо?
М е р к у л о в. Видимо, это неизбежно, когда война.
К о е л и. Вы знаете, без этого было...
М е р к у л о в. Проще?
К о е л и. Свободней. А еще люди делятся на хороших и негодяев. Это я тоже в войну открыл. В плену особенно.
С хор смотрит на них Валя.
М е р к у л о в (встретившись с нею глазами). Смотрите?
В а л я. Смотрю...
М е р к у л о в. Сидите в ложе и смотрите представление... Что за раввинша, к которой вас хотели отправить?
В а л я. Ох, ни за что! Лучше ночевать на улице.
М е р к у л о в. Она такая страшная?
В а л я. Она ужасная!
М е р к у л о в. Что в ней ужасного?
В а л я. Это нельзя рассказать. И смотреть на это нельзя. Она живет тут со двора...
М е р к у л о в. А мне говорили, что немцы убили здесь всех евреев.
Л у т с. Нет, не всех. Три осталось. Артистку одну оставили: она танцует на канате. Потом часового мастера - он очень хорошо починяет часы. И раввиншу.
М е р к у л о в. А раввиншу за какие заслуги?
Л у т с. Она кричала очень. Она все равно скоро помрет.
В а л я. У нее всех убили: мужа, детей, внуков, правнуков. Теперь она одна. У нее восемь комнат, и она одна. Никто не хочет там жить.
К о е л и (Лутсу, после молчания). Вы очень чисто говорите по-русски.
Л у т с. Почти все эстонцы могут говорить по-русски.
Входит Н о в и к о в с охапкой дров, складывает их у печки.
Я служил в русской армии - был русский солдат. Мы русские песни пели: "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жены? Наши жены - ружья заряжены..."
Г р е ч к а (смотрит в окно). Мне б сейчас жену мою, жинку, жиночку, - я б вон ту фигуру красиво снял...
Л у т с. А дочка у меня в Ленинграде.
К о е л и. Учится?
Л у т с. Нет; вышла замуж за русского офицера и уехала в Ленинград. В прошлом году. Теперь письма не ходят, мать плачет... Все-таки русский народ - неправильный народ.
К о е л и. Как это неправильный?
Л у т с. Смотри: эстонец пьет водку, чтобы стало весело. Русский выпьет - плачет. Эстонец если попал в плен, в плену плохо - эстонец плачет. А русский в плену шутит. Ему плохо, ему совсем плохо - он шутит!
К о е л и. Так мне сейчас для порядка полагается плакать?
Л у т с. Вот видишь, ты опять шутишь.
К о е л и. Давайте плакать. (Вале.) Как вас зовут?
В а л я. Валя.
М е р к у л о в. Валя. Валентина.
К о е л и. Давайте плакать, Валя.
В а л я. Разве поможет?
К о е л и. Именно: разве поможет?.. Закрыть глаза, потом открыть - и нет ничего этого. Приснился сон...
Н о в и к о в. А по мне не так. Какой, к черту, сон. Во сне разве так мучается человек? Я воображаю, ребята, будто мы на станции ожидаем пересадки. Там заносы, или катастрофа, в общем - опоздал поезд. И мы ждем. Скучно, конечно, и жизнь самая ненормальная, но поезд придет. Обязан прийти, положен по расписанию. Сядем и поедем себе, кому куда нужно. Не знаю, как кто, а лично я собираюсь ехать еще лет шестьдесят. (Уходит.)
К о е л и. Хороший парень Новиков.
М е р к у л о в. Коля, что она смотрит! На раввиншу нельзя смотреть на нас тоже нельзя! (Вале.) Вы кто? Кто вы такая, девушка?
В а л я. Я?.. Студентка. Учусь. Училась то есть...
М е р к у л о в. Где?
В а л я. В институте молочного хозяйства.
М е р к у л о в. Валя, Валентина... Уходи отсюда!
В а л я. Куда! Ведь некуда же.
М е р к у л о в. Уходи, уходи. Скорей, Валя. Куда-нибудь. Тут слишком... (К Коели.) Скажите ей! Зачем еще это нам - чтобы жены на нас смотрели!..
К о е л и. Товарищ Меркулов... Александр Данилович... Это не жена ваша.
М е р к у л о в. Не Валя?
К о е л и. Это другая Валя.
М е р к у л о в. Все равно. Она не должна. Чья бы ни была. Женщинам и детям нельзя...
К о е л и (Вале). У вас градусника нету?
В а л я. Ой, нету!
М е р к у л о в. Мы, мужчины, не можем допустить... Уходите, ну?! Извольте слушать, когда приказывает комиссар!
К о е л и. Александр Данилович! Нет, вы меня извольте слушать! Запрещаю говорить! У вас бред! Немедленно лечь и молчать.
Силой укладывает Меркулова. Входят Н о в и к о в и Я р о ш, вносят дрова. Все уже закончили работу, недостает только Болютина и Дахно.