Собрание сочинений (Том 4)

Я р о ш. Можно спочивать. Завтра на работу вставать до свету. (Вале.) Слушайте. Иголка у вас есть? 
В а л я. Есть. 
Я р о ш. Толстая? 
В а л я. И толстая есть. 
Я р о ш. Можете дать в вечное владение? 
В а л я. Могу. 
Я р о ш. Спустите. 
В а л я. Я на нитке. Сейчас. (Достает из мешка.) 
Н о в и к о в (подходит к Коели). Николай. 
К о е л и. Да?.. 
Н о в и к о в. Картина такая: у ворот немецкий караул. 
К о е л и. А не эстонский? 
Н о в и к о в. Немецкий. 
К о е л и. Чего это ради? Ведь нас передали бургомистрату... 
Н о в и к о в. Тут, видишь, по соседству арсенал или что-то в этом духе - какая-то чертовина, которую караулят; я узнаю. 
К о е л и. Ты узнай. 
Н о в и к о в. Узнаю. 
В а л я (Ярошу). Держите. (Спускает иглу.) 
Я р о ш. Хороша. (Садится под лампочкой, зашивает шинель.) 
Г р е ч к а (подсаживается к Ярошу). Убедился? 
Я р о ш. Убедился, что уйти все-таки возможно. 
Г р е ч к а. По зимнему сезону? Не дождавшись тепла? 
Я р о ш. Ну и сиди тут один. Мне бы только Меркулов поправился. 
Г р е ч к а. Один я тут не останусь, без своих, ты понимаешь очень хорошо. 
Тихо входит р а в в и н ш а, так тихо, что ее присутствие замечают не сразу. Это древняя старуха, приземистая, горбатая, бесформенная. Она одета в очень старомодную черную плюшевую кофту и черный фетровый колпак. На груди и спине у нее нашиты шестиконечные желтые звезды. Голова ее трясется, движения медленны и неверны. О ней нельзя сказать, худа она или толста, была она брюнеткой или блондинкой, соображает ли, с кем говорит и что ей отвечают. От нее веет гибелью и могилой. 
Р а в в и н ш а (слабым, монотонным голосом). Кто тут? 
Молчание. Все смотрят на нее. 
Кто тут, ну? 
В а л я. Раввинша... 
Р а в в и н ш а. Это ты, Мойше? 
Л у т с (беспокойно, с суеверным страхом). Опять вы тут. Нет тут вашего Мойше. 
Р а в в и н ш а. А где Мойше? (Молчание.) И Шолома нет? 
Л у т с. Никого нет. Идите домой. Тут нельзя быть. 
Р а в в и н ш а. Где же они? И Рувима нет? 
Л у т с. Говорю - нет никого. 
Р а в в и н ш а. Тут есть люди. 
Л у т с. Это не те, кого вам нужно. 
Р а в в и н ш а. Я хочу знать про дрова. Когда мне будут дрова? 
Л у т с. Дров нет, сказано десять раз. 
Р а в в и н ш а. Отвечайте мне, люди. 
Л у т с. Я же отвечаю. Нету дров, и незачем вам ходить. 
Р а в в и н ш а. Кто же пойдет? Я должна сама ходить. Я их зову - они не приходят. Я зову: Мойше, Шолом, Рувим, Сара, - никто не приходит. Хожу все время по комнатам, зову. Я знаю, куда они ушли все сразу? И детей увели... Разве детям можно в такой мороз? В мороз детям надо давать горячее молоко, а то они заболеют... И у меня в квартире мороз. Когда просыпаюсь, у меня на глазах лед... Я не понимаю. Когда же мне привезут дрова? Во дворе лежат; это не мне? 
Л у т с. Нет. 
Р а в в и н ш а. Мне? 
Л у т с (в отчаянье). Да не вам! 
Входит Д а х н о. 
Р а в в и н ш а. А мне когда? 
Л у т с. Идите к городскому голове, что вы ко мне ходите, я тут ни при чем! 
Р а в в и н ш а. К кому идти? 
Л у т с. В ратушу! 
Р а в в и н ш а. Это где? 
Л у т с. Двести лет тут прожили, и не знаете? На площади! Идите с богом! 
Р а в в и н ш а. А где бог? Я его тоже звала - не отзывается. Почему он не посмотрит, как мне холодно? Почему он не дает мне обратно Мойше, Рувима, Шолома, Сару? Бог! Где ты, бог? Где мои дети? Где мои внуки? Люди, отвечайте мне: куда вы их девали? Что вам сделали маленькие дети?.. Бог!.. 
Л у т с. Иди, бабушка! Довольно! Довольно, я тебе говорю! 
Выпроваживает раввиншу и сам выходит за нею. 
Молчание. 
Д а х н о. Притворяется. Эти жиды ужасно лукавые. 
Л у т с возвращается, садится. 
В а л я (сурово). Дайте ей дров! 
Л у т с. А тебе что? Сиди, пока не турнули! Дал... Ты сиди, молчи! 
Я р о ш (к Дахно). Болютин где? 
Д а х н о. Кончает... 
Я р о ш. А ты - уморился? 
Д а х н о. Руки застыли. Нельзя же, на самом деле... Он закончит. Разрешите угостить сигареточкой... 
Я р о ш. На сей раз - черт с тобой. А на дальше - смотри, Дахно! Будешь отлынивать... 
Д а х н о. Да боже сохрани! Да что вы! Когда я отлынивал?.. Вы уж сразу парочку... (Подает огня.) 
К о е л и (с закрытыми глазами). В Москве сейчас собираются в театр. 
Д а х н о. На Москву сейчас это самое... бомбочки. 
К о е л и. Врете. Сейчас я иду по улице Горького. Огни - цепочки огней... Кремлевские звезды на небе... Толпа, толкотня, свет, а зайдешь в переулок какой-нибудь - в Малый Гнездниковский! - там снежок голубой, тишина... 
Д а х н о. И огней нема, и радио орет воздушную тревогу. 
К о е л и. Врешь, дубина. Москва такая, как прежде. Вот сейчас я проснусь - я всхожу по лестнице, пришел домой... 
Входит Б о л ю т и н, отчаянно хлопнув дверью. 
Н о в и к о в (вздрогнув). О, чтоб тебя... 
Я р о ш. К чертовой матери, сказился? 
Б о л ю т и н (неверным голосом, но очень оживленно). А что, нужно соблюдать тишину, ха-ха! Что здесь, больница, ха-ха! Смешно... 
Я р о ш. Вот будет тебе смешно. (Приподнимается.) 
Б о л ю т и н (схватывает полено). Не тронь меня! Ругай, посылай на самую подлую работу - так мне и надо... так и надо! Но не тронь! Я убью, если тронешь! Я убью... 
Я р о ш. Посмотрим, кто кого убьет. 
К о е л и (становится между ними). Он же болен, не видите разве? Выпейте. (Подает Болютину воду.) 
Б о л ю т и н (стуча зубами о край кружки). Пусть сунется... Я его уничтожу, зверя... Уничто-жу... 
К о е л и. Тихо! 
Г р е ч к а (присматривается к Болютину). Ей-богу, хлопец хлебнул где-то. 
Б о л ю т и н. Ну что ж... 
Г р е ч к а. В сортире шнапс нашел? 
Б о л ю т и н. Нем... немцы дали. 
Д а х н о. Дуракам счастье. 
Б о л ю т и н. Я не много выпил. 
Г р е ч к а. Тебе много и не надо. 
В дверях С е п р е и Х е м п е л ь. 
С е п р е (давясь от смеха, показывает пальцем на Болютина). Вот он! Живой и здоровый! 
Х е м п е л ь (хохочет). О, швайн! О, швайн! 
С е п р е. Храбрый малый, эй! Храбрый малый, вкусный был шнапс? 
Х е м п е л ь. Шмекте дас гут? 
С е п р е. Живой и здоровый! 
Х е м п е л ь. Шмекте дас гут? 
Хохоча, Хемпель и Сепре уходят. 
Г р е ч к а. Видать, дрянью тебя напоили... благодетели. 
К о е л и (звонко). Вы действительно свинья, Болютин! 
Г р е ч к а. Брось. Не в том он виде, чтоб его пропагандировать. 
К о е л и. Нет. Надо договориться раз и навсегда. Или мы советские люди... военнопленные... Или... (У него обрывается голос.) 
М е р к у л о в (неожиданно и громко). Мы - советские люди, которых хотят сделать скотами. Каждому это ясно, и не о чем много говорить. 
Д а х н о. Ха-ха, еще одна балалайка забалалайкала! 
М е р к у л о в (слабея). Не о чем много говорить. Кто крепок, тот не оскотеет, выйдет отсюда человеком... либо умрет человеком. 
Д а х н о. Вон ведь чего от нас требует. Сам умирай, я еще жить буду! 
Я р о ш (к Коели). Вот ты говоришь - не бить. Бить обязательно нужно! Умный и сильный себя соблюдет, а слабого и глупого вот так надо держать!.. 
Б о л ю т и н (очень тихо). Я не знал. Почем же я знал? Они дали, я обрадовался... согреться... Так мне и надо! Товарищи, я скажу. Товарищи, я сам себя погубил... 
Г р е ч к а. Кому это сейчас, хлопец, интересно. 
Б о л ю т и н. Нет, вы слушайте, я хочу сказать. Коели, слушайте, пожалуйста! Я... вот как было. Мы остались вдвоем в лесу. А немцы чесали из пулеметов. Я лег и говорю: "Не пойду". Он говорит: "Трус". И стал ругать меня. Я говорю: "Что же, вот сейчас - конец?" Он говорит: "Может быть. Это, говорит, не суть важно". Про мою жизнь сказал: не суть важно. Я бросил винтовку и говорю: "Сам иди на рожон". А он поднял мою винтовку и говорит: "Если пойдешь, то у тебя есть маленький шанс; а если останешься, говорит, то я тебя из твоей же винтовки уложу". Так отчетливо все это договорил до точки. И как только договорил до точки, сразу упал. Как будто ему нарочно дали именно до точки договорить. Не мучился: в сердце... Пулемет был совсем близко. (Молчание.) Я не мог умереть. (Молчание.) И сейчас не могу. И жить так не могу. Где же выход? (Молчание.) Не хотите говорить. Я с вами... исповедь, а вы не хотите...