Собрание сочинений (Том 4)

М е р к у л о в. Комиссар! 
Х е м п е л ь. Штее ауф. Ауф, ауф, нун? 
Я р о ш (к Сепре). Слушай сюда, полицай. Я, как староста, заявляю: этот человек - простой солдат. 
Сепре качает головой, смеется. 
Слышишь, полицай? Он заговаривается через жар... 
В с е к р у г о м, к р о м е Д а х н о. Солдат он! Солдат! Жар у него! Бредит! Простой солдат! 
Х е м п е л ь (выбрасывает автомат). Штиль! 
С е п р е. Ты - хороший староста, Ярош. Но не заступайся за комиссара, а то мне прикажут, и я тебя должен повесить. 
Х е м п е л ь. Ком'мит. 
Входит Б о л ю т и н, застывает у двери. 
К о е л и. Александр Данилович!!! 
М е р к у л о в. Есть Александр Данилович Меркулов. (Последним усилием подняв голову, идет к двери; обернулся.) Будьте живы, товарищи! 
Уходит, за ним Хемпель, солдаты с автоматами. Сепре. Тишина; никто не шевелится. Близко - короткая очередь из автомата; немного погодя - вторая. 
Я р о ш (подходит к Дахно). Точка. 
Д а х н о (его злобная лихорадка сменяется ужасом и слабостью; растерянно, почти жалобно он повторяет). Точка... 
Я р о ш. Точка. 
Д а х н о (вздрогнул). Кому точка?.. 
Я р о ш. Спать. 
Он тушит свет, и все укладываются, молча и торопливо. Один Дахно медлит. Прижавшись спиной к колонне, весь настороженный, он прислушивается к молчанию. Он дико улыбается. Медленно поднимает руку и грозит Ярошу. 
Д а х н о. Не смотри на меня... Ты что? Ты смотришь или нет? Не смотри на меня глазом... 
Ярош молча отворачивается. Дахно отрывается от колонны. Озираясь, присаживается на нары. Долго сидит, вздрагивая и вертя головой; подолгу присматривается к Ярошу. Нерешительно лезет в карман за сигаретой. Зажигает зажигалку... и в этот момент на него на брасываются Гречка, Новиков и Еремеев. Замычав, Дахно валится на спину. Рот ему зажали. 
Е р е м е е в (медленно снимает руки с шеи Дахно). Всё. 
Кругом сон и неподвижность. Лутс дремлет на стуле, держа винтовку между колен и кивая головой. И, прямая, взявшись обеими руками за барьер, свесив волосы, смотрит с хор Валя. 
Г р е ч к а. Давай... 
Е р е м е е в. Куда? 
Г р е ч к а. На двор. 
Еремеев, Гречка и Новиков поднимают Дахно. Коели встает, отворяет им дверь. Дремлет Лутс, усердно кивая головой. Е р е м е е в, Г р е ч к а, Н о в и к о в и К о е л и возвращаются. 
Я р о ш (не двигаясь) Где дели? 
Г р е ч к а. В сортир. 
Я р о ш. Подходяще. 
Еремеев, Гречка, Новиков и Коели ложатся. Сон и неподвижность кругом. 
Г о л о с р а в в и н ш и (за хорами). Мойше! Шолом! Сара! Рувим! 
Голос ближе, скрипят ступени, - раввинша поднимается по лестнице. 
Сара!.. Мойше!.. Куда вы ушли? Куда вы увели детей? Где мои внуки? Где мои дети? Люди, отвечайте мне! Бог! Где ты, бог? Отвечай мне, бог!.. 
Она пытается отворить дверь на хоры и не может; погромыхивает медная ручка. 
Люди, отвечайте мне... 
П а р х о м о в (вскидывается, дрожа, на нарах). Не могу... Не могу... (Кричит изо всей силы.) Не мо-гу-у-у-у-у-у!.. 
И несколько человек вскидываются сразу, ругаясь и трясясь. 
О ж е с т о ч е н н ы е г о л о с а. Молчи!.. Молчииии!.. 
- Заставьте его молчать! 
- Заткните ему глотку! 
- Убейте его! 
Г р е ч к а (Пархомову, с покровительственной важностью). Ляжь... ляжь... Ничего. 
П а р х о м о в (глуше). Матери наши... жены... товарищи... 
Г р е ч к а (укрывает его). Ничего. Ничего, дорогой. 
И опять тихо. Только Пархомов стонет, мучаясь. 
Г о л о с р а в в и н ш и (удаляется). Бог! Бог! Отвечай мне, бог... 
3 
Тот же зал; только к окнам приделаны решетки. Время перед вечером; вот-вот начнет смеркаться. Топится печка. Возле печки - К о е л и и В а л я. На Вале поверх пальто большая теплая шаль. Рядом стоит корзинка с покупками. Коели просматривает газету. 
В а л я. А другая около вокзала. Я сама видела воронку. Вот такая воронка, как от той стенки до окна. И кругом вся мостовая разворочена. 
К о е л и (отбрасывает газету). Ни одного слова правдивого, сплошное кривлянье! Ведь уже ясно, что от Москвы их отшвырнули, а они всё хвастаются и машут кулаками! Дрянь газета! 
В а л я. Больше не носить вам газет? 
К о е л и. Нет, носите, носите! А то я, честное слово, читать разучусь. Вот сегодня сижу тут... Пока вас не было - такая тоска, кажется - голову бы расшиб об решетку. 
В а л я. Так они поверили, что он убежал? 
К о е л и. Видимо, поверили. 
В а л я. Я раньше, маленькая, думала: какая тюрьма? Как там - в тюрьме? А она вон какая... Слушайте, а если его найдут? 
К о е л и. Ну, найдут. Ну, расстреляют пятого, десятого, всех, почем я знаю... А вернее, что никого не расстреляют, ведь он был пленный. Кому нужен пленный, кто будет судить и наказывать за пленного? Одним меньше, одним больше... Удивительно, до чего легко вы говорите о самом страшном и остаетесь светлой, светлой, о чем бы ни говорили... И такой светлой через все это пройдете - и выйдете... 
В а л я (после молчания). Так посмотрите, какая воронка около вокзала. 
К о е л и. Какая воронка около вокзала? 
В а л я. Как от той стенки до окна... Коля, так весело, когда налетают наши! Иду по улице и смеюсь как дура, и совсем не страшно. Как будто это я сама бросаю бомбы. 
К о е л и. Мы теперь сидим по вечерам и ждем, когда же застучат моторы. Это - как родные голоса. Ждешь, и сердце стучит: давай! 
В а л я. А я теперь по вечерам совсем одна. Сижу в кухне и читаю какую-то книжку, называется "Тайна старой девы". Хозяйка дала. 
К о е л и. Вас не обижают там? 
В а л я. Нет, за что же? Я все делаю, что им нужно. Вот, шаль дали... Доктор был? 
К о е л и. Был. Лутс привел. Скверно. 
В а л я. Неужели правда - чахотка? 
К о е л и. Скоротечная. 
В а л я. Бедный Пархомов, бедный... И пошел на работу? 
К о е л и. Ну конечно, пошел. 
В а л я. Слушайте, это же возмутительно. Нет, на самом деле, что же это творится. 
К о е л и. Творится то, что творится. Лутс заявил этому... Теесалу. Может быть, тот что-нибудь сделает для Пархомова. Хотя бы от работы освободили. 
В а л я. Какой-то этот Теесалу - скользкий, мягкий, как слизняк. 
К о е л и. И нашим, и вашим. Лавирует. И с немцами страшно поссориться, и к русским хочет подольститься. Немцы-то - дело временное, а с русскими эстонцам жить да жить, этого только Сепре не понимает... Как это (скороговоркой): корабль лавировал-лавировал, да не вылав-и-ровал. 
В а л я. У вас не получается. Вот: корабль лавировал-лавировал, да не вылавировал. 
К о е л и. Вот здорово. 
В а л я. Грузим пароход. 
К о е л и. Грузим. 
В а л я. Грузим пароход буквой эс. 
К о е л и. Сахаром. 
В а л я. Слонами. 
К о е л и. Супом. 
В а л я. Соловьями. 
К о е л и. Сестрами. 
В а л я. Сиренью. 
К о е л и. Стихами. 
В а л я. Садами. 
К о е л и. Солнечным светом. 
В а л я. Хорошая буква эс... Наелись бы мы сейчас супу и сахару, сели бы на слона, в саду сирень цветет, солнце светит, соловьи поют, а мы сидим и читаем стихи. 
К о е л и. И кругом сестры. 
В а л я. У меня братья. 
К о е л и. А у меня четыре сестры. Все уже большие, замужем, и дети есть, мои племянники. 
В а л я. Всем хватит места на слоне - братьям, сестрам, племянникам. 
К о е л и. Племянники маленькие, могут свалиться. 
В а л я. Слон ручной-ручной. Стоит тихо-тихо. Понимает, что на нем маленькие дети. 
К о е л и. Почему, собственно, слон? Это происходит в Индии? 
В а л я. Почему в Индии? 
К о е л и. В Москве? 
В а л я. В Москве или в Ленинграде. 
К о е л и. В Москве и Ленинграде нет слонов. 
В а л я. В Москве и Ленинграде все есть. 
К о е л и. И слоны? 
В а л я. Конечно. 
К о е л и. Девочка, родная девочка... 
Молчание.