Раскадровка (СИ)

— Хиддлстон, ты что, на свидание меня зовешь?
Он улыбнулся. Таких прямо поставленных вопросов он предпочитал избегать. Объективно это и было приглашением на свидание — заранее условленную встречу двоих, испытывающих — или нет — друг к другу определенного характера интерес. Оно включало в себя прогулку, ужин, уютные разговоры, прикосновения и поцелуи, сокращение психологической дистанции вплоть до физической близости. Вот только в понимании девушек свидание приобретало неудобную для Тома коннотацию. Они рассматривали встречу не как отдельно взятый, способный к самостоятельному существованию эпизод, а как начало чего-то, обязательного к продолжению, и ответить на вопрос Эффи утвердительно означало подписание приговора самому себе.
Девушки всегда заглядывали слишком далеко вперед, видение же Тома было пошаговым. Он не примерял к каждой заинтересовавшей его женщине роль постоянной спутницы — он вообще не искал длительных отношений, в его ритме они были бы обузой для обоих; он лишь обнаруживал в себе симпатию и поэтапно её исследовал. Знакомство, флирт, свидание, секс, звонок, повторная встреча, больше секса, цветы с запиской, будоражащая своей эротичностью переписка поздним вечером, ещё одна встреча. Каждый из этих пунктов мог стать последним и ни один из следующих не был обязательным; Том не выполнял их, если искренне не хотел. Вот только девушки в подавляющем своём большинстве подразумевали всё это включенным в один комплексный пакет услуг под названием «первое свидание». А не получая того, на что рассчитывали, расстраивались и обижались; в лучшем случае молча уносили свои обманутые надежды и исчезали, в худшем пытались их навязать, напоминали о себе, звонили и, не получив ответа, писали длинные гневные сообщения. Том пытался избегать этого, обусловливая всё заранее, объясняя суть приглашения и проясняя ближайшее будущее, но это провоцировало лишь большие трудности. Некоторые сразу отказывались, другие соглашались, но затаивали обиду, вели себя капризно и с вызовом, доводящим Тома до едва сдерживаемого желания встать из-за стола или прервать прогулку и молча уйти.
— Вроде того, — ответил он. — Поищем приведений в подземке, поужинаем, погуляем.
Эффи посмотрела на свой поднесенный к лицу Тома палец, словно на нём была мелкими буквами написана подсказка, снова повела плечами и сказала:
— Ладно.
Вечер следующего дня выдался влажным, но теплым. Весна наконец пришла в Канаду, принеся с собой продолжительные мелко моросящие дожди, больше похожие на мокрую дымку. Уже смеркалось, когда Гильермо скомандовал «Снято! На сегодня всё!», Том смыл с себя Томаса Шарпа и вместе с Эффи вышел из трейлера для грима.
Прямо из студии они поехали ужинать в тесное веганское заведение, на котором настояла Эффи. В узком и длинном, словно коридор, ресторане в один ряд стояли небольшие двухместные столики, на них в матовых стаканах пугливо горели свечи, еда была пряной и несытной, но кофе варили по-настоящему черный и с приятным ореховым послевкусием. Эффи хрустела овощным роллом в почти прозрачной рисовой лепешке и безостановочно говорила. Затем они спустились в метро, где рядом с худощавым парнишей, больше похожим на прыщавого старшеклассника-игромана, в светоотражающей куртке и с табличкой «Привидения подземки» собиралась группа на ночную экскурсию. Несколько человек заговорили с Томом и попросили фото, а затем начался тур. Их провели в недостроенный тоннель-отросток на линии Куин-Стриткар-Сабвей, а затем в заброшенную станцию Лоуэр-Бэй-Стэйшн. На стены и пол проецировались тусклые подрагивающие изображения, очертаниями напоминающие фигуры и тени; зловеще вкрадчивым голосом экскурсовод рассказывал о тщательно оберегаемой управлением транспорта тайне, о якобы настоящих причинах закрытия станции. Мимо платформы без остановки и не замедляясь прошел поезд метро, и Эффи, испугавшись его внезапного появления, вскрикнула и прижалась к Тому. Он мягко засмеялся её непосредственной реакции и обнял.
Когда они поднялись на поверхность, дождь усилился. Они шли, обнявшись под зонтом и шагая просто по лужам. Эффи снова говорила без умолку, смеялась, прислонялась, брала за руку, пропускала свои пальцы между его, роняла голову на его плечо. Они остановились на светофоре, и пока он горел красным, Том подхватил острое лицо Эффи и поцеловал. То, как жадно ответили её губы, безошибочно подсказало: больше не нужно было ни прогулки под дождем, ни искать круглосуточную кофейню, чтобы согреться, ни предлагать поймать такси или подняться к нему на чай. Эффи сама хотела попасть в его кровать, и Том не видел причин это оттягивать.
Мелкими перебежками от поцелуя к поцелую и между светофорами, машинами, вздымающими грязные фонтаны брызг, и пустынными поздними трамваями, они добрались до его дома, поднялись в квартиру, бросили в коридоре мокрый зонт и отсыревшую одежду. И оказались в спальне со свежим постельным бельем, спрятанными личными вещами, с комплектом чистых полотенец в ванной и запасной зубной щеткой на полке у раковины. Том предпочитал устраивать всё так, чтобы девушкам в его доме было комфортно, даже если они оказывались там всего на одну ночь и даже если та проходила не совсем так, как ему хотелось. Том предпочитал тщательно готовиться ко всему в жизни, и даже к непредвиденному. А ещё с годами начал замечать, что слишком ценит личное пространство, чтобы впускать в него посторонних. Его пространство — его дом — заключалось не в стенах, а в беспорядке, который он устраивал внутри. Он любил, чтобы брюки висели на спинке кресла, а не на вешалке — так на сгибе не появлялась ненужная горизонтальная складка; он любил выстраивать у кровати башню из книг, которые читал или только хотел прочитать; на прикроватной тумбе хранил бутылку воды, горсть блистеров с таблетками, очки и зарядное устройство для телефонов, упаковку салфеток для извечных однодневных простуд после больших перелетов и акклиматизации. Сам он занимал только половину кровати, а на второй часто укладывал лэптоп и халат, который натягивал поверх пижамы утром; пижаму он складывал под подушку, в углу спальни хранил шерстяные носки, потому что не признавал тапок, но у него часто мерзли ноги. Всё это было необходимым ему уютом, и в этот уют он никого не впускал, а потому, рассчитывая на то, что вечером вернется не один, всё прятал.
Том и Эффи занялись немного суматошным, нескладным сексом. Эффи смущенно хихикала, её больше заботило то, как она выглядела и звучала, чем то, что делала; Том несколько раз губами и пальцами задевал серьгу в её щеке, и Эффи коротко морщилась, а ему приходилось шептать извинения. Ему не нравилось то, что делали её руки, он постоянно их перехватывал и прижимал, но она настойчиво вырывалась. Том не мог различить, было ли в её вздохах и стонах хоть что-то искреннее, а потому перестал заботиться о её удовольствии и сосредоточился на своём.
Когда Эффи отправилась в душ, Том надел пижаму и вышел из спальни. Он поставил чайник и, усевшись на диване, развернул сценарий «Шантарама». Его мысли опустели, и строчки звучали в его голове отчетливо и ясно.
Подходит официант, ставит перед Линдсеем Фордом чашку кофе, они обмениваются несколькими словами на маратхи. Официант уходит.
ВИКРАМ:
Знаешь, все эти официанты, шоферы такси, почтовые работники и даже копы просто тают, когда ты говоришь с ними на маратхи. Черт побери, я родился здесь, а ты знаешь этот язык лучше меня. Я так и не научился говорить на нём как следует — мне это было ни к чему. Большинству из нас равным счётом наплевать на язык маратхи и на то, кто приезжает, на фиг, в Бомбей и откуда. Так о чем я говорил? А, да. Значит, у этого копа есть досье на тебя, он прячет его и, прежде чем предпринять какие-либо шаги, хочет разнюхать, что представляет собой этот австралийский фрукт, сбежавший из тюрьмы.
Викрам делает паузу, хитро улыбается, затем начинает хохотать.
ВИКРАМ:
Это бесподобно, блин! Тебе удалось смыться из строжайше охраняемой тюрьмы! Просто кайф! Я никогда не слышал ничего более классного, Лин! Меня прямо убивает, что я не могу ни с кем поделиться.