Расследователь. Предложение крымского премьера

– Подожди, Андрей, – поднял руку парень из Львова. Он говорил по-украински, но Обнорский, напрягшись, все понял. – А как же Листьев, Холодов и эта… девушка из Калмыкии?
– Юдина?
– Да, Юдина… И сколько пишут и говорят об избитых и искалеченных журналистах… Обнорский пожал плечами:
– Убийство Листьева к журналистике имеет малое касательство. Он был, скорее, шоуменом и, конечно, очень крупным администратором, который собирался сильно изменить рекламный рынок на Первом канале. Это – огромные денежные интересы многих людей. Так что убийство Листьева – оно, скорее, финансовое.
Холодов… Тут сложнее… Но скажите мне – кого он разоблачил, для кого представлял конкретную опасность? Его статьи были о коррупции в армии вообще – без опасной конкретики. Зачем его убивать-то было, если он откровенно наивные вещи писал.
– Но ведь убили же, – низкий голос Галины легко перекрыл зашумевших семинаристов.
– Убили, – кивнул Обнорский. – Причем убили очень странно. Как будто специально подбирали самый резонансный, самый голливудский и самый дурной, кстати, способ – бомба в чемоданчике… Зачем? Ведь намного проще было зарезать его в парадной, инсценировав ограбление, сбить машиной, дернуть за ногу, когда он по лестнице поднимался… Любой профи легко сделал бы это все без всяких чемоданов. А тут – как будто специально внимание привлечь хотели… Мне кажется, что убийство это было своеобразной акцией отвлечения общественного внимания, – оно произошло как раз после обвала рубля в «черный вторник» и первого, неудачного, ввода наших контрактников в Чечню… А Холодова выбрали как объект потому, что он лучше других подходил на эту роль – в шпионов играть любил, никому ничего не рассказывал, таинственность все время напускал… Это – как первый запуск в космос, в принципе – какая разница, кто бы первым полетел – Гагарин или Титов? Но у Гагарина улыбка была лучше.
– Ну а случай в Калмыкии? – Средних лет дама из Днепропетровска сняла с носа очки и взмахнула ими – то ли возмущенно, то ли удивленно. Андрей вздохнул:
– Лариса Юдина… Да, этот случай, пожалуй, действительно впрямую связан с профессиональной деятельностью. Ее убийцы, как вы, наверное, знаете, изобличены и осуждены. Там, судя по всему, «эксцесс исполнителя» случился. Один большой человек, которого она критиковала, однажды прочитал статью и воскликнул в сердцах: «Да что же, никто этой суке пасть заткнуть не может?!». Его холопы поняли буквально, а когда ее убили, большой человек за голову схватился – что же вы, придурки, натворили?!
– Ну а сколько случаев было, когда журналистов избивали до полусмерти, сколько случаев, когда за ними следили? – Эти слова сказала Галина, и Андрей начал отвечать, глядя ей прямо в глаза:
– Да, таких случаев много… А вы задумывались когда-нибудь, сколько избивают врачей, учителей, рабочих и пенсионеров? У нас с вами, коллеги, профессия корпоративная – если с кем-нибудь из наших что-то случается – мы тут же та-акой гвалт поднимаем, – даже если это обычное ограбление или разбой – все равно кричим, что напали на прессу и свободу слова. Глядишь, и милиция с прокуратурой в этом случае пошустрее работать начинают. Чувство корпоративной солидарности – вещь великая, и упрекать за это нас нельзя. Но и самообманываться не стоит. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» – это еще Пушкин заметил, если я правильно его строки помню. Так давайте не будем заниматься самообманом. У нас с вами разговор сейчас профессиональный, между своими, так сказать… Читатели и зрители не видят и не слышат. Желание романтизировать нашу профессию в их глазах понятно – и без некоего мифотворчества здесь не обойтись. Главное, самим не начать искренне верить в собственные же мифы – иначе можно запросто от реалий оторваться…
Обнорский сделал паузу, потом улыбнулся, вспомнив одну занятную историю «в тему»:
– Несколько лет назад одной очень известной российской журналистке – демократке – депутатке дали трубой по голове. Естественно, во всех СМИ на следующий же день началась настоящая истерика – нападение на демократическую прессу, на свободу слова, заговор коммуно-фашисткой красно-коричневой чумы и тому подобное. С больничной койки пострадавшая давала многочисленные интервью, главный смысл которых заключался в том, что «правду все равно не удастся затуманить тем самым, которые хотят повернуть историю вспять». Мы решили поузнавать детали этого происшествия – журналистка-депутатка эта, кстати сказать, на момент покушения руководила питерским каналом телевидения, и как раз незадолго до «нападения на демократию» ее заместитель по коммерции сбежал за границу, утащив с собой почти все деньги со счета канала, – больше двух миллионов рублей. Нам казалось, что удар трубой по ее голове как-то был связан с этим хищением… Но оказалось, что все значительно проще…
Андрей оглядел притихшую аудиторию, остановил взгляд на Галине (она смотрела на него заинтересованно, но с явно сдерживаемым желанием возразить) и продолжил:
– А было дело так: в тот злополучный день наша демократическая теленачальница решила посетить своего знакомого, очень известного актера – своего бывшего, кстати, коллегу по депутатскому корпусу, единомышленника-демократа. Дело в том, что у актера как раз день рождения случился. Однако, уже подходя к его дому, вдруг вспомнила наша героиня, что идет в гости без подарка. А поскольку женщина она культурная и интеллигентная, то решила тут же исправить ситуацию и приобрести в ближайшем ларьке «кекс иностранного производства» – так потом в протоколе было написано. А уже вечерело. Ларек стоял в двух метрах от подворотни, и вокруг него тусовались, как это часто случается в России, пьющие люди, многим из которых, как всегда, не хватало на очередной стакан. И что же видят эти серьезно озабоченные страдальцы? К их ларьку из сумрака выплывает ярко крашенная блондинка лет пятидесяти с гаком, в коротком, красном, переливающемся плаще (во Франции такие плащи у проституток в большой моде), с гордо поднятой головой. Кладет это чудо на прилавок руки, чтобы всем хорошо виден стал перстень с огромным сверкающим камнем, и требует у продавца кекс. Продавец кекс выдает, дама достает из сумочки бумажник, но рублей после долгих поисков там не обнаруживает, а находит лишь пачку абсолютно американских долларов. И тогда она пытается расплатиться за крайне необходимый ей кекс штатовской деньгой. Но продавец упирается, говорит, что у него в ларьке – не обменный пункт. Дама начинает блажить, пытается сагитировать на свою сторону народные массы, которые наблюдают за всем этим балаганом достаточно угрюмо, – им страдания по кексу непонятны, потому что и на водку-то не хватает. Короче, скандал усиливается, дама орет, что это провокация, что не для того она за демократию боролась, чтобы вот так вот за реальные доллары кекс было не купить в ларьке. В общем, победила она продавца – наверное, он ее узнал в лицо и предпочел не связываться. Получив-таки заветный кекс, мадам направилась в подворотню – усталая, но гордая, как и положено победительнице, не давшей сорвать провокационным силам радостную встречу двух демократов. А чтобы добраться до подъезда актера, нужно было миновать два проходных двора, больших и темных, типично питерских. Вот во втором-то дворе, у самого подъезда, ее и настигли злые красно-коричневые силы – напали на прессу и демократию в ее лице, ударили трубой по голове, а чтобы замаскировать политическую сущность злодейства, отобрали у поверженной, но не сломленной журналистки доллары, плащ и перстень…
Участники семинара уже хохотали в голос, только Галина Сомова еще боролась с собой, сдерживая улыбку.
– А кекс? Кекс они тоже забрали? – еле смогла выговорить, смеясь, пухленькая шатенка из Одессы. Обнорский ухмыльнулся и покачал головой:
– Нет, кекс они оставили… С ним пострадавшая и была доставлена сердобольными соседями в квартиру актера – и оттуда уже пошли звонки руководству ФСБ… Ну не в милицию же звонить, если совершенно очевидно, что произошла попытка террористического акта, а это, как всем известно, подследственность именно эфэсбэшная…