Верхний этаж

— Спасибо за честность, — невесело сказал мастер. — Рассудили — Семен оказался прав… Но не думайте, что я сейчас же примусь переубеждать вас. Ничего у меня сегодня не получится!.. Дайте время… А пока я вынужден огорчить вас: далеко не все станут руководителями. Но зато могу и обрадовать: среди тех, кто будет простым рабочим, довольных своей жизнью и по-настоящему счастливых окажется больше! Поверьте мне на слово, а потом и сами убедитесь.
Победа над мастером настроила Семена миролюбиво, и он заговорил, стараясь ни одним словом не обидеть его:
— Мы бы вам поверили, Никита Савельевич! Только каждый свое поет! И голоса совсем разные. Разнобой получается!.. Двояка в школе схватишь — что тебе скажут?.. «Смотри, — стращают, — после восьмого класса в пэтэу выгоним!»… В рабочие — как в наказание!
Для Никиты Савельевича это была не новость. Хмурясь, выслушал он и других мальчишек, охотно поддержавших Семена.
— У нас хитрее делали! — сказал один из них. — Когда весь класс в сборе, директор и учителя хором пэтэу расхваливали, а с отличниками отдельно разговаривали — и не про училище, а про институт.
— Индивидуальный подходец! — ухмыльнулся Семен.
— А как, по-вашему, нужно? — неожиданно вмешался Олег.
С ним все чаще стало так случаться: не собираясь вступать в разговор, он вдруг помимо своей воли начинал говорить.
— Хороших учеников — в пэтэу, а плохих — в институты?.. Так надо, по-вашему?
И замолчали ребята. Даже Семен.
— Тогда давайте закроем все вузы! — закончил Олег.
— Разрешите все-таки сохранить вузы! — шутливо попросил Никита Савельевич. — Среднее образование уже сейчас необходимо хорошему рабочему, а придет время, когда без вузовской подготовки к самостоятельной работе никого допускать не будут. Не справится он с делом.
Говоря это, мастер с тревогой думал о застаревших просчетах и промахах в воспитании многих ребят. Ему не хотелось при них упрекать родителей и учителей за перекос в настроении тех, кого они вырастили. Но и замять этот разговор он не имел права, не мог оставить мальчишек с их обидами на несправедливость, хотя она была лишь мнимой и существовала в их сознании только из-за неумелого, неумного подхода к ним со стороны взрослых.
— Хочу провести еще одно голосование, — с хитрецой произнес мастер. — Хочу узнать, кто желал бы сегодня вернуться в свою школу и там окончить десятилетку?
Такой вопрос ребята себе не задавали. Не было у них готового ответа. Никита Савельевич не торопил мальчишек и терпеливо наблюдал за их сосредоточенно-задумчивыми лицами.
В полном молчании прошла и минута, и другая…
— Нет желающих? — спросил мастер.
Никто не откликнулся.
— Тогда разрешите узнать, — тепло улыбнулся Никита Савельевич, — чем же вы недовольны и на что жалуетесь?
На лицах всех мальчишек отразилось в ту минуту внутреннее замешательство. Им совсем неплохо жилось в училище. Никто не сожалел, что попал в это ПТУ. Ни один не помышлял о возвращении в школу. И жаловаться было не на что и не на кого. Так о чем же они только что спорили, что хотели доказать своему мастеру?
Семен недоуменно хмыкнул и надвинул кепку на самые глаза. Кто-то хихикнул несмело. За ним тоже робко засмеялись еще двое. И вдруг вся группа разразилась дружным хохотом.
— Хитрый же вы до невозможности! — сквозь смех проговорил Семен.
— Я не хитрый — я старый, — возразил Никита Савельевич. — Повидал многое… Поэтов видел, прославившихся на весь мир… Космонавтов, летавших аж к звездам… Геологов, которые лопатами алмазы разгребали… Дипломатов, всю землю, весь свет объехавших… Конструкторов всяких рангов с персональными машинами и даже самолетами… Это они в детстве все такими были… А стали не все. Многих жизнь к другому делу приспособила. Ну и показалось им, что все пропало! Не будет им счастья никогда!.. А потом они над собой смеялись — поняли, что хорошо только тому, кто и сам видит, и всем показывает, что его работу никто другой лучше не выполнит. Счастлив тот, кто в любом своем деле богом становится! Тогда и жить радостно. В груди — колокола праздничные, да и на груди, — мастер провел рукой по пиджаку, будто огладил ордена и медали, — звон малиновый!
— Не слышу! — хотел сострить Семен, не видя на пиджаке ни единой награды, но прикусил язык — решил не обижать Никиту Савельевича.
  
Будни
 
Не знал Никита Савельевич, осталось ли что-нибудь в сердцах у мальчишек после той поездки. Лично собой он был недоволен. Думалось ему, что и вел он себя не лучшим образом, и разговаривал с ребятами не так и не о том. «А как нужно? — спрашивал он себя. — Об этом и по радио, и по телевизору толкуют. Ученые выступают. Лучше них, конечно же, не скажешь!.. Вот и не лезь с такими лекциями! — сердился он на себя. — Сам же проповедовал: беритесь только за то, что никто другой лучше сделать не сумеет!»
Беспокойная была у него ночь, а утром решил он в разговоры общего характера вступать пореже. В таких беседах он хоть и распахивал себя перед ребятами, а их чувствовал лишь поверхностно. Да и то не всех. Нравилась мастеру целенаправленность Петра Строгова. Зато Олег Самоцветов оставался для него полной загадкой. Не совсем понимал Никита Савельевич Бориса Барсукова и Семена Заботина. Хотя последний меньше других тревожил его. Ершистый, злой, невыдержанный, но и откровенный. Мысли свои не прячет — высказывает их, не боясь показаться смешным или неправым. С наивным пренебрежением относится к «работягам», а руки-то у самого рабочие, хваткие, умелые. В этом мастер успел убедиться на первых же практических занятиях.
На другой день Никита Савельевич встретил Семена у выхода из столовой.
— В кино пойдешь?
— К-куда? — недоверчиво переспросил Семен.
— В кино. Покажу тебе, как ты говоришь, «работяг» завтрашнего дня. Посмотришь, как они «вкалывают».
— Запомнили! — усмехнулся Семен. — Это какого завтрашнего — который и через сто лет не наступит?
— Того, в котором тебе работать, — ответил мастер.
В небольшом зале для просмотра учебных фильмов Никита Савельевич сел за пульт, усадил рядом Семена и нажал кнопку. На окна опустились темные шторы, а на экране появилась просторная площадь, уставленная большими разновеликими блоками, похожими на отдельные домики без крыш, но с дверьми и двумя-тремя окнами. Эти домики располагались правильными рядами вдоль рельсов, по которым неторопливо передвигался подъемный кран с мощным захватом на конце длинной стрелы.
— Это склад готовых секций, — пояснил Никита Савельевич, — Будем строить многоквартирный дом.
Кран склонил шею над одной из трехоконных секций, мягко взял ее в захват, поднял и подъехал вместе с ней к бассейну с какой-то жидкой массой.
— Особый клеевой раствор, — сказал мастер, — Берет намертво.
Окунув нижнюю и боковые стороны секции в раствор, кран покатился по рельсам в дальний угол огороженной площади, и Семен увидел там большой недостроенный дом. Первый этаж был уже совсем готов. На втором не хватало той самой квартиры, которую нес кран. Он навис над этим местом и точно опустил секцию в пустовавшее гнездо, а потом поехал обратно.
— Третий этаж начнет теперь возводить, — продолжал комментировать Никита Савельевич. — Будем смотреть? Или надоело?
Не получив ответа, он потянулся к кнопке, чтобы остановить киноленту, но Семен придержал его руку:
— Пусть.
Он смотрел на экран и никак не мог понять, что больше всего поражает в этой картине. Наконец он сообразил, в чем дело. На кране не было кабины для крановщика. И вообще на всей этой большой огороженной площади — на складе и у строившегося дома — он не увидел ни одного рабочего.
— А где же, — спросил он, — эти…
— Работяги! — подсказал Никита Савельевич. — Сейчас покажу твоих работяг. Смотри внимательно.
Кран в это время проезжал мимо высокой башенки с застекленным колпаком наверху. Прозрачные стены позволяли видеть, что внутри все помещение забито какими-то приборами, телеэкранами, распределительными щитами, а у подковообразного стола сидели две женщины и трое мужчин в белых халатах.