Верхний этаж

И Олег все уверенней, сильней бил молотком по пробойнику и вдруг с удивлением осознал, что не думает больше о пальцах, а заботится только о том, чтобы не задерживать ребят и не затормозить работу. За ним вдоль стены продвигались Петька и Семен. Если Олег не успеет сделать насечку, они не смогут класть кафель. И он старался вовсю. Молоток будто сам без промаха бил по расплющенному концу пробойника, и дистанция между Олегом и ребятами не сокращалась.
Лишь в общежитии он почувствовал, как ноют у него руки от непривычного напряжения. Но это была приятная боль. Она как-то сближала, роднила его с ребятами — с Семеном, который, покрякивая, разминал натруженные пальцы, с Петькой, у которого от цемента зудили ладони. Он потирал их о край стола и подсчитывал вслух:
— С двух до восьми — шесть часов… Минус обед минут сорок… Полного рабочего дня не выходит… Но все равно — сегодня можно слопать последнюю банку варенья!.. Борис! Хватит клады выкапывать! Дуй за чаем!
Петька вытащил из-под кровати почти пустой и потому легкий чемодан, а Борис пошел к двери, но чаепитие пришлось отложить.
Брякнув алюминиевым чайником, Борис отступил от порога, впуская Никиту Савельевича и Иннокентия Гавриловича.
— Здесь трое, — сказал мастер директору. — Два других — в одиннадцатой комнате.
— Зайдем и туда, — кивнул головой Иннокентий Гаврилович и объяснил вскочившим ребятам цель своего вечернего визита: — Был я в душевой, а оттуда прямо к вам. Хочу лично поблагодарить вас. Приказ по училищу вывесим завтра, а сейчас — спасибо!
Семену он первому протянул руку.
— Тебя я помню. Заботин? Не так ли?.. Очень рад, что мы не ошиблись, приняв тебя в училище.
Пожимая руку Петьке Строгову, директор предупредил Никиту Савельевича:
— Не подсказывайте! — И сам определил: — Думаю, ты и есть тот бригадир!.. Я и впредь разрешил вашему мастеру направлять умелых первокурсников на самостоятельные работы… Но позволь с тобой не согласиться по поводу практических занятий. Это все-таки не мартышкин труд. Особенно для тех, кто никогда в жизни не пилил, не красил и не строгал. К сожалению, таких все больше и больше… А тебя я уже хорошо знаю, — сказал Иннокентий Гаврилович, подходя к Олегу. — Меня радует, что ты неповерхностно понимаешь роль комсогрупорга. Увидел неисправный вентилятор — не прошел мимо. Сегодня поддержал бригадира и сам хорошо поработал, хотя, судя по рукам, ты раньше физическим трудом не увлекался.
Олег покраснел от похвалы, а директор уже протягивал руку Борису. Тот не ожидал этого и запоздало приподнял правую руку, забыв, что в ней чайник. Перехватив его другой рукой, он неуклюже схватил Иннокентия Гавриловича за кончики пальцев и буркнул баском:
— Мне-то за что?
— За страсть, — ответил директор. — Человеку без страсти холодно и скучно… Мне Никита Савельевич рассказывал про тебя. Нашей программой это не предусмотрено, но мы постараемся наладить контакт с реставраторами.
Забыв опять про чайник, Борис выпустил его, и он, ударившись о пол, громко задребезжал. Борис заторопился поднять его, но не дотянулся, сделал короткий шажок вперед и, не рассчитав, ткнул носком ботинка в алюминиевый бок. Громыхая, чайник закатился под стол, а крышка отлетела в угол комнаты.
— Теперь все про тебя знаю! — засмеялся Иннокентий Гаврилович. — Это ты боишься ходить в лес за грибами?.. Отгадал?
— Не я… Мне-то что! — ничуть не смутившись, возразил из-под стола Борис. — Это мамка… Говорит — с твоей ловкостью на мину нарвешься… Это она боится.
— Не только она, — загадочно произнес директор. — А то бы я и не знал про такую опасность.
  
Бумажный поток
 
Иннокентий Гаврилович ничего попусту не говорил. Никто в училище не помнил случая, чтобы слова директора так и остались бы словами. Вечером он сказал ребятам о приказе, а утром в девятом часу в вестибюле на доске уже висел этот приказ. Бригадиру-первокурснику Петру Строгову и всем членам его бригады, перечисленным поименно, объявлялась благодарность за инициативу и отличное качество ремонта душевой.
Семен был польщен приказом, но внешне ничем не выразил это чувство и даже постарался скрыть его за небрежно брошенным:
— Бумажка!
А Олег, увидев свою фамилию в числе других, снова с благодарностью подумал о Никите Савельевиче и спросил у Петьки:
— Скажи честно, взял бы ты меня в бригаду, если бы мастер не подсказал?
— Нет, — признался Петька. — Я и сейчас не понимаю, как мы осилили эту стену!
— На энтузиазме! — хохотнул Семен.
— Ты шутишь, а наш бригадир ждет, чтобы мы его похвалили! — сказал Олег, раздосадованный честным признанием Петьки.
— Меня хвалить нечего — я это и раньше умел, — возразил Петька. — Вот вы — другое дело!.. Ну, Семен — он все сумеет, если захочет. Руки у него на месте. А на тебя-то что нашло, Олег?.. Бил молотком — искры сыпались!.. Руки ноют?.. Хочешь — помассирую?
Олег придирчиво вгляделся в Петьку и, не заметив даже тени усмешки, поочередно пощупал правое и левое предплечья.
— Побаливают.
— Делай, как я! — приказал Петька Семену и, схватив Олега за руку, принялся мять и растирать мягкие, податливые мышцы. Семен опять хохотнул и цапнул Олега за другую руку.
Смущаясь и поначалу морщась от терпимой боли, Олег не сопротивлялся. Потом, на уроках, он долго чувствовал приятную теплоту в размятых мускулах. Вчерашние мысли о побеге из училища казались сегодня до смешного глупыми, а ребята из группы и особенно из их комнаты стали вдруг ближе и родней.
На той же доске, где с утра был вывешен приказ, к концу занятий появилось новое объявление.
— Еще одна бумажка! — сказал Семен, когда ребята после звонка дружно высыпали в вестибюль. — Борис! — крикнул он, раньше других прочитав текст. — Тебя в цирковое училище переводят!
Столпившиеся у доски мальчишки хохотом поддержали его шутку.
— Чего ржете? — добродушно и без особого любопытства спросил Борис.
Перед ним расступились, чтобы он мог подойти к доске и прочитать объявление, в котором говорилось, что по средам в физкультурном зале училища будут проводиться занятия кружка по акробатике. Всем желающим предлагалось записаться у Оли Зыбковой. В самом конце было примечание — оно-то и вызвало шутки и смех: «Борису Барсукову явка в обязательном порядке».
Кто-то выставил ногу перед шагавшим вразвалку Борисом. Он споткнулся, но даже не взглянул на шутника — не отвел глаз от объявления. Это еще больше развеселило ребят.
— Его не свалишь — не старайся!
— Ловок, как горный козел!
— Да он и по проволоке пройдет — не покачнется!
— Знаменитый канатоходец!
Борис остановился у самой доски и зачем-то провел пальцем по своей фамилии. Сильный толчок в плечо заставил его покачнуться.
— Ага! Качается все-таки!
— Держись, Борька, за воздух!
— Не упади, а то в кружок не запишут!
И снова его толкнули — с другой стороны.
— Ну, чего?.. Ну, чего? — беззлобно повторял он, раскачиваясь от дружеских толчков окружавших его ребят.
— Прекратите немедленно! — закричала Оля, подбегая к доске. — Через месяц он так вас толкнет — плакать будете!
— Не толкну, — возразил Борис. — Своих не толкаю.
— Все равно — расходитесь! — не унималась Оля. — Нашли игрушку!
Не со всякой девчонкой пошутишь или поспоришь. Оля и была из тех, которые умеют держать мальчишек на почтительном расстоянии.
— Идите! Идите! — приказала она. — Еще посмотрим, кто будет самым ловким!
И ребята отошли, продолжая шутить и пересмеиваться.
— Кое в чем он половчей нашего оказался, — сказал Семен, понизив голос, чтобы не услышала Оля. — Ишь, какую защитницу подцепил!