Белый Бурхан
"Господи! - с запоздалым раскаянием подумал отец Севастьян - И дернула же меня нелегкая в мирские дела впутаться! Не знаю и не ведаю - вот каков ответ надо было дать сычу... А как откажешься, ежли сам во грехе? И упечет в Соловки, и бородой пол мести заставит! Да и держит сейчас меня при себе зачем? Али какой другой камушек потяжелее за пазухой припас? О, господи! Не тянул бы хотя".
Матвеев повернулся к отцу Севастьяну
- Куда мог уехать его гость, как полагаете?
- Кто ж его знает? У их везде своя родня понатыкана!
Матвеев стоял над поверженным Доможаком и раскачивался с носка на пятку. Конечно, если Рыбин как следует поработает над ним, то кое-что выколотит.. Но Рыбин усерден не в меру и просто-напросто сделает из него ни на что уже негодного инвалида Да и время будет упущено - молва, что Доможака арестовал сам Рыбин, с быстротой молнии обежит степь, и этого Чочуша так спрячут, что его и через десять лет не найдешь!
- Убери эту падаль, Рыбин.
- Слушаюсь!
- Да, - вздохнул урядник снова, - ваша метода дает тот же результат, что и наша! Может, проще послать погоню?
- Куда? - рассердился пристав - К черту на рога? Отсюда у беглеца, если он не дурак, сто дорог! А сколько их у нас?.. Видно, придется вашему баю оставить деньги при себе.
Поднялся поп:
- Более надобности во мне нету?
- Да-да, святой отец, - кивнул Матвеев, - ступайте. Впрочем, я с вами хотел еще поговорить о кизирских старателях, где вы были недавно с передвижным алтарем и исповедывали их... Потом уж, вечером!
- Господь с вами! - испугался отец Севастьян. - Я токмо грехи отпускал оным червям земным!
- Не только, святой отец. Не только!
Священник переменился в лице и втянул голову в плечи: вот он, тот камень, которого так ждал и боялся! Кто же настукал ему про краденое золотишко, какая бестия посмела?
Глава третья
НЕОЖИДАННОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Темный от грязи палец монаха был строго воткнут в небеса, а значит, голос его должен звучать громогласно. Но он пискляв и слышен только в двух шагах.
Раздвинув зевак, Бабый подошел поближе, встал в первом ряду. Его красная шапка внушала почтение, хотя одежды и не блистали роскошью, а веревка, которой он подпоясал халат, когда покидал дацан для странствий, не только потерлась, но и засалилась.
- Владыка Майтрейя сидит сейчас на небесном троне, - говорил монах, все время срывая голос, - ив духовном беспокойстве за грехи мира не сложил ноги, а опустил их вниз и попирает землю! Это ли не знак скорого прихода Владыки Мира? Глядите сами, кто не ослеп, кто умеет читать знаки грядущего, кто идет в него с опаской, но без страха за грехи вольные или невольные в этой жизни своей!..
Монах жестом фокусника сдернул синее покрывало, и все молча уставились на плохо написанную танку1 с усатым бодисатвой, угадать Майтрейю в котором можно было только по каноническим цветам и магической фигуре мандалы2, вписанной зачем-то в правый угол. Но монах сделал вид, что его божественная картина - шедевр мастеров Гандхары.
Бабый смутился, увидев, что монах не только нахально любовался этой дикой мазней, но и, сняв с головы лодку грязно-желтого колпака, отправился собирать мзду за представление. Может, он - жулик, а не монах? Мало ли сейчас всяких подозрительных людей гонят голод и нужда по дорогам?
Грязно-желтая лодка медленно плыла по кругу и наконец остановилась возле Бабыя. На самом дне тускло поблескивало несколько медных и бронзовых монет. Не дороже простой милостыни оценили спектакль монаха люди!
- Откуда ты? - спросил Бабый строго. - Из какого
дацана?
- Из земли, где будет рожден новый Будда - из Бенареса. Это далеко, лама. Это очень далеко!
- Знаю. Зачем тебе деньги? Тебе не хватает милостыни?
- Я хочу построить монастырь, посвященный новому
владыке.
- На эти деньги ты ничего не построишь.
- Всякое подаяние свято, лама. И я знаю дацаны, которые были построены на подаяния...
Уверовав в свою победу в споре, монах поднял глаза и поспешно убрал руку с шапкой-лодкой: приверженцы гелукпы3 недолюбливали монахов и отшельников, а те побаивались их не меньше, чем черношапочников Бонпо4 тот, кто носил красную шапку, всегда был мудрец или книгочей! А каждому ли по силам тягаться с мудрецом?
- Какой геше-ларива осмелился писать такую танку? - угрожающе спросил Бабый. - Разве тебя не учили, что искажение святыни является надругательством над ней, святотатством?!
- Я сам тот геше-ларива, лама! - застонал монах. - Мои краски искренни и прочны, составлены, как подобает, наложены на холст тайно и с молитвой, но я - бездарен!- Он обескураженно развел руками. - А настоящий геше-ларива берет за каждую танку золотом! Великий живописец Дзанабазар умер давно, а его ученики и не подумают помочь мне... Да и сами посудите, лама, какой убыток Майтрейе и другим богам, если на моих танках они выходят немного кривобоки и разноглазы? Разве от такого пустяка их величие и слава потерпят ущерб? Ущерб понесет только моя карма!
А он - плут! - весело подумал Бабый. - Чем он еще торгует, что из святынь еще упрятано в его грязный мешок? Поддельные сутры, ложные дэвтэры, святой помет грифонов и символы дхармы на самых неподобающих предметах? У такого все может быть!
- Тебя спасает от кары только твоя святая цель. Когда обойдешь всех, возвратишься ко мне. Надо поговорить...
- О, добрый лама! Если вы дадите мне нарсанг...
- У меня нет этой монеты.
Монах поклонился и протянул свою лодку соседу Бабыя. Тот подумал, вынул горсть медных монет, долго перебирал их. Сначала хотел бросить полновесный шо, но нашел монету покрупнее, а достоинством всего в четверть шо. Бабый нахмурился: не верят люди этому плуту, собирающему деньги на новый монастырь!
Кто-то из толпящихся вокруг Бабыя захотел-таки купить танку монаха дешево и свято. Тот приосанился, начал торговаться, шепча еще тише, чем когда расхваливал свою плохую работу, - восторг и важность душили его... Наконец сторговался. Новый владелец танки-лохматый и самодовольный караванщик - закутал ее в белую холстину, презрительно и даже брезгливо бросив под ноги монаху его выцветшую синюю тряпку. Но тот сиял: у него в запасе таких танок было, вероятно, десятка три...