Миллион в кармане
– И тогда милиции сразу станет известно о том, – медленно произнесла она, – что произошло сегодня утром в заповеднике.
– Ты хочешь сказать, что милиции это станет известно не без твоей помощи? – уточнил я.
– Возможно. На то божья воля – тайное делать явным.
Я поднялся с кресла, подошел к Марине, взял ее за руку и поднял на ноги. Девушка со скрытым страхом смотрела мне в глаза.
– Я даю вам шанс, – пролепетала она, – искупить свой грех перед богом. Если вас сегодня же заберут и посадят в тюрьму, то вы не успеете принести пользу ближнему своему и отыскать злодея, который испортил акваланги.
– Ты слишком преувеличиваешь мои возможности, девочка, – сказал я, аккуратно и сильно подталкивая Марину к двери.
– Нет, не преувеличиваю. Я многое о вас знаю. Вы талантливый сыщик!
– Это твое глубокое заблуждение. Я ничем не могу быть полезен ни богу, ни твоему отчиму.
– Вы пожалеете, если откажетесь, – торопясь, произнесла Марина. До двери оставалось несколько шагов.
– Это уже похоже на угрозу.
– Нет, нет! Вы ошибаетесь! Чем может угрожать сильному мужчине слабая и беззащитная девушка? Я могу только просить вас.
– Еще раз повторяю: я не занимаюсь детективным расследованием.
Марина сжала пухлые губы. Шея, на которой болтался замусоленный шнурок с крестиком, покрылась красными пятнами.
– Вы меня разочаровали, – произнесла она. – Вы, наверное, трус?
– Может быть, – ответил я безразличным тоном. Оскорбления не причиняли мне вреда. – Тебя проводить или сама спустишься?
– Можете не утруждать себя, – ответила Марина и, почувствовав спиной дверь, повернулась к ней лицом. – Родившийся слабым достоин сострадания и жалости, а сильный человек, ставший слабым, достоин презрения.
Она грохнула дверью, захлопнув ее перед моим носом.
«Что там она изрекла? – вспоминал я, принюхиваясь к горьковатому запаху ладана, коим была пропитана кофточка Марины. – Родившийся сильным достоин слабости? Или достойный презрения родится сильным?.. Как бы то ни было, но, кажется, меня ожидают крупные неприятности».
* * *Не помню точно, когда это началось. Я научился чувствовать ее взгляд.
– Что? – спросил я, не поднимая головы. Наконечник паяльника соскользнул с блестящей капельки застывшего олова и задел тонкий зеленый проводок. Едкий дым обжег глаза, и я зажмурился, чувствуя, что сейчас прольются слезы. – Что, Анна?!
– Почему ты ей отказал? – спросила Анна сдержанно. Ей шел белый костюм с короткой юбкой, который она обычно надевала в рабочее время. Светло-русые волосы волной опускались на воротник пиджака с петлицами из золотой вышивки. Светлые брови и глаза цвета утреннего моря контрастно выделялись на загорелом лице. Анна напоминала стюардессу с рекламного плаката: строгая, собранная, безупречно аккуратная.
Я протянул руку к ее лицу и коснулся пальцами золотой сережки.
– Ты очень взволнованна. Выпей мятного ликера и полежи.
– Да, я взволнованна, – ответила она, отстраняя мою руку. – Я давно уже взволнованна, и мне вряд ли поможет мятный ликер.
– А что тебе поможет?
Она не ответила, села в то же кресло, где несколько минут назад сидела Марина. Мне легче было вести с Анной разговор стоя, и я лишь прислонился спиной к оконной раме, скрестив на груди руки.
– Что с тобой, Анна?
Она не раздумывала над ответом, она давно была готова высказать мне все, что наболело.
– Мне все надоело, Кирилл.
– Что – все?
– Я еще молода, – делая большие интервалы между словами, произнесла она. – Но мне кажется, что все лучшее осталось позади и что в моей жизни уже ничего, кроме этого кафе, сонных посетителей, кидающих купюры на прилавок, и этих каменных стен, не будет.
– Но ты же сама мечтала о такой жизни! – ответил я, стараясь говорить как можно более ласково. – Ты хотела, чтобы я оставил частный сыск, чтобы у нас был свой дом…
– Эта сладкая действительность оказалась не такой, какой я себе ее представляла, – глухим голосом произнесла она, опустив глаза. – Я ошиблась.
Я встал. Злость заклокотала во мне, словно от одного поворота ключа запустился хорошо отрегулированный двигатель. Я мысленно сосчитал до десяти – это всегда помогало мне в подобные минуты удержать себя от резких слов и движений.
– Если тебе мало острых ощущений, – медленно сказал я, – то можешь попрыгать со скалы в море…
– Ну все, хватит! – перебила меня Анна. – Не то мы сейчас наговорим друг другу столько, что вовек из души не вычистишь… Почему ты отказал Марине?
«Рассказать ей о том, что произошло утром, или нет? – думал я. – Господи, что с нами случилось? Раз я задумался об этом, значит, уже не доверяю Анне как прежде. Значит, боюсь доверить ей свои тайны».
– Ты все забыла?! – спросил я. – И ты уже не помнишь, что сама умоляла меня прекратить соваться в криминальное болото?
«Если бы ты знала, что случилось утром, – думал я, рассматривая красивые глаза Анны. – Тот, кто испортил акваланги, был уверен, что я сделаю все возможное, чтобы милиция не узнала о шмоне в номере Курахова. А потому все надо делать вопреки. Пусть Курахов пишет заявление. Так будет лучше».
– Чао, милый! – Анна поднялась с кресла. – Сиди здесь и обслуживай клиентов. Главное, всегда оставайся верным своему слову!
Анна закончила разговор, хлопнув дверью. И почему женщины так любят ставить точку этим способом?
Я подскочил к окну, приоткрыл стеклянную мозаику, через щель глядя вниз. «Остынет, – подумал я, но без особой надежды. – Разобьет пару стаканов и остынет. И все вернется на круги своя. Она будет стоять за стойкой бара, а я рыть бассейн и ковыряться в поломанных магнитофонах».
На меня вдруг нахлынула такая тоска, что я поморщился, прикрыл окно, сел за стол и обхватил голову руками. «Это ломка, – подумал я. – Меня, как наркомана к игле, снова тянет к той дьявольской работе, воспоминания о которой вот уже почти два года я тщетно пытаюсь похоронить. Я думал: так лучше будет для нее, для нашей семьи, которую мы безуспешно строим уже несколько лет подряд».
Глава 6
Сашку я выдрессировал неплохо, хотя до конца выбить из него лень мне так и не удалось. Он зашевелился на стуле, нехотя выполз из него.
– Потрудись не курить, разговаривая со мной, – сделал я ему замечание и тотчас почувствовал себя старым, вечно ворчащим занудой.
Сашка, сверкая аспидными стеклами непроницаемых очков, крутил головой, глядя то на дверь калитки, за которой скрылась Анна, то на меня, и не скрывал своего жгучего любопытства.
– Рита! – позвал я пятнадцатилетнюю школьницу, которая подрабатывала у меня в сезон посудомойкой. Когда девушка, вытирая руки полотенцем, вышла во двор, я сказал: – Назначаю тебя барменом. Какой у тебя был оклад?
– Пятнадцать долларов, – испуганно ответила девушка.
– Теперь будет пятьдесят.
– А как же Аня? – спросила обалдевшая от счастья посудомойка, хлопая глазами.
– Анна уволена! – ответил я достаточно громко, чтобы это услышали все работники гостиницы и кафе.
«Приключений ей захотелось! – думал я, непроизвольно пожимая плечами и дергая руками, как паралитик. – Спокойная жизнь ей стала в тягость! Она забыла, как свистят пули под носом! Искательница приключений, черт ее подери! Нет, я сыт уголовщиной по горло. Хватит!»
Сашка начал сервировать столы к обеду. Сначала он накрыл крайний справа стол, за которым обычно сидели Марина и отец Агап. Я, искоса наблюдая за ним, сел у стойки бара со стаканом холодного апельсинового сока. Сашка понес тарелки с окрошкой на второй стол, где еще сегодня утром завтракали молодожены. У меня дрогнуло сердце от тоски и боли. Неужели это правда, думал я, неужели они в самом деле захлебнулись? И никто, кроме меня и Марины, об этом не знает?
Мрачный, молчаливый, во дворе появился Валерий Петрович Курахов. На нем были белые шорты с черным ремнем, девственно-чистые кроссовки и майка цвета беж.